— Вы бы краску, что ли, какую повеселее нашли. А то с похмелья не угадаешь: в управлении ты или в камере предварительного заключения.
— К осени выполним указание. Сделаем, чтобы нашим героям–полевикам было радостно зайти в управление, — с усмешкой ответил Чинков.
В тот же вечер Сидорчук и Чинков отправились на разведку Монголова. Вездеход гремел, лязгал, сотрясался, и в кузов забивалась снежная пыль. Сидорчук молчал и лишь однажды сказал Чинкову:
— Вместо того чтобы про сопки и торосы рассказывать, лучше бы в мой портфель заглянул.
— Давай, Иван, загляну.
— Смотри! — Сидорчук открыл портфель, и даже несмотря на бензиновый дух и выхлопные газы в вездеходе запахло аптекой. Скляночки, пузырьки, пакетики.
— Может, выкинуть все это на дорогу? Вместе с портфелем? — с веселым отчаянием спросил Сидорчук. Чинков ничего не ответил, и Сидорчук погрузился опять в недра оранжевой шубы.
К рассвету вездеход вышел в долину Эльгая. Тракторный след сипел под лучами восходящего солнца, убегал вперед.
На разведке Сидорчук быстро и даже как–то небрежно просмотрел пробы, вынутые из сейфа Монголовым. Втроем они пошли на шурфы. Из–за вездехода вывернулся Кефир, с чрезвычайно деловым видом прошел мимо.
— Гиголов, — представил его Монголов. — Лучший рабочий. Именно он нашел самородок в триста пятьдесят граммов, который и заставил нас начать зимнюю промывку. И он же намыл первую хорошую пробу.
Кефир приподнял шапочку, Сидорчук благосклонно кивнул.
— Не в етом подвиг, Владимир Михайлович, — вдруг сказал Кефир. — Подтвердите, что я отказался от спирта, чтобы не спугнуть фарт. Чтобы не подорвать валютную мощь государства, Гиголов героически отодвинул предложенный спирт. Было?
— Было, — устало усмехнулся Монголов. Он видел, что на Кефира «нашло».
— А досталось–то каково? Вот думают иные начальники: работяга аванс взял, бормотухи, портвейн, по–научному, выпил и сопит спокойно в две дырочки. А начальство о производстве не спит, калики–моргалики из пузырьков отмеряет, заботится — ну как заснет — сразу все рухнет. А производство — что? Это же дерево! И растят его работяги, — Кефир закатил глаза и взмахом нарисовал размеры «дерева». — Начальство… усопло. Работяга угомонился. А труд–то наш, наше–то дерево все растет, растет, ширится. Беспредельно. Ну–у!
Кефир искоса глянул на Сидорчука, нахлопнул шапчонку и пошел прочь. Но неожиданно вернулся, с веселой фамильярностью хлопнул Сидорчука по плечу.
— Шуба у вас богатая. В такой шубе и по Бродвею. Ну–у! Все американские цыпочки лягут.
— Не в шубе сила, — сказал Сидорчук.
Он взял Кефира под руку, отвел в сторону и что–то пробормотал ему на блатном жаргоне. Кефир изумленно округлил глаза, и они с Сидорчуком, уважительно пожав руки друг другу, разошлись. Сидорчук улыбался и все оглядывался на спину Кефира. Чинков тихо давился от смеха. Монголов ушел.
— Ты слыхал о таком… Катинском? — спросил Сидорчук.
— Читал докладную записку, — неохотно пробурчал Чинков.
— Докладной его ты не читал. Она у меня в единственном экземпляре. Толковая докладная. А тут и ты подвалил со своим мешком золота. Вовремя.
Чинков молчал.
— Вот ведь интересный мужик, — продолжал Сидорчук. — С Территории его выперли. Он в Средней Азии спрятался, но отчеты читал. Думал. Всю золотоносность Территории по полочкам разложил. Толковый черт, этот Катинский.
— Почему не сказал сразу о докладной?
— Ты бы не был тогда пуп Территории. А ты лучше работаешь, когда ты именно пуп.
Чинков молчал. Редко бывало, чтобы удар доставался ему вот так, неожиданно. Он привык все предвидеть. Он молчал, какая–то нехорошая жилка билась в затылке, и вдруг из темных глубин, как спасительный круг, выплыло короткое тяжелое слово. Оно выплывало к нему уже несколько месяцев, но пока Чинков боялся его. Слово это было «нефть», которое давно уж стало синонимом золота. Пока же Чинков уставил в пространство взгляд и мальчишеским обиженным голосом произнес:
— Все равно это золото создал я. Я его сдвинул с места.
— Разве кто спорит? — удивился Сидорчук.
— Зачем ты приезжал, Иван? Шубой похвастаться?
— Убедиться, что золото и разведка существуют в реальности. От тебя всякого можно ждать.
— Убедился?
— Не ломай голову, — сказал Сидорчук. — Кроме лекарств, у меня в портфеле разные полномочия. Высокий и полномочный ревизор, вот кто я. Я привез тебе деньги. Дополнительные ассигнования на разведку. Акт о ревизии ты сегодня напишешь сам. Завтра я улетаю.
— Где твои деньги были месяц назад? Я все полевые партии ограбил. Нищими их отправил. Они гипертониками вернутся.
— С каких пор ты жалостливым стал?
— Я о неиспользованных возможностях жалею. Гипертония должна быть оправдана. На Лосиной нужна большая шурфовна. На Ватапе есть куда вложить деньги. Кольцевой партии ничем не поможешь.
— Почему?
— Такой маршрут. Но там у меня честолюбцы. На честолюбии вытявут.
— А где твой промывальщик–гений? Хочу познакомиться.
— Там, в Кольцевой. Если привезет нужные результаты, я его в старшие инженеры произведу. Диплом нарисую об окончании вуза. Если привезет именно то, что жду, я его кандидатом наук назначу.
— Наместник! — вздохнул Сидорчук. — Император. В какой круг ада заявку подал?
— Лет через десять скажу, — серьезно сказал Будда.
— Едем обратно!
— Пусть водитель поспит. У него портфеля с лекарствами нет.
— Ничего. Не каждый день к вам высокие и полномочные ревизоры прилетают.
— Может, охоту прикажешь устроить? Коньяк, куропатка на вертеле?
— Не усердствуй. Твой трон пока прочен.
— Мой трон всегда прочен, — усмехнулся Чинков. К вездеходу шел Монголов. В телогрейке, перетянутой офицерским ремнем, армейской шапке и тщательно вычищенных сапогах Монголов резко отличался от монументально одетых Будды и Сидорчука.
— Вы обещали отпустить меня в отпуск, как только разведка даст результат, Илья Николаевич, — сказал Монголов, остановившись в нескольких шагах от Чинкова.
— Плохо себя чувствуете? — Чинков осторожно скосил глаз на Сидорчука. Тог, вовсе не делая вид, что не слышит, с веселым интересом смотрел на Монголова и Чинкова.
— Не сплю. Желудок жжет. Не сдублировать бы Отто Яновича, — невесело усмехнулся Монголов.
— Устроим вас в санаторий, Владимир Михайлович, — сказал Чинков. — Северстроевский спецсанаторий. Его пока не отняли. Отдельная комната. Хорошие врачи.
— Нет, — все так же невесело улыбнулся Монголов. — Это не для меня. Что хорошо для генералов, не годится для ваньки–взводного. Хочу поехать в деревню. Зайти к простому сельскому врачу. С удочкой посидеть. Подумать.
— О чем же, если не секрет, Владимир Михаилович? — весело спросил Сидорчук.
Монголов внимательно посмотрел на Сидорчука, на Будду и глухо сказал:
— О правилах. Всю жизнь я верил в определенные правила. В личный устав, если хотите. Почему–то все пошатнулось. А человек без правил жить не может.
— Удочки. Сельский врач. Лучше и не придумаешь, Владимир Михайлович, — дружелюбно сказал Сидорчук. — Я бы именно так поступил.
— Будем взаимно выполнять обязательства, — вздохнул Чинков. — Вы выполнили свое на Эльгае. Я выполняю свое и разрешаю вам отпуск. Подумайте о санатории. Я организую вам любой санаторий страны.
— Ни к чему ваньке–взводному… — начал было Монголов.
— Бросьте! В управлении организуется отдел разведочных экспедиций. Сейчас у нас две разведки: ваша и киноварь Копкова. Скоро разведок у нас будет много. Вы будете начальником отдела разведок и моим заместителем после отпуска.
— В кресле я… — снова начал Монголов.
— Не выйдет, Владимир Михайлович, — жестко перебил его Будда. — Вы единственная кандидатура. Вспомните ваши правила. Хотите, чтобы я техника назначал в отдел разведок? Молодого специалиста? Слишком дорого это для государства, Владимир Михайлович.
— Хорошо, — сказал Монголов. — Как всегда, «приказ и необходимо». Это я понимаю. Но пока прошу отпуск.
Монголов коротко кивнул и пошел прочь от вездехода, четкая фигура на ослепительно светлом снегу.
— Такого мужика укатать, — раздумчиво сказал вслед Сидорчук. — Людоед ты, Илья.
— Я, может быть, людоед, но не юная школьница, — пробурчал Чинков. — Кроме эдакого героизма и разэдакой романтики, в людях еще кое–что вижу. Я в них, как людоед, кое–что понимаю.
36
Гурин
Седой пришел на базу на пятый день. Лицо его было кумачового цвета, и белые волосы выглядели теперь, как венчик святого. Седой молча вынул из кармана пистолет, в протянул его Баклакову.
— Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, — успел повторить поселковую присказку Валька Карзубин. — Дромадер с четырьмя горбами.
