Как-то за завтраком, долго и старательно выскребая ложечкой сваренное в мешочек яйцо, Гортензия Степановна сказала:
— После Нового года у детей начнутся каникулы. А не пригласить ли нам в гости твоего племяша с сынишкой?
— А он приедет? — удивился Евгений Тарасович.
Они прекрасно помнили, как лет пятнадцать назад, когда Евгений Тарасович уже имел стабильное положение в театре, а Гортензия Степановна нацелилась на лакомое, соответствующее ее представлениям о собственных возможностях, место на голубом экране, вечером в дверь внезапно позвонили. Гортензия Степановна, которая по отношению к дальней и ближней родне давно выработала такую стратегию, что не только приехать, но и без звонка зайти никто не мог, решила, открывая дверь, что за порогом стоит либо какой-нибудь сборщик податей (день рождения уборщиц, водопроводчика, лифтерши) по кооперативу, либо почтальон с телеграммой.
Еще как только они стали жить с Евгением Тарасовичем отдельно от родни, у Гортензии Степановны была целевая установка: «Родственные узы — сплошное лицемерие. Как это можно любить тетку, которую не видел двадцать лет? Я лично, — говорила она, — ни во Владивосток, где живут мои какие-то родные, ни в Казахстан, где проживают какие-то твои, Женя, не собираюсь. А если и приеду — остановлюсь в гостинице. Меня эти поселения у родственников не устраивают. Я живу своей налаженной, ритмичной жизнью и не хочу, чтобы в нее кто-либо путался и мне мешал. Если уж мы не завели детей, отдавая себя работе и своему будущему, то уж на растерзание родне я себя отдавать тем более не буду».
Родня, правда, еще пыталась навести мосты, заезжала и завозила сало и варенье, но Гортензия Степановна была неумолима: они жили с Евгением Тарасовичем «для себя», работа не всегда давалась легко, нужен был режим, свобода и только нужные знакомства. В результате ее нетерпения к родственникам состоялось несколько семейных скандалов, немного слез, много слов, но все закончилось в желательном для этой крутой по характеру женщины направлении. Родня твердо усвоила точку зрения Гортензии Степановны и прекратила тревожить счастливую чету.
Именно поэтому Гортензия Степановна несказанно удивилась, когда увидела на пороге своей кооперативной трехкомнатной квартиры парнишку лет шестнадцати, с белым хохолком на затылке, в синих джинсиках и с аккуратным чемоданчиком в руке.
Первым удивленное молчание прервал паренек:
— Здравствуйте. Я — Леша.
— Очень приятно, что ты Леша, — уже смутно понимая, в чем дело, сказала Гортензия Степановна.
— А я вас, — сказал паренек, — по радио слышал. Вы, наверное, не догадываетесь, кто я?
— Не догадываюсь, Леша, — сказала Гортензия Степановна.
Она еще не решила, как поступить, но была немного обескуражена наивностью своего собеседника. Пока она прочно, как железнодорожная насыпь, перекрывала ему вход в квартиру. С наивностью бороться было трудно.
— Я племянник Евгения Тарасовича.
Братьев и сестер, по сведению Гортензии Степановны, у мужа вроде бы не было.
— Родной племянник?
— Двоюродный.
— Ну, тогда входи, двоюродный племянник. Ставь около двери чемоданчик, надеюсь, гостинцев ты мне никаких не привез, я этого очень не люблю. (Гостинцы всегда связывали маневр.) Проходи в ванную комнату, мой руки — и на кухню. Ты есть хочешь?
— Я с поезда, — уклончиво ответил племянник. — Забежал в университет — и к вам.
Ситуация прояснялась.
Все-таки Гортензия Степановна умела держать марку, и годы общения в среде журналистов многому ее научили. Маленький Леша не очень страшен. Нечего его сразу пугать. Сначала нужно собрать информацию. Она возьмет у него интервью так, что он и не заметит.
Чистенький, умытый Леша сидел на кухне за столом, накрытым вьетнамской салфеткой с изображением пальм, попугаев, и с видимым аппетитом ел большую, из четырех яиц, яичницу с грудинкой и отдельной колбасой и салат из помидоров, огурцов и лука. Гортензия Степановна любила, когда мужчины хорошо едят. Она даже сказала:
— Леша, а может быть, ты с дороги выпить хочешь, я тебе налью рюмочку?
— Что вы, тетя Гора! Я не пью и не курю.
— Ты очень у нас положительный.
— У меня и аттестат зрелости лишь с одной четверкой. У меня всегда все в порядке, — хвастал Леша, — я и вас разыскал самостоятельно. Купил план города и по плану нашел вашу улицу.
— Ну, а родители как твои живут? — вежливо поинтересовалась Гортензия Степановна.
— Я ведь детдомовец, вы забыли, — без особой горечи, как о само собой разумеющемся, ответил Леша. — Папа и мама восемь лет назад попали в автокатастрофу и погибли. Ехали автобусом в село из города, а автобус на полном ходу и перевернулся, на него самосвал наехал. Меня тогда и отдали в детский дом.
— Да! — Гортензия Степановна сочувственно наклонила голову. — Прости меня, Леша, что я так неловко спросила, забыла я о смерти твоих родителей.
— Да вы не расстраивайтесь, тетя Гора, вы, может быть, об этом и не знали, ведь мы родня дальняя.
— А адрес ты наш, Леша, как достал?
— Это очень просто. У меня же все всегда в порядке, аккуратно лежит. И у папы все тоже было аккуратно. Он еще очень давно поздравлял вас с дядей Женей с каким-то праздником. Папа о дяде Жене и о вас много говорил, я помню, а я еще спрашивал: «А почему же дядя Женя и тетя Гора нам не пишут, нас с праздниками не поздравляют?» А папа отвечал: «Они люди очень Занятые работой. Они хотя нам и не пишут, но они о нас думают». Но дядя Женя один раз нам все же написал открыточку, вот она у папы и хранилась, а там обратный адрес был.
«Какая досада этот обратный адрес, — подумала Гортензия Степановна. — Нарушение принципа всегда чревато».
— Ну, а какие у тебя, Леша, жизненные планы?
— Я, тетя Гора…
— Зови меня, Леша, Гортензией Степановной, так мне привычней.
— Я, Гортензия Степановна, как вам уже говорил, поступаю в университет. На физико-математический факультет. В приемной комиссии меня спросили: нуждаюсь ли я в общежитии? Я ведь понимаю, что мне нельзя вас стеснять, я сказал: в общежитии нуждаюсь с начала учебного года, а приемные экзамены поживу у родственников, я правильно сказал?
— Неправильно, Леша. Ты, конечно, сегодня у нас переночуй, а завтра в университете скажи: «Общежитие мне нужно и на время приемных экзаменов».
Гортензия Степановна знала, что в подобных случаях ничего не надо объяснять, надо рубить сплеча, и чем определенней, тем лучше.
Леша посмотрел на Гортензию Степановну наивными голубыми глазами. В них не промелькнуло сожаление, разочарование или ощущение крушения веры в людскую доброту. Взгляд по-прежнему был открыт и прям.
— Хорошо, Гортензия Степановна, я поговорю в приемной комиссии.
Вечер они провели очень хорошо, дружно провели втроем. Пришел из театра Евгений Тарасович, поговорил и пошутил с племянником, попили чаю, посмотрели телевизор и положили Лешу спать на диване в столовой. Все было мирно, тихо. Гортензии Степановне Леша понравился, в ней шевельнулось теплое чувство, и она подумала: «А может, в порядке исключения парнишку две недели подержать у себя? Все-таки будет учиться у нас в городе, здоровый парень, всегда поможет по хозяйству, подвинет мебель, съездит куда надо, пожалуй, с ним стоит задружиться». Такие у Гортензии Степановны были мысли, но утром, когда они с Евгением Тарасовичем проснулись, на диване в столовой никого не было. Чемоданчик тоже исчез.
Но обидчивый Леша не пропал. Пять раз в год, накануне праздников, супруги получали от него поздравительные открытки — в этом смысле он продолжал традицию своего отца, не требовал ответа, хотя аккуратно проставлял обратный адрес. Кроме обязательных слов, Леша приписывал еще несколько строчек о себе: «Закончил университет; женился; родился сын Ильюша; защитил диссертацию, назначили главным технологом завода; Ильюша пошел в первый класс; пошел во второй». Сначала довольно часто менялся обратный адрес: Алма-Ата, Казань, Новосибирск, последние пять лет Леша твердо обосновался в Челябинске. Туда-то и было отправлено ему письмо.
Гортензия Степановна, надеясь на свой стиль, написала ему сама. Будто и не было старой размолвки. Пожилая тетка журила племянника, что тот совсем забыл тихих интеллигентных стариков-пенсионеров. Ограничивается, дескать, краткими отписками, нет бы самому завернуть в гости, побаловать стариков немыслимым челябинским вареньем — из лесной земляники или черники, слыхали, ягодка такая в этих местах водится — показать своего сынишку.
В конце письма была краткая деловая приписочка, что вот приближается Новый год и школьные каникулы. Если забывчивый племянник решится прикатить с сынишкой Ильюшей, то она, тетка, расстарается и совместит приятное с полезным: поводит Ильюшу по елкам и театральным утренникам — юное сердце к искусству очень восприимчиво. И во время этих походов немножко развеется сама, ведь что старый, что малый…
