— В таком месте, — сказала Кэрри, — можно остаться навсегда.
Дойдя до пустого дома майора Билликлифа, они сошли с большой дороги и повернули на тропинку, ведущую к особняку. Идти было трудно, глубокий снег лежал здесь нетронутой целиной.
— Какое, должно быть, это было богатое имение, с коттеджами, фермой, садом и всем прочим, — заметила Кэрри. — Интересно, откуда у его первых хозяев были деньги на все это?
— Наверное, они разбогатели за счет промышленного производства. Кораблестроения, сталеплавильных заводов и так далее. Или заработали на торговых связях с Востоком. Морские перевозки, чай, тиковое дерево… Не знаю. Надо будет расспросить Оскара.
— Но у самого Оскара, по-видимому, нет ничего.
— Да, похоже.
— Что же случилось? Куда все подевалось? Я имею в виду деньги?
— То, что случается повсеместно и всегда. Старики умерли, налоги на наследство были чрезвычайно высоки. Прожиточный уровень сильно вырос. А после войны вообще все изменилось, начался постепенный упадок. К тому же, наследниками нередко становились люди вроде Хьюи Маклеллана. Он промотал остаток капитала и вынужден был продать имение. На юге Англии все эти угодья разделили бы на крошечные участки и понастроили миленьких домиков, а здесь хотя бы дом почти сохранил первоначальный вид.
— А почему его не унаследовал Оскар? Из него вышел бы замечательный хозяин.
— Видимо, Хьюи был сыном старшего брата. Жаль, что все досталось ему.
— Но как это несправедливо, правда?
— Кэрри, жизнь вообще несправедлива.
— Мне жалко Оскара. Он заслуживает лучшей доли. И он, и Элфрида. Они заслужили право иметь собственное жилье и должны жить вместе спокойно, зная, что им не придется его покинуть. Хотела бы я быть богатой. Я бы о них позаботилась. Купила бы им дом по вкусу и устроила бы их там навсегда. Элфрида так надеялась на свою картину. Она была уверена, что владеет настоящим маленьким сокровищем, которое поможет им существовать безбедно и спокойно. Больно было смотреть, как она расстроилась и упала духом. Мне даже стало неловко.
— И мне тоже, — подтвердил Сэм.
— Но для вас это к лучшему.
— Почему же?
— Потому что теперь Оскар будет вынужден продать вам свою половину Усадьбы, и вы получите то, за чем приехали.
— Вы считаете меня таким чудовищем?
— Я вас почти не знаю. Не представляю, что вы об этом думаете.
На это Сэм не стал отвечать. Ни к чему подчеркивать разницу во мнениях и провоцировать размолвку в самом начале прогулки. Вместо этого он спросил:
— Как вы думаете, они больше не расстанутся?
— Мне об этом известно столько же, сколько вам. Думаю, что они будут жить вместе. Ни у нее, ни у него больше никого нет. Но вот где они будут жить?!
— Где живут. Если Оскар не захочет продавать свою половину, то Хьюи не сможет продать свою.
— А вы что будете делать?
— Поищу другое жилье.
— В Бакли?
— Не знаю. Пока я был там лишь однажды и не наводил справок насчет домов, выставленных на продажу.
Кэрри немного помолчала. Она шла быстрым шагом. Ее длинные ноги споро месили снег. По левую руку от них заснеженные поля плавно спускались к озеру, справа тянулась к небу небольшая роща старых-престарых берез, между массивными стволами которых можно было видеть отпечатки следов кроликов и птиц. Над головой кричали грачи, а с пустого берега доносилось кряканье диких уток.
— Мне хотелось бы посмотреть вашу фабрику, — вдруг сказала Кэрри.
Сэму и в голову не приходило, что у нее может появиться интерес к фабрике, пусть самый поверхностный. Он с изумлением переспросил:
— Неужели?
— Вы как будто мне не верите.
— Просто там сейчас практически нечего смотреть. Огромное, пустое, сырое пространство, несколько красильных чанов и машин, которые удалось спасти.
— Но вы говорили, что здание сохранилось и само по себе представляет интерес. У вас есть ключ?
Спрашивала она серьезно, и он так же серьезно ответил:
— Конечно.
— Значит, можно как-нибудь его посмотреть?
— Если желаете.
— Я люблю смотреть на старинные здания и дома. Представляю, каким все было раньше, и пытаюсь вообразить, каким может стать. Наверное, вы переживаете из-за всего этого, ведь на вас возложена большая ответственность. Думаете, как все опять наладить.
Сэм задумался над тем, что ему предстоит. Да, он поставил перед собой почти неразрешимую задачу.
— Меня это и правда беспокоит. И в то же время — цель захватывающая. Конечно, я то и дело отчаиваюсь, злюсь, даже впадаю в агрессию, но трудности подстегивают энергию, особенно если есть люди, которые верят, что дело тебе по плечу. В Бакли есть надежный человек, Фергюс Скиннер, и он мне помогает. Я ему очень доверяю.
— Да уж, далековато вас забросило из Нью-Йорка.
— Будь я моложе, я бы, видимо, не взялся за это дело. Но мне тридцать восемь. Настало время начать сначала, а ничто не приносит такого удовлетворения, как начинать с нуля, но уже обладая опытом и знаниями.
— Но вам придется перейти на более низкий уровень.
— Да, в каком-то смысле это так. Однако, видите ли, я с детства наблюдал ткацкое дело, производство шерстяных тканей, и в глубине души крепко верю, что ничего нет красивее, удобнее и совершеннее, чем хорошо сшитый пиджак из твида. Пусть меня в нем забросают камнями, но вечером пиджак будет выглядеть как надо, и в нем не стыдно будет явиться на ужин. Мне нравится запах твида, я люблю трогать его, чувствовать на ощупь. Люблю шум хорошо пригнанных чесальных колес, стук станков, огромные бобины, на которые наматывается шерстяная пряжа. И люблю тех, кто работает на этих машинах, у кого навыки прядения, ткачества и красильного дела уже в крови двух-трех поколений. Так что я занимаюсь своим делом.
— Мне кажется, вы счастливый человек.
— Потому что делаю любимое дело?
— Не только поэтому. — Кэрри замолчала и посмотрела в небо на высоко летящего ястреба. — Потому что вы здесь будете жить. В этом огромном, чистом, неиспорченном мире. — Она снова пошла по тропинке. — Только подумать, вы сможете играть в гольф, стрелять фазанов и куропаток, ловить лосося. А вы рыбачите?
— Да. Мальчишкой в Йоркшире я ходил на рыбалку с отцом. Но ловил форель, а не лосося. И я не слишком люблю стрелять.
— Я тоже. Эти милые дикие птицы! Жалко смотреть, как они падают, подстреленные, на землю. А потом их подают на обед в ресторане «Савой», и они такие маленькие, не больше канареек.
Впереди показался парк, обнесенный причудливой кованой решеткой. Тропинка привела их к железным воротам, по обеим сторонам которых на постаментах лежали каменные львы со щитами в лапах.
Сэм и Кэрри подошли к воротам и остановились, глядя сквозь узорчатое железное плетение решетки на парк: на лужайки, постепенно, террасами, поднимающиеся к центру, и на сам Корридэйл. Это был особняк, построенный в викторианском стиле, с фронтонами и башенками из красного кирпича, частично скрытого зарослями виргинского плюща. Особняк был просторный и, пожалуй, чуть-чуть претенциозный, но привлекательный на вид и наводивший на мысль о преуспеянии и устойчивости бытия. На всех окнах были спущены занавески, но они выходили на южную сторону, и поэтому стеклянные рамы сияли отраженным солнечным светом. С краю, на верхней террасе, стоял флагшток, но флага, конечно, не было.
— Красивый вид, — сказала Кэрри. — Как хорошо жилось здесь когда-то Оскару.
— А вы хотели бы здесь жить?
— Вы имеете в виду этот дом? Этот парк?
— Нет, я имею в виду окрестности. Криган, например. Сазерленд.
— Я работаю. В Лондоне. И должна зарабатывать себе на жизнь.
— А, предположим, такой необходимости не стало бы? Вы бы согласились? Смогли бы похоронить себя в такой глуши?
— Не знаю. Так сразу не ответишь. Надо взвесить все «за» и «против». Чтобы оставить Лондон, мне надо быть свободной. Не иметь никаких обязательств. Ни за кого не отвечать.
— А разве вы не свободны?
— У меня есть Люси.
— Люси?
— Да, Люси.
Кэрри отодвинула засов, и дверца в воротах открылась. За ней начиналась довольно широкая дорожка. Прямая, как стрела, она пересекала парк, устремляясь к отдаленной березовой роще. Посередине дорожки, рядом со ступеньками, бегущими вверх по отлогому склону к дому, стояли каменные солнечные часы и резная деревянная скамья. Другой марш ступенек спускался, наоборот, вниз, к цветнику, осененному рододендронами и азалиями. Цветник, начинавшийся от каменной статуи какой-то мифологической богини, весь состоял из кругов, эллипсов и волнистых линий внутри большой окружности. Сейчас он был засыпан снегом, и контуры клумб лишь угадывались, словно рука художника нанесла углем несколько штрихов на белый лист бумаги.
