Работа продолжалась две недели. На площади Тайеб издевался над крестьянами:
— Вашим предкам потребовалось пятнадцать веков, чтобы вырастить эти оливы, а иноверцам хватило пятнадцати дней, чтобы заставить вас срубить их. Чего же вы ждете, почему не зовете на помощь вашего пророка, ваших святых, вашу армию? Даже аллах вас покинул.
Крестьяне смотрели на Тайеба, не произнося ни слова.
— А вы так гордились своими оливами и так презирали меня за то, что у меня их не было. Вы продавали мне оливковое масло втридорога, вы, банда негодяев, и месяцами мне приходилось есть кускус без масла, потому что у меня не было денег, чтобы заплатить вам. А теперь не я, а вы будете подыхать с голоду. Каждому свой черед! Теперь ваши дети научатся ложиться спать голодными. А у моих есть верный кусок хлеба… да еще белого!..
Он вытащил буханку хлеба, за которым ежедневно ходил в САС. Буханку белого хлеба!
— …И даже ваш аллах не в силах уже отнять его у меня. Я долго молил его, вашего всевышнего, месяцами, годами молил послать моим детям краюху хлеба, хотя бы черного. Не тут-то было! Ваш бесстыжий аллах оставил меня подыхать с голоду. А может, он просто ни на что не способен? Он ведь не мог ниспослать хлеба моим детям, хлеба, за которым я каждый день хожу к неверным… А ну-ка, пусть ваш аллах придет сюда, если только он мужчина, пусть попробует отнять у меня этот хлеб, в котором он мне отказывал столько лет! Или нет, постой, мусульманский боженька, я отдам тебе этот хлеб, подарю его тебе, чтобы ты накормил им своих правоверных, борцов «священной войны». Знаешь, им очень нужен этот хлеб. Все они просто подыхают с голоду, с тех самых пор, как ушли в леса, будто кабаны… чтобы сражаться за тебя… с тех пор, как они прячутся по амбарам… словно крысы… чтобы заслужить право попасть в твой рай… Вот… вот… и вот!
Тайеб разломил буханку на три части и расшвырял их ногой в разные стороны.
— Ха-ха-ха!
Плечи его тряслись от смеха.
Крестьяне смотрели, как покатились по земле три куска белого хлеба.
— Что, хочется хлебушка? — сказал Тайеб малышу, стоявшему рядом с ним. Тот уставился на хлеб голодными глазами. — Ступай, ступай, возьми его, это христианский бог посылает тебе хлеб. Ну, чего ты? Беги, он ведь не отравлен, беги.
Малыш взглянул сначала на Тайеба, чтобы проверить, правду ли он говорит, потом на мужчин, сидевших на каменных плитах. Никто не смотрел на него. Не отрывая от Тайеба глаз, он как-то боком двинулся к хлебу. Дойдя до него, он жадно схватил ломоть и поднес к губам, чтобы поцеловать, потому что здесь считается святотатством бросать дар аллаха, хлеб. Он посмотрел на Тайеба — Тайеб смеялся. Потом на крестьян — они смотрели на него, не говоря ни слова. Он все ждал, что кто-нибудь наконец скажет, брать ему этот хлеб или бросить его, но все глядели на него, словно онемев. Покраснев, он опустил голову, руки его упали вдоль тела, ладонь раскрылась, и ломоть упал на землю. Мальчуган медленно пошел назад. Чтобы пересечь площадь, ему надо было пройти сквозь двойной ряд мужчин. Он шел все медленнее и медленнее. Мужчины молча следили за ним глазами. Дойдя до конца площади, он, расплакавшись, рухнул на каменную плиту. Рыдания его заглушили смех Тайеба.
— Нет больше олив! Нет хлеба! Нет стыда! Вот какими я всегда мечтал вас видеть, люди Талы! — сказал Тайеб.
Никто ему не ответил, и он ушел. Крестьяне долго еще слышали, как смеялся Тайеб.
Отряд сержанта Али Лазрака шел по направлению к лесу Акфаду. Они должны были добраться до сектора, которым командовал Махмуд. Амируш собирал там совещание всего командного состава вилайи, чтобы вместе со всеми выработать новую тактику, отвечающую новым условиям, возникшим после операции «Бинокль». Али точно не знал, кто будет участвовать в этом совещании, но смутно надеялся, что Башир уже вернулся из Марокко и он встретит его. Во всяком случае, Тала лежала у них на пути. Вот уже два года, как он там не был. Если налажена связь и во французской армии не изменились часы выхода патрулей, они смогут пробыть в деревне по крайней мере несколько часов.
Каждый из его солдат нес тяжелый груз — боеприпасы. Продовольствие приходилось добывать у деревенских жителей. Уже два дня они ели только хлеб, макая его в кофе. Али тошнило от одного запаха кофе.
К вечеру второго дня они добрались до какого-то старого дома, из трубы его подымался дымок. Крыша из круглой черепицы утопала в лохматых ветвях нависшего над ней дерева. Ветер дул в их сторону, и вместе с дымом до них доносился запах горячего хлеба.
Бойцы остановились, обшарили все вокруг, поставили трех часовых. Али взобрался на дерево, потом перебрался на крышу. Его товарищи услышали, как он тяжело спрыгнул по ту сторону дома.
— Добрый вечер, — сказал Али.
Ему ответили хором:
— Добрый вечер.
Все пятеро обернулись в его сторону: старуха, что пекла хлеб, старик, сидевший на корточках и перебиравший четки, трое ребятишек, сгрудившихся вокруг большого блюда.
Али попросил оливкового масла.
— Ахмед, сходи принеси масла нашему брату, — сказала старуха старшему из ребят.
Али склонился над блюдом и обеими руками взял горячий каравай. Откусил от него, потом разломил и сложил куски в свой мешок. Старуха поднялась и молча ушла в дом. Старик следил за каждым движением Али. У ребятишек округлились глаза, старший, глотая слюну, протягивал незнакомцу тарелку с оливковым маслом. Али снова поднес хлеб ко рту.
— Если ты возьмешь хлеб, — сказал старик, — ответишь перед аллахом. Ребята уже два дня едят одну траву.
— Вот деньги, — сказал Али, — купишь муки.
— Да ведь ее не найти, сам знаешь. Армия выдает паек.
Али посмотрел на старика — тот говорил без гнева, на ребятишек — у младшего в глазах стояли слезы. Он достал из мешка куски хлеба, еще горячего, и бросил их на колени застывшего в углу старика.
— Прости нас, сын мой, — сказала вновь появившаяся старуха, — наша нищета твоей бедности не помощник. Мы-то со стариком могли бы еще подождать, всю жизнь мы только и делали, что ждали, да вот ребятишки…
— А где их отец? — спросил Али.
— Он уехал, — сказала старуха, — скоро должен вернуться.
— Открой мне дверь, — сказал Али.
Старуха пошла к двери, отодвинула деревянный засов. Али уже собрался переступить порог, как она прошептала:
— Сын погиб… Солдаты убили… только ребята этого не знают… еще не знают.
Али поспешно вышел. Когда весь отряд собрался, он сказал:
— Это старики, у них самих ни крошки… Ну что ж, отдохнем минут пять.
Все, кроме часового, оставшегося на посту, легли.
Акли сказал:
— Если бы Омар был с нами, у нас уже давно был бы горячий кускус. Его старуха принесла бы целую корзинку.
Все долго молчали, потом кто-то произнес:
— Ты что-то стал заговариваться, дед, видно, стареешь! И уж даже не говоришь: «Да простит ему аллах!»
— А что? Я ведь тоже потерял руку на этом деле.
— Не скоро тебе придется поесть горячего кускуса.
Говорить о чем-нибудь другом они не могли.
— А я мог бы раздобыть кускус хоть сейчас, — сказал Акли.
— И бульон с мясом?
— А как же! И сливочного масла!
— И квашеного молока?
— И квашеного молока…
— Где же ты возьмешь все это?
— Сержант, разрешишь?
— Еще бы!
Акли почувствовал, как все впились в него голодными глазами.
— Ну конечно, у Тасадит, ведь деревня-то недалеко отсюда.
Сначала все дружно отвергли эту мысль.
— Да я куска проглотить не смогу! В горле застрянет… Ну что ты скажешь старухе, когда она спросит о сыне?.. А Тасадит, когда она станет искать среди нас своего «старика»?
— Неужели ты думаешь, что они не знают? И потом, ведь надо же, чтобы кто-нибудь им сказал… Али скажет, что пришел только поэтому.
— В деревне есть тайник? — спросил Али.
— Целых три.
— Ты уже бывал там?
— Раз десять, если не больше.
— И хороший связной есть?
— Тасадит!
— Если она похожа на своего мужа…
— Это лучший связной сектора.
Али повернулся к остальным:
— Ну, что скажете, ребята? Лучше уж старухе узнать…
Они остановились в окрестностях деревни. Не прошло и часа, как появилась Тасадит.
— Невероятно, — сказал Акли, — она стала еще краше!
Али распределил всех по двум тайникам. А сам отправился с Акли к Тасадит.
С той поры как погиб Омар, Али не раз представлял себе, как станет рассказывать им об этом, даже слова приготовил. Но теперь вдруг все позабыл и не знал, с чего начать. Он пробормотал:
— А Омар…
— Мы знаем, — сказала Тасадит, — твой брат Белаид все нам рассказал.
Али повернулся к Тити, ему так хотелось, чтобы она знала, каким храбрым был ее сын. Но она просто сказала:
— У меня никого не было, кроме него. Чему быть, того не миновать.
