И еще времени хватало у них, чтобы перед сном погулять, сходить утром за молоком — только свежим, из ночного привоза; за хлебом — обязательно мягким, теплым; отстоять, не возмущаясь, за разным деликатесным продуктом.
Весь день полон хлопот, но зато вечером, после кинофильма по второй программе и «Новостей», засыпали хорошо, быстро, спокойно без прежних лекарств. Только замечали, что все меньше у них времени на разговоры между собой, на обмен мнениями, на советы друг другу. По хозяйству все понятно с полуслова, каждый знает свои обязанности, а другие темы истощились.
Поначалу оба, и Гортензия Степановна, и Евгений Тарасович, поддерживали непосредственную связь с работой через своих оставшихся там товарищей и доброхотов. Телефон трезвонил часто, и тогда Гортензия Степановна снимала трубку, садилась на табуретку, потом на табуретке оказалась и подушечка, — одергивала фартук и начинала задушевно разговаривать с товарками по бывшей работе. Говорила им о прелести свободной и обеспеченной жизни пенсионеров, о том, что очень жалеет, что почти лишний год по достижении пенсионного возраста проторчала на службе — год, выкинутый из жизни! — а в принципе надо было бы уходить сразу! Говорила она это с большим, отработанным долгой практикой в эфире подъемом, весело, с еще привычной звонкостью в голосе. Но с еще большим интересом выслушивала Гортензия Степановна встречные новости и особенно любила, когда начальник был не очень точен в своих указаниях — «я всегда говорила, что он пентюх!» — а молодая, энергичная женщина, пришедшая на ее место и теперь знакомящая телезрителей с основными событиями искусства, совершала ошибки. У не злой по натуре Гортензии Степановны это вызывало чувство простительной радости: без нее все же плоховато! И здесь Евгений Тарасович, довольно безразличный к эмоциям жены, из чувства справедливости говорил: «Угомонись, Гора. Тебе-то что до этого? Ты ведь и сама, когда начинала работать, совершала ошибки». — «Да, я тоже совершала, — в тон ему отвечала Гортензия Степановна, — но я всю себя отдавала работе, а эти современные… я их знаю, только связи завязывают».
Евгению Тарасовичу тоже позванивали сослуживцы. Он живо интересовался, что в театре происходит, что ставят, как здоровье Великого, но при этом замечал, что интерес его ленивый, инерционный, потому что в театр, посмотреть новый спектакль, поставленный уже без него, он не смог выбраться. Раньше он часто, и даже вместе с Гортензией Степановной, ходил не только на премьеры в свой театр, но и на гастролеров. Во-первых, в обществе об этом говорили, и надо быть в курсе. Во-вторых, была и еще скрытая цель: ведь у коллег и соперников в спектаклях можно было присмотреть что-нибудь интересное, какой-нибудь лихой прием, который, домыслив и замаскировав, можно было бы перенести в свою постановку или отложить про запас. А теперь прагматический смысл этих просмотров пропал, а для общего ознакомления или эмоционального волнения Евгению Тарасовичу идти не хотелось. У него и так адреналина в крови достаточно.
Гортензия Степановна, к своему удивлению и к удивлению ее мужа, тоже оказалась домоседкой. Евгений Тарасович, всю жизнь относившийся к жене как к загребному в их семейной лодке, даже несколько раз посмел ей сказать: «Гора, ты бы сходила, чтобы не дисквалифицироваться, на выставку или на вернисаж». Гортензия Степановна отвечала: «Не хочется. И в доме достаточно дел».
Дел в доме действительно было предостаточно. За этими делами, за телефонными звонками, звучащими, правда, с каждым днем реже, Евгений Тарасович все чаще размышлял над тем, что, как он слышал, уйдя на пенсию, лишившись привычной нагрузки, люди часто начинали чувствовать себя плохо и даже случались летальные исходы. Как-то он поделился этими размышлениями с женой. Неожиданно Гортензия Степановна восприняла сообщение со своей прежней серьезностью и энергией: «Мы можем надеяться только на себя. Давай, Женя, сходим к врачу».
Они провели полное обследование. Участковый врач, человек внимательный и молодой, похвалил их за своевременную заботу о здоровье: «Нам легче принять профилактические меры, чем потом вас лечить и класть в больницу»— и обрадовал: «Сердце, почки, легкие, желудочно-кишечный тракт у вас в пределах вашего возраста. Даже, — как сказал молодой врач, еще не растративший академического пыла, — я бы сказал, лучше, чем обычно в вашем возрасте. Побольше воздуха, мышечной нагрузки, следите за весом и проживете до ста лет, как Фелемон и Бавкида». Это слышать было приятно. Гортензия Степановна улыбнулась весело, по-молодому, по-прежнему. А тут минула первая их пенсионная зима.
5
Летом Гортензия Степановна и Евгений Тарасович поселились на даче основательно; с холодильником, телевизором, хорошим постельным бельем и мелочами, создающими комфорт — поселились до осени.
Еще зимой они несколько раз говорили, как хорошо, что они своевременно взяли садовый участок и построили небольшой, но приличный домик. В годы строительства Евгений Тарасович еще работал в театре, положение у него было прочное, а времени достаточно, и поэтому он все сумел провернуть крепко и за доступные деньги: завезли щитовой домик, утепленный, созданный для северных районов; на песчаную почву бывшего карьера, где находился участок, насыпали плодородной земли, обнесли все забором; протянули водопровод. Строил не на века, а на жизнь. Где-то у Евгения Тарасовича все же смутно маячило предчувствие, что неблизкий еще пенсионный возраст все же наступит и нужно создать логово, где придется коротать дни. К его радости, те деревья и плодоносящие кустарники, которые он в свое время довольно небрежно воткнул в землю, принялись, выросли и приносили плоды.
Супруги даже тогда, когда свершилось это чудо с плодами, ухаживать за растениями все же не стали, предоставив все натуре. Евгений Тарасович, правда, раз семь — восемь за лето на дачу заезжал, страховку заплатить, разные взносы, окинуть все хозяйским глазом, иногда ночевал, а вот Гортензия Степановна относилась к земельному владению как убежденная урбанистка. Суммы из общего семейного бюджета выделила, но ездить на дачу не стала. Хоть быльем порасти! Но тут, перед капитальным переездом, внезапно собралась из дома, крепко прошлась по книжным магазинам и купила много всякой литературы в мягкой обложке, про то, как выращивать сад, огород, ухаживать за землей и консервировать продукты. С неожиданным для себя интересом все это прочел и Евгений Тарасович.
Земля, их небольшой участок в шесть соток, поглощала неожиданно много времени. Вдвоем они практически копались на участке от зари до зари. То надо было окопать кустарники и деревья, то прополоть огурцы, то пикировать морковку и свеклу, то подрезать усы у клубники и поливать, поливать, поливать. Сорняк лез изо всех щелей, и не успеешь обработать одну грядку и взяться за другую, как, смотришь, на первой уже жесткая зеленая щетина. Никогда в жизни Евгений Тарасович не думал, что сельскохозяйственные работы так утомительны и так тяжелы. Как и для любого человека, узнавшего, как выращиваются хлеб и овощи по картинам на телевизионном экране, в самой физической работе на свежем воздухе, а значит, загар, здоровье, крепкий румянец, для Евгения Тарасовича было в этой работе много привлекательного, пейзанского, лихого. Эдакая физкультура с зарплатой. А на самом деле это оказался пот, глухая усталость, постоянно ноющая спина, руки с въевшейся под ногти чернотой. Правда, Гортензия Степановна работала в огороде в нитяных перчатках.
Этим летом Евгений Тарасович поражался на свою жену, на ее молчаливую целеустремленность. Как она успевала делать все? Сколько же у женщины выносливости? С каким-то остервенением Гортензия Степановна рыхлила и мотыжила землю. Вместе утром после завтрака выходили они в сад и огород. Евгений Тарасович еще делал себе перекуры и отвлечения, а Гортензия Степановна работала, не поднимая головы от грядок. Евгений Тарасович шутя ее даже называл «маленький домашний трактор». Глядя во время небольших перекуров на механически поднимающиеся плечи жены, на коричневую от загара, сильную, но уже покрытую сеткой морщин шею, на склоненную под белой панамой голову, Евгений Тарасович иногда думал: «Быстро же протекла жизнь, и заканчивается она не так, как хотелось. Совсем недавно Гора еще была молодой и решительной». Он вспомнил, как гулял с нею по университетскому двору, она приходила его встречать к институту в Театральный переулок. Он тогда был еще скромный, тихий, непривычный к женской ласке. А тем не менее старался и тогда вести себя с Горой по-гвардейски. Три раза договаривался с ребятами, товарищами по комнате в общежитии, чтобы они на вечер ушли из дома. Они уходили, он приглашал Гортензию попить чаю, а она говорила: «В общежитие я не пойду». А когда он наконец-то выдавил из себя предложение и она ответила «да», го тут он сказал: «Гора, ну зачем ты меня мучаешь, теперь, когда все решено, пойдем ко мне в общежитие, ты же мне уже почти жена». Но она решила по-другому.
