Бледный свет Ивановой ночи поглотил все цвета, все вдруг стало серым: трава, машины, розовая Биргиттина блузка. Все стихло вокруг них, словно стеклянный купол опустился с небес, накрыв всю мутальскую компанию, купол, заставивший ее сбиться в круг и загородивший от голосов и звуков других компаний, собравшихся в том же кемпинге.
Кто-то рассмеялся, Биргитта тут же глянула туда и увидела, что это Крошка Ларе, а его новенькая подружка-малолетка захихикала вдогонку. Строй сделался плотнее, и вдруг Биргитта обнаружила, что она уже не часть этого круга, она — внутри него — вместе с Догом и Сигге Гетингом. Остальные, отступив на шаг, сомкнули строй у нее за спиной.
Дог по-прежнему стоял неподвижно, но губы его уже не были плотно стиснуты, а кулаки разжались, и руки, как плети, беззащитно повисли вдоль тела. Сигге Гетинг вдруг небрежно закинул ногу на ногу с таким видом, будто загорает на пляже. Потом еще раз провел пальцем под носом, внимательно поглядев на кровь, а потом снял левую руку со лба и принялся прихлопывать в ладоши:
— Ах, быть бы мне...
Этот его шепоток был достаточно громким, чтобы вся компания расслышала и поняла. Вмиг стеклянный колпак наполнился ритмическим прихлопыванием, мигом все ладоши уже отбивали единый ритм, и все шептали в один голос, за доли секунды из тихого шелеста превратившийся в рев урагана:
...Биргиттой тоже,
подлатала б манду кожей,
объезжала б я дома,
всем давала б задарма...
Краем глаза Биргитта видела, как Сигге Гетинг медленно сел, как потом поднялся на ноги, не переставая хлопать и не сбиваясь с ритма, как он медленно обернулся и затянул по второму разу, как опустился на колени и с ухмылкой двинулся по кругу, поневоле заставляя остальных ускорять темп и выкрикивать все громче, до тех пор пока стеклянный купол над ними не раскололся, рассыпавшись на тысячу острых осколков. Круг распался, единый хор развалился на множество отдельных голосов, глаза, только что ясные и сверкающие, как стекло, снова стали такими же маслеными, как перед тем, как опустился стеклянный купол. Тут Сигге Гетинг выбросил вверх руку жестом победителя, вытер окровавленные пальцы о горлышко бутылки и, улюлюкая, выпил.
А Дог и Биргитта все стояли и глядели друг на друга.
Это был их первый разрыв. Той осенью они несколько раз видели друг дружку издалека, но не заговаривали. Однако, когда та история в Мьёльбю дошла до суда, Биргитта свидетельствовала в пользу Дога, говорила, что старуха сама была виновата, она сама выскочила и подставилась, когда Дог просто размахивал руками в воздухе. Тем не менее домой Биргитте пришлось ехать одной, Дога отправили прямиком в тюрьму для несовершеннолетних, потому что теперь им приспичило его наказать, хотя до этого он почти полгода как шлялся по Мутале. Может, это и к лучшему: было бы хуже, если бы его отпустили, а он бы отказался отвезти ее домой, если бы и после процесса он смотрел на нее таким же пустым и равнодушным взглядом, как тогда, когда она покидала загон для свидетелей.
В Муталу она в тот вечер вернулась совсем чумовая, словно под хорошим кайфом, хотя в ту пору не знала даже, чем гашиш отличается от амфетамина. Сперва двинула домой, на старую квартиру Гертруд, и ломилась в запертую дверь, умудрившись начисто позабыть, что Гертруд умерла, и вспомнила об этом, только когда дверь открыл какой-то незнакомый тип с перекошенной мордой. Тут она попятилась и помчалась вниз по лестнице, оттуда — на ближайшую автобусную остановку и села на автобус, идущий в сторону дома Старухи Эллен. И уже положив руку на калитку, сообразила, что и здесь все не так, как раньше. Светилось только окно наверху, там по-прежнему жил Хубертссон, а сама Старуха Эллен уже лежала в Линчёпинге, немая как рыба. Теперь у Биргитты была собственная берлога, промозглая конура в Старом городе. Она поехала туда, но так и не смогла лечь спать — всю ночь просидела за кухонным столом, глядя на раскаленный рефлектор и смоля сигарету за сигаретой.
На другой день она не пошла на работу, а поскольку это был шестой прогул за осень, когда она не являлась на работу без предупреждения, то ее и поперли. Сволочи. Как же это, интересно, она могла их предупредить — у нее же нет телефона?
Биргитта останавливается, дойдя до противоположного тротуара, и оглядывается. Улица перестала раскачиваться, но она до того тесная и плотно застроенная, что нечем дышать. И холодно тут, высокие дома затенили всю эту сторону. В Мутале не так, там всюду светло и просторно. К тому же в Мутале нету трамваев. Биргитта терпеть не может трамваев, они ее пугают. Почему-то ей гораздо легче вообразить себя под трамваем, чем под автобусом, она даже знает примерно, какой раздастся звук, когда острый край трамвайного колеса взрежет ее тело. Чав, чав, чав. Липкое такое и необыкновенно кровавое чавканье. Хотя того, что представляешь себе, не случится никогда, и значит, трамвай ее никогда не переедет. Но что, если сама мысль об этом может разрушить спасительную магию? Если сам не веришь, что воображаемое обязательно случится, то оно может правда случиться...
А! Лучше вообще не думать.
Куда, на фиг, подевалась Маргарета? Не могла же она взять и раствориться в воздухе. Стало быть, прячется в какой-нибудь подворотне или магазине. Это вполне в ее духе.
Маргарету вообще не поймешь. Не то она насквозь изовралась, не то с головкой плохо. С Кристиной проще, задавака — она задавака и есть, вредина так вредина, от нее хоть знаешь, чего ждать. А Маргарета — то она лапушка и лучшая подруга, и поржет, и потреплется, и приголубит, а в следующую секунду уже гавкает, как злющий ротвейлер, да и тяпнуть может. Сотни раз она внушала Биргитте, что готова встать за нее стеной и только думает, как бы помочь ей, как бы поддержать свою старшую сестренку, а потом ка-а-ак вмажет — будь здоров! — и почапала себе, задрав нос. А ведь до чего хитрая: знает, что Биргитта отходчивая, мигом забывает все ее пакости, когда эта чертовка эдак наклонит голову набок — такая сразу лапушка!
Да какое ей дело, что Биргитта разок сходила в Салтэнген? Ей-то что с того? И почему это ее так колышет? Столько лет прошло, пора бы уж плюнуть и растереть. Биргитта не то читала где-то, не то слышала, будто человеческое тело каждые семь лет полностью обновляется; так что теперь у нее не осталось ни ноготка, ни волоска, ни кусочка кожи от той девчонки, которая таскалась в Салтэнген. На нее вдруг накатывает слепящий гнев. Вот именно! Сегодня она вообще совсем другая, и эти две задаваки не имеют права винить нынешнюю Биргитту за то, что случилось с Эллен. Да, кстати, неужто старуха не померла бы давным-давно, сложись все иначе? Может, они думают, что она жила бы вечно, если бы не Биргитта? Или что сама Эллен не виновата ни капельки? Ха! Но теперь-то Маргарета узнает все как есть, теперь ей, черт подери, все-все придется выслушать и признать, что Биргитта не виновата!
Остановившись у витрины, она заглядывает внутрь. Может, Маргарета здесь, в этом шикарном бутике, — спряталась в примерочной. Лавочка в самый раз для задавак, вон на витрине блузочка лежит за тыщу двести. Биргитта представляет себе лицо Уллы, своего куратора, заявись она в социальный отдел в такой вот блузке, — а для таких, как Маргарета, это раз плюнуть, она же сорит тысячными направо и налево, все равно как мелочью. Не говоря уж о Кристине: эта явилась в суд давать показания против Биргитты в дорогущих шмотках, хоть и дурацких, ни вкуса, ни стиля. Да еще нацепила три толстых золотых браслета, Биргитта от них глаз отвести не могла в течение всей ее речи — все прикидывала, сколько это стоит в пересчете на дозы.
Толкнув дверь, она заходит в магазин, там никого, даже продавца. Биргитта останавливается и осматривается. Где тут примерочная?
В глубине магазина взлетает портьера, и появляется торопливо жующая тощая девица. Ясно — затурканная прислуга из бутика решила по-быстрому перекусить, пока нет покупателей. Типичная шавка, хоть и прическа дамочки, и ходит так прямо, что того и гляди навзничь опрокинется.
— Да? — говорит она, подняв брови. Сразу видно, что она не воспринимает Биргитту как покупательницу, поскольку говорит с набитым ртом. И не похоже, чтобы боялась, — поднятые брови словно приклеились в сантиметре от корней волос. В тот же миг Биргитта видит собственное отражение в зеркале у дальней стены. Обвислые волосы, серая физиономия, а ляжки — равномерно толстые, как бревна.
— Вообще-то здесь не курят, — произносит дамочка, не опуская бровей. — К тому же мы с социальной службой не сотрудничаем.
Биргитта открывает рот, но не находит слов. Блин! Дался ей этот бутик! Ведь Маргареты тут нет. Развернувшись, она устремляется к двери, звенит колокольчик, но все равно слышно, как дамочка пожелала ей заходить еще.
Опять заштормило, улица вздымается и опускается под ногами. Нужно ухватиться за стенку, чтобы не шмякнуться, — а сил-то почти не осталось. Колени подламываются, и уже никуда не хочется идти, — упасть бы, лечь посреди этой качающейся улицы и уснуть.
