Серые тощие белки, конкурирующие с местными крысами. Путаница забитого народом круглосуточно открытого метро – сабвея. Составленного из массы параллельных, особенно на Манхэттене, линий. Принадлежавших городу с самого начала или бывших когда-то частными. Со скоростными или обычными маршрутами. В которых путаешься, пока не привыкнешь. И надземными линиями, грохочущими на высоте третьего-пятого этажа по Брайтону, Квинсу и Рокавэйс.
Желтые такси, водители которых не то чтобы совсем не знают города. Знают. Преимущественно Манхэттен. Но в аэропорт довезут. И во внутренний, в городской черте, – Ла-Гардиа. И в международный, Джи-Эф-Кей, за пределами города. По твердой, установленной муниципалитетом таксе. Но если транспорт нужен в Бруклине, Бронксе или любом другом городском районе – это сабвей. Автобус. Или, если есть лишние средства – карсервис. То есть частник.
Нью-Йорк – это каток у Рокфеллер-центра. Зоопарки в Бронксе и Центральном парке. Аквариум на Шипсхед-Бей. Огромные книжные магазины. Крошечные кафе. Носящиеся между небоскребами вертолеты, катающие туристов. Старый авианосец у причала. Мосты – не только Бруклинский, мост Вашингтона или Веразано-бридж. Вокзал Гран-Централ с колоссальным закопченным куполом над главным залом. Где, как выяснилось после его расчистки, было нарисовано звездное небо. Невиданные в Союзе бомжи – и на вокзале и в метро. Гонять которых запретил политически корректный мэр Динкинс. И лишь Джулиани очистил от них Манхэттен.
Спальные районы с частными домами, покрытыми имитирующим кедровые доски сайдингом. С палисадниками перед домом и бэк-ярдом за ним. В двух шагах от торговых улиц и многоэтажных торговых центров, моллов, которых тогда в Москве не было и в помине. Яхты у канала, рядом с Манхэттен-Бич, по которому плавают лебеди. Многокилометровая набережная вдоль океана из старой осины, серой от морского воздуха: борд-вок. Прогулочная, с чугунными скамейками и фонарями. Которую зимой 2013-го почти до основания снес пришедший с Атлантики ураган, заодно затопивший половину городских метротоннелей.
Толстые еврейские бублики, бэйглс, с лососем и мягким творожистым сыром «Филадельфия». Пицца с растягивающимися нитями моцареллы и помидорами. Истекающие горячим маслом кальцоне, набитые расплавленным сыром до отказа. То ли бураттой, то ли рикоттой, то ли их смесью. Неповторимого вкуса капучино в «Маленькой Италии». Корейские закусочные и овощные лавки. Китайские забегаловки с едой навынос и прачечные. Японские суши – по вкусу совершенно не такие, как теперь в Москве. Поскольку готовили их настоящие японцы. Хотя и не совсем так, как делали бы это для себя.
Вашингтон. Имперский город, расчерченный по строгому плану. С грандиозными мемориалами и памятниками давно забытым генералам. Платанами и липами вдоль Музейной Мили. На которой сосредоточено все то, что там, с точки зрения автора, можно любить. Смитсоновский институт. Национальная галерея. Музей авиации и космонавтики. Бесчисленные институты власти, включая самые известные из них: Конгресс, Сенат, Госдепартамент.
Исследовательские институты. Офисы лоббистов. Аналитические центры. Пентагон. ЦРУ. Зоопарк с большими пандами. Сухие осенние листья дубов под ногами. Не желтеющая никогда трава. На густых, плотных газонах. Под корявыми столетними деревьями. Где с весны до поздней осени кружат велосипедисты, бегают со своими питомцами – в основном ретриверами – собачники, гуляют влюбленные и туристы. Центр Вашингтона не город – американский аналог ВДНХ. При том, что выставить там на самом деле можно много чего. Все это без особого стеснения и выставляют. И себя показать. И людям интересно.
Автору столица США, если не считать музеев и офисов, по которым он отшагал не одну милю, запомнилась своими ресторанами. Именно этот город приучил его к устрицам – блюду для консервативного советского человека неоднозначному. Как-то не очень оно было популярным в отечественной кулинарии при советской власти. Хотя как только окончилось строительство развитого социализма, устрицы в Москве материализовались. Сидели они до этого в белогвардейском подполье, что ли?
В Вашингтоне они первой свежести. Она же и единственная. Как и весь прочий сифуд. От лобстеров, политых горячим топленым маслом с чуточкой красного перца, до рыбной похлебки в белых фарфоровых горшках. Маленькая порция – на одного. Обычная – на двоих. Большая – на пятерых. Очень было смешно наблюдать, как народ из бывшего Союза эти большие порции заказывал, думая, что принесут обычную глубокую тарелку. И получал котел, съесть который в одиночку можно было часа за два вдумчивой работы. И то если без хлеба.
Впрочем, Вашингтон особенно славен мэрилендскими краб-кейками. Котлетками из крабового мяса, попросту говоря. Не из привычных отечественным хозяйкам крабовых палочек, которые похожи на настоящих северных крабов, как К.А. Собчак на Мэрилин Монро. А именно из настоящих крабов. С туго хрустящим, неописуемого вкуса крабовым мясом. Аналог которых в России появился только в новиковском «Мясном клубе», в начале 2010-х.
Ну и, повторим, устрицы. С острейшим табаско, красным виноградным уксусом, мелко натертым чесноком и половинками лимона – выжимать. На выбор. Под бокал белого вина. Местного, калифорнийского. И так во всех портовых городах. Включая Саванну, Бостон, Сан-Франциско. С его бесконечной набережной, усыпанной ресторанчиками с видом на залив. Где в окнах, огромных, панорамных, напоминающих декорации к «Звездным войнам», или маленьких, узких, уютных, в викторианскую клеточку, отражаются море и небо.
Как при таком изобилии удается насмерть испортить стол во время официальных мероприятий – вопрос. Но вне зависимости от того, где автора кормили в качестве гостя американского правительства или американских еврейских организаций, это было на два порядка хуже, чем в соседней забегаловке за углом. Или в харчевне где-нибудь в придорожном мотеле, где останавливаются водители огромных грузовых «МАКов» и байкеры.
Которые, как довольно быстро выяснилось, определяют места, где стоит столоваться, на порядок точнее экспертов Мишлена и прочих ресторанных справочников. Точно так же, как в туристических городах это делают аборигены. И есть стоит там и только там, где едят местные. Ну, или водители автобусов. Не туристы. А именно водители. Как и в Европе. Что понял автор в маленькой каталонской Калелье. Где в один ресторан, как помнится, итальянский, местный народ стоял в очереди. Включая бабушек с внуками. А в прочие попасть было легко – но смысла не имело.
Так вот, вашингтонские еврейские обеды, учитывая кошерную специфику, были не то чтобы совсем уж никакими. Есть их было можно. Особенно в первый раз. Поскольку лосось, а именно он, как правило, выполнял роль горячего блюда, испортить трудно. Но в сто первый… Хотя в обычной компании те же самые люди, не ограниченные ни кашрутом, ни протоколом, отдавали должное сифуду с искренним удовольствием. Правда, не все. Ортодоксы все-таки, как правило, грешить настолько демонстративно и в Америке, а тем более в Израиле не решаются.
Хотя современная кошерная кухня в обеих странах парадоксальным образом состоит из имитаций креветок, китайской свинины, мяса в сметанном соусе и прочих блюд, не разрешенных верующему еврею под страхом всех мыслимых Б-жьих кар. Из продуктов в стиле парве. То есть разрешенных к употреблению и с мясом, и с молочным. Кошерных аналогов сифуда и свинины. И прочих подделок в стиле высокой кулинарии. Поскольку речь о дорогих ресторанах, а не об обычном перекусе верующего еврея. Которому и родной для него с детства бейгл со слаксом – он же бублик с лососиной – неплох.
Но это про евреев. Которые кормили ожидаемо скучно, но нормально. Тем более с точки зрения недавних советских граждан. Сюрпризы поджидали автора в основном в скромных по отечественным кремлевско-эрмитажным меркам, но стильных залах, где хозяевами было руководство страны. И вот тут они на самом деле зашкаливали. Не потому, что руководство было жадным. Но, как сказано, было оно стильным. Что обязывает. Если бы еще и предупреждали…
Именно на одном из таких обедов, который делегации Всемирного еврейского конгресса давал Госдепартамент – еще во времена Бейкера, при Буше-старшем, – в итоге всей этой американской хренотени автор, не очень понимая того, что делает, съел фиалку. Которая на вкус была премерзкой. Напоминала бумагу. И этот вкус на всю оставшуюся жизнь ассоциируется у автора с Государственным департаментом США. И руководством этой во многих отношениях не такой уж плохой страны. Хотя, надо признать, повара, которые декорировали несчастным цветком его тарелку, вряд ли предполагали, что растение постигнет именно такая судьба.
Дело было в разгар моды на сыроедение. Тогда на каждом приеме в Америке или ее представительствах за рубежом центральным блюдом стола выступала очередная охапка какого-то сена. Или миска с нарезанными соломкой сырыми овощами. Как бы исходя из пожелания здорового образа жизни. Поскольку их следовало окунать для придания этой мечте парнокопытных хоть какого-нибудь вкуса в синтетические салатные заправки – дрессингз. Название приводится во множественном числе. Имела эта помесь соляной кислоты и синтетических пищевых добавок прямое отношение не к здоровому образу жизни, а к хроническому гастриту. Вкус совпадал с названием – в русском смысле этого слова.
