Так как защищаться на руинах форта, где их застали врасплох, было невозможно, испанцы снова вскочили на своих измученных коней и пустились с холма вниз, намереваясь прорубить себе дорогу сквозь вражеские ряды. Они оказались в самой гуще мапуче, и начался беспощадный бой, длившийся до конца дня. Сложно поверить, что люди и лошади, которые всю ночь галопом скакали из Пурена, час за часом выдерживали ужасную схватку, но я, повидавшая испанцев в бою и сама сражавшаяся бок о бок с ними, знаю, на что мы способны. В конце концов солдатам Гомеса удалось бежать, но воины Лаутаро преследовали их, не отпуская далеко. Лошади давно выбились из сил, а лес был усеян поваленными деревьями и другими препятствиями, мешавшими бежать коням, но не индейцам, которые откуда ни возьмись появлялись между деревьями и пытались перехватить всадников.
Эти четырнадцать человек, храбрецы из храбрецов, решили тогда по очереди жертвовать собой, чтобы давать шанс продвигаться вперед своим товарищам. Они не спорили, не бросали жребий, не слушали ничьего приказа. Первый крикнул остальным: «Прощайте!» — осадил своего коня и развернул его, чтобы биться с преследователями. Он наносил удары направо и налево, приготовившись сражаться до последнего вздоха, потому что попасть в плен было бы гораздо более тяжкой участью. Через несколько минут сотня рук стащила его с лошади, и индейцы стали рубить его теми самыми шпагами и ножами, которые им достались от поверженных людей Вальдивии.
За те минуты, которые этот герой подарил своим товарищам, они немного продвинулись вперед, но скоро мапуче настигли их снова. Тут пожертвовать собой решил второй солдат. Он тоже крикнул: «Прощайте!» — и остановился, оказавшись лицом к лицу с толпой индейцев, жаждущих крови. Затем то же сделал третий герой. Так, один за другим, пали шесть солдат.
Оставшиеся восемь человек, среди которых были тяжелораненые, продолжали свой отчаянный бег, пока не достигли теснины, где жизнью пожертвовал еще один, чтобы дать возможность пройти остальным. С ним индейцы тоже разделались в считаные минуты. Тут конь Хуана Гомеса, раненный несколькими стрелами и окончательно обессилевший, упал наземь. К тому времени тьма уже сгустилась, и продолжать движение было практически невозможно.
— Забирайтесь на круп моего коня, капитан! — предложил один из солдат.
— Нет! Поезжайте вперед и не задерживайтесь из-за меня! — приказал Гомес, зная, что тяжело ранен, и понимая, что лошадь все равно не выдержит веса двух седоков.
Солдатам пришлось повиноваться. Они продолжили движение, ощупью продвигаясь вперед и наугад выбирая направление, а Гомес все дальше углублялся в чащу. По прошествии многих страшных часов шесть выживших человек выбрались к форту Пурен, передали печальные известия товарищам и упали замертво от усталости.
В Пурене они оставались недолго: едва перевязав раны и дав немного передохнуть коням, они выехали в Ла-Империаль, который тогда был небольшой деревней. Янаконы несли в гамаках тех раненых, у которых еще оставался шанс выжить, а умирающим обеспечили быструю и достойную смерть, чтобы мапуче не нашли их живыми.
В это время Хуан Гомес пытался идти по лесу, но ноги у него увязали в раскисшей почве, которую недавние зимние дожди превратили в топкое болото. Истекающий кровью, раненный несколькими стрелами, изможденный, мучимый жаждой, не евший два дня, он не сдавался смерти. Он практически ничего не видел и продвигался очень медленно, пробираясь между деревьями и кустами. Он не мог ждать рассвета: ночь была его единственной союзницей. Он явственно слышал радостные крики мапуче, когда они обнаружили его упавшего коня, и стал молить Бога, чтобы это благородное животное, которое было ему верным спутником в стольких битвах, было уже мертво. Индейцы часто истязают раненых животных, чтобы отомстить их хозяевам. По запаху дыма Гомес понял, что преследователи зажгли факелы и ищут его в зарослях, уверенные, что всадник не мог уйти далеко. Он снял с себя доспехи и одежду и утопил все это в грязи. Нагой, он вошел в болото; мапуче были уже очень близко, он слышал их голоса и видел мелькание света факелов.
Дойдя до этого места своего рассказа, Сесилия, у которой было поистине испанское мрачное чувство юмора, хохотала, рассказывая о той ужасной ночи. «Мой муж с головой ушел в болото, от чего я его и предостерегала», — сказала инкская принцесса. Хуан срезал шпагой тростинку камыша и тут же полностью погрузился в зловонное болото. Не знаю, сколько часов он провел в этой глинистой жиже, голый, с кровоточащими ранами, препоручив душу Господу и думая о детях и жене, этой красавице, которая оставила дворец, чтобы последовать за ним на край света. Мапуче несколько раз проходили рядом, едва не касаясь его, не в силах представить себе, что человек, которого они ищут, погребен под болотной жижей, и лежит там, не выпуская из рук шпаги и дыша сквозь тоненькую тростинку.
На следующее утро испанцы, направлявшиеся в Ла-Империаль, повстречали кошмарное существо, покрытое кровью и грязью, пробиравшееся через плотные заросли. В этом существе по шпаге, которую оно не выпускало из рук, они признали Хуана Гомеса, капитана четырнадцати славных солдат.
Прошлой ночью в первый раз с тех пор, как умер Родриго, мне удалось поспать несколько часов. В рассветной полудреме я почувствовала, как что-то давит мне на грудь и мешает дышать, но ощутила вовсе не беспокойство, а, наоборот, успокоение и радость, потому что поняла, что это рука Родриго и он спит рядом со мной, как в лучшие времена. Я лежала недвижно, с закрытыми глазами, и радовалась этой чудесной тяжести. Мне хотелось спросить мужа, затем ли он пришел, чтобы наконец забрать меня с собой. Хотелось сказать, что я была счастлива с ним все тридцать лет, которые мы прожили вместе, и единственной моей печалью были его долгие отлучки на войну. Но я боялась, что он исчезнет, если я с ним заговорю. За месяцы одиночества я поняла, что духи страшно застенчивы.
С первыми лучами солнца, которые просочились через щели в ставнях, Родриго покинул меня, оставив у меня на груди след своей руки и запах на подушке. Но когда в спальню вошли служанки, все признаки его пребывания в комнате уже исчезли.
Несмотря на неожиданную радость, которую появление Родриго подарило мне, с утра я так плохо выглядела, что послали за тобой, Исабель. Я не больна, доченька, у меня ничего не болит, я чувствую себя хорошо, как никогда, так что не смотри на меня с таким похоронным выражением лица. Но я полежу в кровати еще немного, потому что мне холодно. Если не возражаешь, мне бы хотелось использовать это время, чтобы подиктовать тебе.
Как тебе известно, Хуан Гомес выжил в этом испытании, хотя загноившиеся раны заживали у него несколько месяцев.
Он бросил думать о золоте, вернулся в Сантьяго и до сих пор живет здесь вместе со своей красавицей-женой, которой теперь должно быть уже лет шестьдесят, но она все такая же, как в тридцать, — ни морщин, ни седины. Не знаю только, чудо это или колдовство.
В тот роковой декабрь началось восстание мапуче — беспощадная война, которая идет уже сорок лет, и конца ей не видно. Пока в живых будет хоть один индеец и хоть один испанец, кровь будет литься. Я должна бы ненавидеть мапуче, Исабель, но не могу. Они мои враги, а я восхищаюсь ими. Если бы я была на их месте, я бы умерла, сражаясь за свою землю, так же как умирают они.
Я уже несколько дней тяну с рассказом о смерти Педро де Вальдивии. Двадцать семь лет я старалась не думать об этом, но, думаю, теперь пришла пора рассказать тебе все, что я знаю. Я хотела бы верить в наименее страшную версию его гибели — что Педро сражался, пока ему не размозжили голову топором. Но Сесилия помогла мне узнать правду.
Только один янакона смог спастись из Тукапеля; он-то и поведал о том, что случилось в то Рождество, но о том, что сталось с губернатором, он не знал. Два месяца спустя Сесилия пришла ко мне и рассказала, что в ее доме есть служанка — девушка мапуче, недавно прибывшая из Араукании. Сесилия узнала, что эта индианка, не знавшая ни слова по-испански, была найдена неподалеку от Тукапеля. Тут мапудунгу, которому я научилась у Фелипе — ныне Лаутаро, — пришелся кстати. Сесилия привела ко мне свою служанку, и я расспросила ее. Это была девушка лет восемнадцати, низенькая, с тонкими чертами лица и крепкой спиной. Так как она не понимала нашего языка, она казалась глуповатой, но, поговорив с ней на мапудунгу, я поняла, что она очень умна. Вот что мне удалось узнать у выжившего в Тукапеле янаконы и этой юной мапуче, которая, по ее словам, видела казнь Педро де Вальдивии собственными глазами.
Губернатор находился на развалинах форта и вместе с кучкой храбрецов отчаянно сражался против тысяч мапуче, которые постоянно сменяли друг друга, в то время как испанцам приходилось работать шпагами без передышки. Весь день прошел в бою. На закате Вальдивия потерял надежду на то, что Хуан Гомес придет на подмогу. Солдаты были измождены, лошади, как и люди, истекали кровью, а по склону холма настойчиво взбирались все новые отряды врага.
