Зайдите в стейк-хаус. Вам подадут ломоть жареной говядины и приложат листовку – там будет подробно изложено, где и как пасутся коровы, нагуливая свои окорока. В этом большой смысл. Чтоб правильно насладиться поедаемым живым существом, желательно хотя бы в общих чертах знать его биографию.
Бывший спортсмен, Никитин протрезвел и овладел собой быстрее Кактуса. Пока тот метался по коридору, президент фонда ветеранов спорта опрометью рванулся в самую дальнюю комнату – там был второй выход из дома.
Замок пришлось открывать зубами.
Выскочил в холодную ночь и, не раздумывая ни секунды, ударил плечом – дверь захлопнулась.
Дом был особенный. Тайная резиденция. Уединенное место для кратковременного отдыха. Схрон. Он годами пустовал; в такие периоды окна закрывали мощными ставнями, а входы – и парадный, и черный – для вящей надежности укрепляли поперечными стальными засовами, после чего повсюду навешивались амбарные замки. От резкого сотрясения – нет, Никитин и пальцем не трогал! – тяжелая металлическая пластина, вертикально расположенная рядом с дверным косяком, повернулась и на манер гильотины рухнула на свое место; с нее мирно осыпался снежок.
Через секунду Кактус попытался спастись тем же путем, что и его шеф, – но дверь не поддалась.
Кирюха не сразу понял. Сначала решил, что заклинило замок. Рванул из кармана нож – тот самый, который таскал с собой всю свою сознательную жизнь, вогнал лезвие в щель, попробовал нажать – и беззвучно завыл от отчаяния. Сломался, сломался папкин ножичек, маленький, удобный, почти игрушечный, предназначенный для втыкания в глазики, а никак не для борьбы с грубым железом; Кирюха забарабанил кулаками, ударил ногой – нет, дорога к спасению была отрезана.
Он хотел крикнуть, чтоб Никитин что-нибудь сделал, но вспомнил, что шеф Никитин не из тех, кого можно позвать на помощь, шеф Никитин больше никакой не шеф, а пропитавшийся водкой, провонявший страхом дурак, пустивший под откос всю свою жизнь. Никчемный, загнанный в угол безумец, озабоченный спасением собственной шкуры.
Кирюха зарычал, но взял себя в руки: счет шел на секунды, второй карман оттягивал пистолет, за спиной уже угадывалось присутствие незваного гостя, имеющего, безусловно, самые серьезные намерения, – пришлось отступать в подвал.
Наверное, он мог бы затеять огнестрельный поединок на ковбойский манер. Но неизвестный враг вторгся во владения Кира без особенных усилий, его не остановили ни трехметровые стены, ни собаки, ни дорогостоящие замки – против такого парня воевать себе дороже.
Решение убить пленника он принял мгновенно. Точнее, за него это решение приняла дикая тварь, чьи клыки уже коснулись затылка, сейчас отгрызет половину головы, ужаснулся Кирюха; спасаться некуда, единственный путь к избавлению – стереть Матвея Матвеева с лица земли.
Матвей не нужен. С ним не получилось.
Надкусанный плод следует выбросить. Недоеденного человека следует убить.
Матвея нельзя отпускать. Никто не смеет отбирать у Кирюхи его лучшую и любимую пищу. Двадцать пять лет проклятый везунчик отравлял существование Кирилла Кораблика. Теперь, значит, получается, что он – уже плененный, по всем правилам накачанный десятками хитрых дорогостоящих препаратов – опять выкрутится? Будет и дальше скользить по своей комфортабельной жизни? Продавать толстосумам шикарное вино? Ласкать жену? Кататься на блестящей машине с кожаными креслами?
Нет, Кирюха не отдаст виноторговца. Пусть приходят хоть двадцать говнюков с кувалдами, пусть разнесут весь дом, пусть весь мир рухнет – он, Кирилл Кораблик по прозвищу Кактус, догрызет свой кусок.
Он поискал внутри себя, в душе и сердце, какие-нибудь тормоза, доводы, причины остановиться, не делать того, что задумано, – и не нашел. Или нашел – и причины, и доводы, – но приказал себе считать их несущественными.
Не думать о цели как о живом, из плоти и крови, мыслящем, теплом существе. Не воспринимать. Оттолкнуть сомнения. Сильному человеку легко проделать это.
«Сделай это, – сипло шептала тварь. – Сделай это, и все. Он знает, что умер, – не разочаровывай его. Ты начал в тот день, когда порезал шнурки на его ботинках. Сегодня ты обязан закончить. Давай. Убей. Приведи в равновесие себя и весь мир. Сделай это, и я отпущу тебя. Навсегда».
Он достал пистолет. Сбежал по сыроватым подвальным ступеням, надавил на толстую дверь, та бесшумно подалась. Нельзя терять время. Подвал построен с любовью, тщательно – сюда не доносится сверху ни единый звук. Громила с кувалдой может быть совсем рядом.
Вдруг обнаружились две помехи. Во-первых, Кирюху затрясло. Плечи, и колени, и руки, стискивающие равнодушное железо, самопроизвольно пришли в движение. Во-вторых, по лицу потек пот, да и ладони сделались омерзительно влажными, едва могли удержать скользкую рукоять.
Рефлектировать тоже не следует. Матвея, конечно, жалко, хороший парень, впоследствии будем, разумеется, его оплакивать, страдать, мучиться, – но сейчас, в конкретный миг, следует действовать без лишних эмоциональных фрикций.
Предполагалось, что Матвей будет жить. Очнется посреди города. Возле банка, где лежат его деньги. Зайдет и выйдет с мешком наличности. И сам все отдаст. И останется там – постепенно трезвея. Понимая, что он живой.
Кирилл, может быть, сам бы хотел в такой момент оказаться на его месте. Трудное освобождение от дурмана, слабость, тошнота, непонимание, головокружение, страх, вот присел на лавочку, вот спрятал лицо в ладони, ноют мышцы, болят кости, подходят сердобольные прохожие – что, в этом городе не бывает сердобольных прохожих? Бывают, иногда попадаются – вот они предлагают вызвать неотложку… вдруг догадка – я не умер, я живой, я реальный, я дышу, я обоняю, вот я чихнул, вот я пукнул… я вернулся, все было сном, диким мороком…
Что это, как не второе рождение?
Безусловно, удивительное событие полностью изменило бы всю жизнь виноторговца. Наверняка он закрыл бы к черту свою виноторговлю. Ушел бы в монастырь. Капиталы – отдал бы в детский дом. Сделался бы просветленным.
Съеденным – но просветленным!
Именно так.
Матвею казалось, что он мчится вверх из душной глубины, вот-вот выскочит на поверхность. Мучил страх – вдруг не хватит дыхания? Хватило. Выскочил. Жестокий, колюче-обволакивающий океан расступился. Иллюзия медленно исчезала.
Не веря и не понимая, он прозрел реальность. Увидел потолок и стены. Уловил запах цемента. Взгляд уперся в черный экран, по сторонам свисали жгуты проводов.
Я жив, понял он. Я не умер.
Сердце едва не выскочило из груди.
Влага затуманила взгляд. Понимание пришло, подняло и отпустило. Я живой. Я лежу на жестком в темной сырой комнате, лицом вверх. Я связан, несвободен – но я живой.
Он решил закричать, но не нашел сил. Болели голова и желудок. Он попробовал пошевелить хотя бы пальцами рук или ног – не вышло; удалось совершить лишь один поступок, очень простой, всегда приносящий пользу: заплакать.
Он увидел полосу света и медленно приближающуюся человеческую фигуру. Над ним склонилось знакомое лицо – но вспоминать имя не хотелось. Достаточно было того, что рядом не бесплотная тень, а нечто настоящее и живое, такое же живое, как и сам живой Матвей Матвеев; оно дышало, пахло, и от его движений колебался воздух.
Матвей улыбнулся. Он не чувствовал какого-то особенного счастья, или восторга, или эйфории.
Он чувствовал уют и равновесие.
– Я не умер, – сообщил он, глотая слезы. – Я не умер! Я живой.
– Да. Ты живой, – прошептал Кирилл Кораблик, приставил ствол ко лбу Матвея и нажал на курок.
Шестиграммовая пуля вылетела из ствола и ударила в верхнюю лобную кость, имея скорость в тысячу четыреста километров в час. Мягкая свинцовая рубашка спасовала перед твердой преградой и частично деформировалась, попутно разорвав и обуглив эпидермис в месте удара, но стальной сердечник продолжал движение вперед без каких-либо помех.
Еще до того, как он вошел в мозг, от сильнейшего сотрясения практически все сосуды и капилляры в голове пережили мощный спазм и лопнули. Произошли тысячи больших и маленьких кровоизлияний.
Лобная кость – самая прочная и толстая деталь человеческого скелета, имеющая, кроме того, сферическую форму. Такая защита – более прочная, нежели гранитная плита, – поддалась не сразу. Сначала, в соответствии с кумулятивным принципом, от внутренней поверхности лобного бугра оторвались десятки кусков костного вещества. Они первыми, еще до входа пули, прорвали паутинную оболочку и вонзились в лобную долю. Только потом, гоня перед собой головную ударную волну, вошла сама пуля – в виде бесформенного, беспорядочно вращающегося куска горячего металла.
