— У того же Ильина есть такая мысль, что будущие преступники вырастают из детской. Будущий вор, грабитель, киллер, коррупционер, убийца формируется в семье. Не так ли? — спросил Попов. — У нас два миллиона беспризорных, брошенных и семьей, и обществом. Не сметут ли они, когда вырастут, все наши демократические завоевания?
— В детской ничего не вырастает. Общество и государство формируют будущих преступников. Они задают семье программу определенного коррупционного мышления, закладывают основы преступной психологии. Что касается беспризорников, то из них, правда, в разных пропорциях вырастают и хулиганы, и милиционеры. Агрессивность как инструмент выживания человека, в том числе подростка, в тяжелых жизненных условиях, по-видимому, всегда имела место и будет давать как положительный, так и отрицательный эффект, — ответил Назаров.
— Но ведь нельзя же строить правовое государство на беспределе, насилии, лжи, коррупции? — сказал Костя.
— По всей вероятности, у общества не бывает выбора. Это не означает, что сын убийцы, коррупционера или вора обречен на то, чтобы жить в неправовом государстве, но ему скорее всего придется заплатить нравственными переживаниями за грехи своего отца.
— Вы уходите от ответа, — сказал Костя. — Я хочу знать, может ли коррумпированная система органов внутренних дел, юстиции бороться с преступностью, ликвидировать ее?
— В настоящее время ситуация такова, — пояснил Назаров. — Каждое третье преступное сообщество, по данным тех же правоохранительных органов, имеет в своем составе и государственных служащих, и представителей силовых структур. А вывод можете сделать сами. Что касается коррупционеров, то здесь положение такое: как правило, коррупционеры вынуждены ловить и карать коррупционеров. В одном и том же человеке с трудом или без труда уживается, если так можно выразиться, до обеда неподкупный начальник милиции, прокурор или судья, а после обеда — взяточник. Ликвидировать преступность не может никто, разве что обезумевший законодатель, который отменит уголовный закон и вместе с ним само "преступление", или такой же властитель, решивший, что для этого необходимо истребить весь народ. Заметьте, преступными становятся не отдельные правители, а весь народ.
— Меня заинтересовала мысль о возможной смене властей. Вы сказали, что такие наши знакомцы, как Касторский, Шамрай и другие, могут прийти к власти? — спросил я.
— Они уже пришли к власти. Они еще не оформили ее юридически, но то, что они уже властвуют, — это абсолютно верно.
— Но это ужасно!
— Ничего здесь ужасного нет. Я еще раз подчеркиваю, Касторский — предприимчивый, умный и достаточно образованный человек. Думаю, что он сможет принести немало пользы своему отечеству. А в содружестве с таким волевым персонажем, как Шамрай, он способен навести в стране порядок.
— Ходят слухи, что он и Щеглова прикончил? — тихо проговорил Костя.
— Пока что это до конца не установлено, но такие предположения есть, — ответил Назаров. — Одним из нелепейших расчетов властей является ставка на то, что крестные отцы сами сожрут друг друга.
— Имеются ли какие-нибудь данные о тайной войне между группировками? — спросил я.
— Безусловно, правоохранительные органы располагают такими сведениями. Больше того, пытаются руководить этими процессами. Полагаю, что намерение убрать Долинина было известно органам.
— И даже то, что Петров должен был выполнить роль киллера? — спросил я.
— Этого я не могу утверждать, но то, что Петров получил задание от Касторского искать пути и средства ликвидации Долинина, в этом можно не сомневаться…
— Как же после всего этого вы соглашаетесь с тем, что Касторский может стать чуть ли не во главе государства? — заметил Попов.
— Моего согласия никто не спросит. Сама жизнь расставит акценты и осуществит тот вариант власти в стране, который уже складывается сегодня. И надо эту реальность знать и учитывать, иначе для чего мы? — ответил Назаров.
По мере того, как я реализовывал живописными средствами духовно-правовые сюжеты современности, команда Назарова и Шилова в своем Европейском университете права выдвинула и обосновала ряд концепций, которые были восприняты нашим обществом с присущим ему безразличием к правовым проблемам.
Среди выдвинутых доктрин, пожалуй, на первом месте оказалась концепция ненасильственного воздействия на преступность. Мне показались новыми такие направления их исследований. Все наше искусство, пресса, общественное сознание на протяжении ряда столетий погружались в духовные и культурно-религиозные проблемы, напрочь игнорируя вопросы права, правосознания и правотворчества.
Главное и самое существенное содержание права составляет свобода. Свобода, как и любовь, является приоритетной духовной ценностью. Но ни в праве, ни в этике содержание свободы почти не затрагивалось.
Отечественные философы и практические моралисты, должно быть, боялись свободы, как чумы, ибо свобода, по мнению многих, вела к разнузданности, произволу, вседозволенности. Известный правовед прошлого века Богдан Кистяковский отмечал, что "русская интеллигенция состоит из людей, которые ни индивидуально, ни социально не дисциплинированы. И это находится в связи с тем, что русская интеллигенция никогда не уважала права, никогда не видела в нем ценности; из всех культурных ценностей право находилось у нее в наибольшем загоне". Между тем социальная дисциплина создается главным образом правом. А. С. Макаренко неоднократно подчеркивал, что в воспитании все упирается в право, в правовые мотивы, в правовые эмоции, а этими проблемами (кроме Петражицкого) никто в России не занимался.
На Западе философия права разрабатывалась на протяжении веков, и именно эта проблема была в основе развития общественного самосознания. Достаточно вспомнить работы Гегеля и Канта, Гоббса и Локка, Руссо и Монтескье, чтобы почувствовать, что именно правовые отношения постоянно рассматривались в Германии, Англии, Франции как ведущие.
Конечно, у каждого отдельного народа проблемы права получают свою индивидуальную окраску. У немцев приоритет отдается дисциплине и правопорядку, у англичан — гарантиям защищенности личности, у французов — свободе и раскованности, у американцев — инициативности и предприимчивости.
"Притупленность правосознания у русской интеллигенции, — отмечает тот же Кистяковский, — и отсутствие интереса к правовым идеям является результатом застарелого зла — отсутствие какого бы то ни было правопорядка в повседневной жизни "русского народа". В связи с этим Герцен отмечал, что правовая обеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школой. Вопиющая несправедливость одной половины его законов научила его ненавидеть и другую; он подчиняется им как силе. Полное неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности. Русский, какого бы он звания ни был, обходит и нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; и совершенно так же поступает правительство…"
— Что изменилось с тех пор? — спрашивал Назаров. — Ничего. В некоторых отношениях стало хуже. Никогда не было в России такого случая, чтобы рабочим можно было годами не выплачивать заработанные ими деньги. Русские интеллигенты нередко утверждали, что русский народ, в отличие от западных народов, идет дорогой внутренней, а не внешней правды. То есть духовная направленность народа так велика, что она неизбежно приведет и к хорошим законам, и к порядку. Но такого не бывает. Существующий беспредел, беззаконие и безнаказанность ведут к разрушению не только права, но и духовной культуры. И здесь мне бы хотелось подчеркнуть любопытную деталь. Духовная культура, как и сама духовность, ЕСТЬ СИЛА нравственного проявления, СИЛА эстетического колорита, СИЛА истинности закона или моральной нормы. Право, в свою очередь, также есть СИЛА, отражающая экономическую и социальную стабильность общества, его культуру, его способность защищать интересы своих граждан, личное, правовое достоинство каждой отдельной личности. Единение этих двух сил, правовой и духовной, может дать мощное основание для развития подлинной государственности, демократии и незыблемости государства и его законопорядка. Как только эти две силы разъединяются, правовая мощь начинает искать свою опору лишь в насильственных мерах, в принуждении, которые, в свою очередь, оказываясь БЕЗНРАВСТВЕННЫМИ, то есть отчужденными от духовности, теряют свою силу, обращаются в свою полную противоположность — в бессилие. Именно поэтому мы и выдвигаем концепцию ненасильственного воздействия на преступность. Мы готовы сто раз повторять и утверждать, что наша практика показывает: современная система мер государственного реагирования на преступность ущербна. Абсолютное преобладание в ней мер уголовно-правового характера программирует постоянное расширение социальной базы преступлений.
