Я возбужденно затараторил: «Ламба, Ламба, скажи ему» Ламбаджан держался невозмутимо. Отдохни, расслабься, баба.
Пережить такое, это кто угодно занервничает. Но в противовес спокойствию Ламбаджана попугай язвительно надсаживал глотку. Сидя на полочке под задним окном, Тота презрительно верещал. Я сполз вниз на моем сиденье и, закрыв глаза, отдался воспоминаниям. Инспектор обследовал труп УМЫ и обыскивал меня. Из моего кармана он извлек белый прямоугольник.
– Это что такое? – спросил он, приблизившись вплотную (он был ниже меня почти на голову) и чуть ли не уткнувшись усами в мой подбородок. – «Пепперминт» для свежего дыхания?
Я что-то беспомощно залепетал о двойном самоубийстве.
– Заткнись! – оборвал меня инспектор и разломил таблетку надвое. – Проглотишь – посмотрим.
Это меня протрезвило. Я не мог заставить себя разомкнуть губы; инспектор совал половину таблетки мне в рот. «Но я тогда умру, добрый господин, нас тут двое будет лежать».
– Просто получится, что мы нашли два трупа, – сказал инспектор, словно констатируя факт. – Любовная история с печальным концом.
Читатель, я сопротивлялся как мог. Меня схватили за руки, за ноги, за волосы. Миг спустя я лежал на полу подле тела УМЫ, которое рьяные ребята в шортах отпихивали в сторону. Мне приходилось слышать о гибели людей во время того, что эвфемистически называлось «столкновениями с полицией». Инспектор взял меня за нос и сжал… Долго ли можно обходиться без воздуха? И когда я уступил неизбежному, раз! Таблетка у меня во рту.
Но – как вы догадались – я остался жив. Вместо миндальной горечи я ощутил на языке сахарную сладость. Я услышал слова инспектора:
– Сукин сын дал ей смертельную дозу, а себе оставил конфетку. Что ж, выходит, убийство! Банальщина неимоверная.
И вдруг инспектор превратился в Харри Джамсета Рама Сингха, смуглого набоба из Бханипура, а люди в шортах сделались толпой школьников, крутых сорванцов. Они хорошо меня скрутили, эти крутые, взяли за руки, за ноги и поволокли в лифт. И по мере того, как действовала таблетка – а на меня все вообще действовало вдвое быстрее, – окружающее стало меняться.
– Эгей, вы! – вопил я, конвульсивно дергаясь в крепнущих объятиях галлюциногена. – У-у-у, я сказал – отваливайте!
Погнавшись за белым кроликом, провалившись в Страну Чудес, увидев мух размером с лошадь-качалку, девочка должна была выбирать – пить или не пить, есть или не есть; спроси Алису, как поется в старой песне. А моя Алиса, моя Ума сделала свой выбор, сказавшийся отнюдь не на ее росте; и умерла, и не могла уже ни на что ответить. Не задавай вопросов – не услышишь неправды. Можно выбить это на ее могильном камне. Как мне понять эти две таблетки, убивающую и опьяняющую? Хотела ли моя любимая, погибнув сама, отправить меня в царство грез с тем, чтобы я вышел оттуда живым? Или она хотела увидеть мою смерть сквозь цветные очки наркотика? Трагическая героиня? Убийца? Или, каким-то непостижимым образом, то и другое вместе? Тайну свою Ума Сарасвати унесла в могилу. Сидя в заложенном в банк такси, я думал о том, что никогда ее не знал и теперь уже никогда не узнаю. Она умерла, умерла потрясенная, а я уцелел, я рождаюсь для новой жизни. Она заслуживает моего великодушия, по крайней мере, сомнения, и всех добрых чувств, какие я могу в себе отыскать. Я открыл глаза. Бандра. Мы в Бандре.
– Кто это подстроил? – спросил я Ламбаджана. – Что за фокусы?
– Тс-с, баба, – успокаивающе произнес он. – Скоро сам увидишь.
В саду своей лальгаумской виллы под тенью магнолии Раман Филдинг стоял в соломенной шляпе, темных очках и белой форме крикетиста. Он сильно взмок и держал в руке тяжелую биту.
– Класс, – гортанно проквакал он. – Чистая работа, Боркар.
«Кто такой Боркар?» – на секунду задумался я, но потом увидел, как Ламбаджан салютует ему, и понял, что я давно забыл настоящее имя этого искалеченного матроса. Итак, Ламба оказался тайным бойцом ОМ. Он говорил мне когда-то о своей религиозности, и я смутно помнил, что он родился в какой-то деревне в штате Махараштра, но теперь я с постыдной ясностью увидел, что не знаю о нем ничего существенного, просто не давал себе труда поинтересоваться. Мандук подошел к нам и похлопал Ламбаджана по плечу.
– Вот настоящий воин-маратх, – сказал он, дыша бетелем мне в лицо. – Дивный город Мумбаи, Мумбаи маратхов – так, Боркар?
Он осклабился, и Ламбаджан, стоявший навытяжку, насколько это было возможно с костылем, с готовностью согласился:
– Сэр капитан сэр.
Написанное на моем лице недоумение позабавило Филдинга.
– А ты думал, чей это город? – спросил он. – Вы там на Малабар-хилле попиваете себе соду-виски и толкуете о демократии. А у ваших ворот стоят наши люди. Тебе кажется, ты все-все о них знаешь, но у них своя жизнь, и тебе они про нее никогда не расскажут. Кому вы нужны, богатые безбожники?
Сукха лакад ола зелата. А, ты ведь по-нашему не понимаешь. «Когда загорается сухая палка, все вокруг вспыхивает». Когда-нибудь этот город – не поганый англизированный Бомбей, а город Мумбаи, названный в честь великой нашей богини, – вспыхнет огнем наших идей. Тогда Малабар-хилл сгорит дотла, и наступит Рам раджья – власть Рамы.
Он посмотрел на Ламбаджана.
– Ты просил, и я много чего сделал. Обвинение в убийстве снято, и принята версия самоубийства. Что касается наркотиков, органы займутся крупными бадмашами, а не этой мелкой сошкой. Теперь ты мне растолкуй, ради чего я старался.
– Сэр капитан сэр. – И старый чоукидар повернулся ко мне. – Ну-ка вмажь мне, баба. Этого я не ожидал.
– Что ты сказал?
– Он глухой, что ли? – нетерпеливо хлопнул в ладоши Филдинг.
Лицо Ламбаджана стало чуть ли не умоляющим. Я понял, что он пошел на риск, поставил себя в уязвимое положение, чтобы вызволить меня из тюрьмы; что и он поставил на карту все, лишь бы Мандук заступился за меня в высоких сферах. Теперь выходило, что я должен вернуть ему долг и спасти его от неприятностей, оправдав его похвалы.
– Как тогда, помнишь, баба? – упрашивал он. – Сюда, сюда бей.
Он показывал на свой подбородок. Я перевел дыхание и кивнул.
– Ладно.
– Сэр разрешите пересадить попугая сэр, – сказал Ламба.
Филдинг нетерпеливо махнул рукой и опустился, колыхаясь, как тесто, в огромное, но все равно жалобно заскрипевшее оранжевое плетеное кресло у поросшего лилиями пруда. Столпившиеся кругом статуи Мумбадеви с интересом смотрели на происходящее.
– Язык не прикуси, Ламба, – сказал я и ударил. Он упал как подкошенный и распластался у моих ног без сознания.
– Неплохо, – проквакал довольный Мандук. – Он говорил, что этот твой крученый кулак бьет не хуже кувалды. А что? Похоже на правду.
Ламбаджан медленно приходил в себя, осторожно трогал челюсть.
– Все в порядке, баба, – были его первые слова. А Мандука вдруг прорвало, как с ним часто случалось.
– Знаешь, почему это нормально, что ты его ударил? -кричал он. – Потому что я так сказал. А почему я мог так сказать? Потому что я хозяин его тела и его души. А как я их заимел? Позаботился о его родичах. Ты вот даже не знаешь, сколько их там у него в деревне. А я много лет уже плачу за учебу детей, за докторов и лекарства. Авраам Зогойби, старик Тата, С. П. Бхаба, Крокодил Найди, Кеке Колаткар, Бирла, Сассуны, даже сама мать Индира – они думают, что они наверху, но им дела нет до простого люда. Скоро маленький человек им покажет, как они ошибаются. – Я стремительно терял интерес к этому разглагольствованию, но тут в его голосе зазвучали интимные нотки. – А тебя, дружок мой Кувалда, я, считай, спас от смерти. Теперь все, теперь ты мой зомби.
– Чего вы от меня хотите? – спросил я, но, спрашивая, уже знал не только чего он хочет, но и как я к этому отношусь. Когда я нокаутировал Ламбаджана, что-то, спавшее во мне всю жизнь, вышло наконец наружу, что-то, чье пленение до той поры означало неполноту, апатию, пассивность во всевозможных видах и чье высвобождение я пережил теперь с раскрепощающей радостью. Я понял в тот миг, что мне не надо больше жить подготовительной, временной жизнью, не надо быть тем, что продиктовано наследственностью, воспитанием и несчастьем, – что я могу наконец-то стать собой, собой подлинным, чей секрет кроется в этой деформированной конечности, которую я так долго прятал и кутал. Хватит! Теперь я выхвачу ее с гордостью, как меч. Отныне я – мой кулак; я буду не Мавром, а Кувалдой.
А Филдинг говорил – говорил быстро, зло. «Знаешь, кто такой есть твой папаша в его небоскребе Сиоди? Вышвырнуть вон единственного сына – это каким же надо быть бессердечным подлецом! А что тебе известно про мусульманского уголовного босса по кличке Резаный?»
Я признался в своем неведении. Мандук пренебрежительно махнул рукой.
– Узнаешь, все скоро узнаешь. Наркотики, терроризм, мусульмане-моголы, компьютерные ракетные системы, махинации банка «Хазана», ядерное оружие. Хай Рам! Это ж надо, как вы, инородцы, всегда вместе держитесь. Как объединяетесь против нас, индусов, а мы, добренькие такие, недооцениваем угрозу. Но теперь твой папаша отправил тебя ко мне пинком под зад, и ты все-все-все узнаешь. Я и про роботов тебе расскажу, про разработку современных высокотехнологичных киберов, которых запрограммируют нападать на индусов и убивать их. И про детей расскажу, про армию инородческих младенцев, которые займут колыбели наших детишек и слопают их пищу. Вот каковы их планы! Но эти планы провалятся. Здесь Инду-стан – страна индусов. Мы сломаем ось Зогойби-Резаный, чего бы это ни стоило. Мы их на колени поставим. Ну так что, мой зомби, моя кувалда: за нас ты или против нас, за правое дело или за левые доходы? С нами ты или нет?
