— Нюся…
— Ты меня услышал?
— Услышал. Я принесу деньги. Сколько?
— Сколько не жалко. Чем больше, тем лучше.
— Не говори так! Нюсечка… Мне на детей денег не жалко, даже если они меня совсем не любят…
— Одно с другим не связано, запомни. Они родят своих и будут отдавать им, и деньгами, и любовью.
— Но пусть меня Никитос больше не тыркает! — тут же встрял Игоряша в мою неожиданную для меня самой проповедь.
— Пусть не тыркает, — согласилась я. — Ты тоже для этого что-нибудь сделай. Приди хотя бы однажды в костюме десантника на Новый год.
— Нюся…
— Что, Игоряша?
— Ты что, правда выходишь замуж?
— Правда.
— За кого?
— За известного дирижера.
— Он — еврей? — почему-то спросил Игоряша.
— А ты — еврей?
— Я — почему? — удивился Игоряша.
— Ну а почему ему быть или не быть евреем? Что ты какой-то маразм спрашиваешь?
— Да, значит, еврей… И богатый. Раз знаменитый дирижер… Понятно… Я так и думал… Нюся… — Мне показалось, что Игоряша собирается плакать. — Ты правду говоришь или потому что меня ревнуешь? Ведь у меня еще ничего… ничего не решено…
— Она сейчас где? — спросила я, отметив, что в коридор уже раз или два высовывались недоуменные родители — где же новая классная руководительница их детей. Не та ли тетечка, которая так упивается сейчас своим остроумием по телефону?
— Она? — переспросил Игоряша.
— Да, она, она! В аптеку пошла? Тебе за лекарствами?
— Да, — грустно сказал Игоряша. — И в магазин за клюквой.
— Вот, когда она придет, ты ей и скажи, что у тебя еще ничего не решено. Договорились?
— Договорились, — прошептал Игоряша. — Всё, извини, не могу больше говорить…
Я засмеялась и нажала отбой. Ну что, Аня Данилевич, поражение по всем фронтам? С Тютевой и Громовскими — победа относительная, смахивающая на поражение, раз пришлось прибегнуть к последнему, волшебному средству. Здесь — тоже. И там. И тут… Нет! Ведь я, кажется, помирилась с Розой… И еще нужно нормально провести собрание. Соберись! — сказала я сама себе. Нытье — не мой конек. Как там Роза говорила — «Хороша я, хороша»? Не буду ее больше даже про себя Нецербером звать, раз это так обидно.
— Здравствуйте, уважаемые родители! — как можно спокойнее и доброжелательнее произнесла я, заходя в класс.
И тут же натолкнулась взглядом на Будковскую. Почему я решила, что это мать Сени? Копия, одно лицо, те же белые-белые волосы, как у жителей Вологды и Архангельска или забытой белорусской деревни. И такой же наглый взгляд, как у сына. Но, секунду поизучав меня, она все же глаза отвела. Я осмотрела класс. Да, пришли не все. Но многие. Я решила по списку отметить, кто пришел, чтобы сразу увидеть родителей, с которыми давно хотела познакомиться.
— Есть родители Кати Бельской? — Можно было смело спрашивать «мама», потому что в классе сидел лишь один папа, крупный, с сонным и хамоватым лицом. Салов? Если ляжет сейчас на парту и сообщит, что ему «всё по фиг», то точно он.
Приятная, достаточно взрослая женщина подняла руку.
— Да, есть. Я.
Я внимательно посмотрела на нее.
— Очень приятно познакомиться… — я заглянула в листочек, — Наталья Сергеевна.
— Мне тоже, — вполне искренне сказала Катина мама.
— Родители Салова? — поинтересовалась я, чтобы сразу отмести сомнения.
— Ва… — промычал единственный мужчина.
Может быть, он сказал «ба» или «да», но разницы никакой. Передо мной сидел выросший, криво побритый, неплохо одетый, опухший, отекший Слава Салов.
— Очень плохо мальчик себя ведет, — заметила я. — Хамски.
— С чего это вдруг? — вполне членораздельно ответил мне отец Салова. — Что-то не так. Вы не путаете? — говоря со мной, он не собрался и не сел ровнее, что было бы естественней, а, наоборот, сполз, поплыл по парте, как бы размазываясь по ней.
Я засмеялась.
— Вот так и ваш сын лежит на парте все уроки, — ответила я. — Очень трудно с ним наладить контакт.
— А вы старайтесь! — сказал мне Салов-старший. — Это ваша обязанность! За это вам деньги платят!
— Послушайте, давайте не начинать ругаться! Ваш мальчик первый год в нашем классе, а столько с ним проблем! — заметила маленькая рыженькая женщина, говорящая с едва уловимым акцентом. Я хорошо слышу говор и акцент. Предкавказье, Краснодарский край, что-то оттуда.
— Чё? — повернулся к ней Салов.
— Родители, родители! Давайте не ссориться! — пришлось пойти на мировую мне, хотя больше всего мне хотелось бы сейчас взять этого опухшего папу за шкирку и встряхнуть его изо всех моих сил — и за сына, и за его собственное хамство.
— Хамство — общая проблема, — сказала я. — Не только Салова.
— Я прошу поосторожнее со словами… — снова завелся Салов.
— Уважаемые родители, если у кого есть желание, наиболее красочные эпизоды из нашей школьной жизни вы можете просмотреть, камеры пишут всё, а дети себя ведут так, как будто камер и нет.
— Ну и правильно! — высказалась полная, даже скорее толстая женщина с сильно накрашенными глазами и туго накрученными кудрями. — Что ж им делать, если режим тотальной слежки установлен за детьми! Вот вы были за камеры или против?
— Я была за камеры. Я надеялась, что это как-то поможет дисциплинировать детей.
— Помогло? — усмехнулась толстая мама. — Вот. Издеваются над детьми за наши же деньги.
— Камеры установил город.
— На деньги налогоплательщиков!
— Простите, вы чья мама?
— Я? — опять усмехнулась женщина. — Володи Пищалина.
Ну да, верный дружок Будковского, который всегда прячется за его спину. Мамы сидят не вместе. Уже хорошо.
— Будковский и Пищалин — самая большая проблема по дисциплине в классе.
— Давайте лучше про учебу! — махнула рукой Пищалина. — Не в детском саду! Дисциплина, дисциплина… Что сдаем, какие проблемы по учебе, по программе? Об этом поговорим! Учительница слабая по математике. Вот проблема! А то — Пищалин, Пищалин…
— Хорошо, давайте об учебе. Я только хотела спросить, есть мама Лизы?
— Есть, — сдержанно ответила женщина, которую я вначале приняла за бабушку. Нужно быть осторожнее. Очень взрослая и очень сильно накрашенная, вычурно одетая дама, Лизина мама. — А что?
— Просто хотела познакомиться. Собственно, я со всеми хотела познакомиться. Насчет учебы давайте поговорим. Мы писали два дня назад проверочную работу, диктант с заданиями, ничего особенного. Результаты удивительные.
— А, это когда вы решили, что дети могут написать в актовом зале на коленках диктант? Я уже пожаловалась в электронном журнале директору.
— Вы, простите…?
— Я — Тонина мама.
— Ясно. Поднимите руки, пожалуйста, кого еще не устроила эта проверка?
Несколько человек осторожно подняли руки. Будковская и Пищалина в разных концах класса вскинули руки уверенно. Мне показалось, или Салов пробубнил «по фиг»? Я улыбнулась.
— Проверка нужна была для того, чтобы я наконец поняла, кто что знает и кто как пишет.
— Что это? Какое вы имели право отбирать телефон у ребенка? А если ему нужно срочно вызвать врача? — завелась Пищалина.
— А что с ним? Какой диагноз?
— Какой еще диагноз? Не надо шить моему ребенку тут…
— Тише, тише, — начали урезонивать ее мама Кати и рыженькая.
— Телефоны и планшеты я попросила сдать на время урока, чтобы дети не списывали из Интернета, там можно найти все слова и правила, и не общались друг с другом. Врача, если нужно, я бы вызвала сама. А результаты проверки очень плохие. Вы можете посмотреть работы сами, я раздам сейчас.
— Нет, ну двойки-то можно было не ставить! И кому вы двойку поставили — себе? — усмехнулась Пищалина.
Где же мама Кирилла, неужели не пришла?
— А есть мама Кирилла Селиверстова?
Я обвела глазами класс. Нет, не пришла.
— У нас произошел такой инцидент в школе… Кирилла избили старшие мальчики.
— А мы-то тут при чем? — тут же задралась Пищалина.
— Ему выбили зуб. Я хотела предложить… Думаю, это не будет для его семьи обидно… Может быть, мы как-то поможем, классом, я имею в виду… Имплант, тем более на передний зуб, дорого стоит.
— Вот не знаю, — покачала головой Лизина мама. — Не зна-аю… Имеете ли вы право так унижать за глаза людей…
— Унижать?
— Ну конечно. Вас Селиверстова просила собирать для нее милостыню?
— Милостыню?.. — Я не сразу нашлась, что ответить.
— Зачем же вы так! — вступила Катина мама. — Конечно, поможем.
— За себя говорите! — тут же гавкнула Пищалина. — Драться не надо было!
— Хорошо, я за себя говорю. Я уверена, что мама Кирилла вполне может сама заплатить за лечение ребенка. Но мне бы — лично — хотелось выразить сочувствие, — Катина мама ответила достаточно определенно и жестко.
