Павел хотел вспылить: как это без меня?! Как это — не заморачиваться?! Только паспорт и все? Он все придумал, обставил, организовал, — а теперь пошел на фиг? Иная задача, видите ли! Ну, уж нет! Финал пьесы останется за ним! Занавес опустит он, в крайнем случае, с Кедрачом на пару. Всяких там волков из будущего он на пушечный выстрел не подпустит. Хотел крикнуть, но сдержался.
Пообещав Волчаре строго следовать его указаниям, психотерапевт проводил того до дверей. Переступив через порог, незваный гость цокнул языком:
— Могу и я через дверь, а не через окно. Если со мной по-хорошему, разумеется.
Скрипнув зубами, Ворзонин промолчал. К чему слова?! Скорей бы проваливал этот оборотень из квартиры. Оборотень же, словно почувствовав, что от него торопятся избавиться, словно застыл на пороге.
— У тебя татуировки на теле имеются? — эхом прокатилось по бездонному подъезду, бумерангом ударило доктору в голову.
— Какое ваше дело?! — рявкнул Ворзонин. — Что вы опять задумали? Причем здесь мои татуировки?
Волчара тогда посмотрел на него снисходительно и, не ответив, начал отсчет ступенек.
Павел поймал себя на том, что несколько минут уже рассматривает простой незамысловатый гроб из красного дерева, подходящий по размерам.
— Скажите, какая у вас стоимость доставки? — поинтересовался Павел у женщины в строгом брючном костюме шоколадного цвета. Такими бывают шляпки у некоторых белых грибов, хотя и не у всех. Но Ворзонин считал их самыми вкусными.
— По городу бесплатно, — сообщила «шляпка белого гриба».
— Спасибо. Я, пожалуй, возьму его. Выпишите, пожалуйста.
Кивнув женщине, Павел пошел оплачивать покупку, не переставая при этом рассуждать.
Неделю времени, которое «путешественник» отсутствовал для окружающих, Павел решил списать за счет последующей госпитализации. В стационаре Изместьева «промурыжат» несколько дней, а Ворзонин потом легко превратит это в докторской памяти в один день. Таким образом, временные параметры будут состыкованы.
Осталось лишь грамотно преподнести отцу смерть сына, гармонично вписать в контекст. Последние несколько суток Павел только тем и занимался, что жил жизнью коллеги. Думал, как Аркадий, чувствовал, прогнозировал поступки, предугадывал реакции.
Повздорив с женой и сыном, ушел мужик из дома, решил вкусить аромат истинной свободы. Ситуация стандартная, житейская. Ну, решил от отчаяния спрыгнуть с шестнадцатого этажа на воздушную подушку. Остроты захотелось, экстрима. Это встречается намного реже, но все же встречается. После такого прыжка сам бог велел недельку — другую в больнице поваляться. И все! И ничего больше!
За время отсутствия от передозировки скончался его сын-наркоман, отец про это не знает. Жена не сообщила — от горя и обиды. Разве такого не может быть?! Ситуация абсурдная, но допустимая. Трагическую новость Изместьев узнает позже, когда похороны пройдут и все будет чики-пуки.
Примерно через час после разговора с волчарой психотерапевт был в клинике.
Изместьев Павлу не понравился. Равнодушный, даже слегка заторможенный, коллега и одноклассник не интересовался ничем и никем: ни Ольгой, ни Савелием. Это притом, что Павел заботливо сохранил в его памяти и жену, и сына. Добросовестно ожидая вопросы со стороны «больного», Ворзонин пока решил ничего тому не сообщать. Хотя, надо признать, совесть психотерапевта не давала хозяину спокойно спать.
Так и не решившись начать разговор первым, Ворзонин задал несколько ничего не значащих вопросов и вышел из палаты. В коридоре его ждал… волчара. Халат на нем, надо признать, сидел как сбруя на ящерице.
— Здесь-то вам чего нужно?! — решив, что лучшая защита — нападение, доктор задал вопрос как можно непринужденней. — Вы мешаете процессу реабилитации, вызываете ненужную панику среди персонала.
— Может, ты пирсингом балуешься, Самоделкин? — спросил саркастически человек-волк. — Лучше признаться сразу, потом поздно будет.
Оттолкнув ненавистного «гостя», Ворзонин поспешил в ординаторскую. Вслед ему раздалось:
— Не забудь про ночь с тринадцатого на четырнадцатое! И паспорта не забудь захватить, свой и Изместьева.
Проконтролировав, чтобы оплаченный гроб унесли из торгового зала, Павел приступил к выбору венков, траурных лент и прочей атрибутики. Время поджимало, предстояло еще многое успеть.
Два момента во всей этой истории не давали ему покоя, два вопроса оставались без ответов. Первый: связана ли смерть Савелия с таинственным исчезновением отца? И второй: как и кому удалось отыскать Изместьева в глубинах мироздания? Не было доктора, не было!
Как психотерапевт отечественной школы, Ворзонин стоял на твердых материалистических позициях. Впрочем, следовало признать, что события последних дней здорово пошатнули его убежденность в незыблемости этих самых позиций. Но не более того!
Почему никто не боится показаться банальным? Или это чувство притупилось, оно не характерно для нашего кибернетически выверенного времени? Изместьев давно размышляет над этим вопросом, с разных ракурсов смотрит на него. Астрологи твердят, что обостренное чувство банальности свойственно некоторым знакам, с которыми можно даже поссориться, если сегодня одеться так же, как вчера, накормить тем же, чем вчера… Но какие именно это знаки, Изместьев не помнил. Разве в них дело?
Сразу видно, его юная коллега не принадлежит к их числу, она из другой когорты. Сидит перед ним, держит на коленях набитый фруктами пакет из гипермаркета и даже не краснеет. Принесла бы чего-нибудь домашнего, к примеру, нафаршированные перцы или блины со сгущенкой… Откуда у всех «посещенцев» стереотип: фрукты, апельсины, бульон? Он не «желудочно-кишечный», он — летун, дельта-планерист. Ему можно и сациви с «Хванчкарой», и пельмешки под водочку-с… Он всего-то — спрыгнул с шестнадцатого этажа на подушечку. Почему ему то, что и всем? Он — эксклюзивен, неповторим. Он — самородок, можно сказать.
— Здорово осунулись, Аркадий Ильич, — наперекор его мыслям невнятно выдала Леночка. — Будто после туберкулеза или из тюрьмы… Правда, правда, уж мне-то вы можете поверить, Аркадий Ильич. Ну, ничего, на дежурствах я вас откормлю, можете мне верить.
— Ты умеешь поднять настроение, — попытался изобразить обиду больной. — Один черт, что дежурство, что вне работы.
— Ирония ваша ни к чему, — быстро нашлась Леночка. — С какой бы еще целью я принесла вам фрукты? Чтобы цвет лица у вас изменился. И чем скорее, тем лучше. Мне без вас скучно работать. Что-то не то, понимаете? Как я выяснила у лечащих докторов, руки-ноги у вас целы. Значит, скоро выпишут.
— Сколько мы работаем, Ленок, ты все обо мне печешься. Что б я, значит, не простудился, не похудел. Но все как-то с подковыркой, в качестве прикола, что ли…
— Как большинство боссов, шефов… руководителей, короче, вы ко мне необъективны, — поджала густо накрашенные губки коллега. — Хотя… что это я возомнила?! Кто я такая, в конце концов?! Так, ни шило, ни мыло. Серая пришибленная мышь, дожидаюсь, когда за мной котяра пожалует. Лапой своей накроет и пристану я, наконец, к берегу.
Изместьев взглянул на девушку с нескрываемым удивлением. Даме тридцать, а все кличут Леночкой. Семьей так и не обзавелась, в мединститут поступала раза три, но все не судьба… Фельдшер-анестезистка, так по вызовам и мечется. Как-то незаметно она появилась в бригаде, стала незаменимой. Впрочем, он от нее отличается лишь уровнем ответственности и окладом. А институт, который закончил… Это было так давно, что доктор подчас сомневается, было ли вообще это в жизни, и с ним ли. Реальность такова, что он находится в одноместной палате клиники неврозов, и первым его посетителем оказалась именно эта девушка.
— Зря ты так, — постарался он выдавить улыбку. — Я к тебе отношусь по-доброму. Нежно, трепетно, даже возвышенно. Ты такой же человек, как и я. Как и все остальные.
— Аркадий Ильич, Аркадий… — озираясь на дверь палаты, вдруг затараторила Леночка. — Зачем вы прыгнули с такой высоты? Вы хотели… вы хотели… Себе доказать? Такую подушку организовать внизу — это ж надо соображать! Никаких предвестников не было… Я имею в виду — признаков такого поступка. Почему бы не посоветоваться?! Помогли бы наверняка.
— Кто? Уж не ты ли? — игриво «уколол» доктор девушку, и тотчас пожалел об этом.
— А хоть бы и я, — запальчиво прошептала Лена, поставив пакет ему на кровать и промокая глаза платочком. — Вы слепой истукан. Работаете, как кресалом в пещере первобытный … какой-нибудь. Считаете, что если вам все равно, то и другим наплевать на вас, да? Вы ж с людьми работаете. Доверять им надо! Вам плохо было с нами? Признайтесь, плохо, да? Почему вы решили уйти? Это накладывает на всех нас… не тень, не груз какой-то… Осадок оставляет в душах.
