Леон спохватился: умножение сущностей без необходимости сделалось его натурой. Но не ради очередного умножения сущностей он вспомнил книгу чудака-зоолога. Француз рекомендовал желавшему мирно разойтись в джунглях с гориллой не смотреть ей в глаза. Такой малости, оказывается, доставало, чтобы удержать могучего свирепого зверя от нападения. И точно такой же малости достало Леону, чтобы проскочить два поста.
А вот на третий недостало.
— Стой, сволачь! — раздался в спину скверный голос. — Застрелу, как сабака!
Леон остановился.
— Иды суда!
Леон обернулся.
С ним разговаривала даже не горилла, а неизмеримо более дикое и злобное существо: в стройбатовской — цвета дерьма — форме, но, к счастью, без стрелкового оружия, с коротенькой киркой или гвоздодёром в руках. Тут же другие стройбатовцы, хрипя, толкали ломами бетонную дуру, видимо, противотанковое заграждение.
Леон решил, что не надо ему: иды суда.
— Я спешу, козёл, не видишь? — побежал дальше, но вдруг раздались выстрелы.
Оказывается, у стройбатовской сволочи имелся пистолет. Определённо незаконный, потому что, стреляя, он воровато косил по сторонам.
— Чего тебе? — устало полюбопытствовал Леон.
— Иды суда! — повторил стройбатовец. Похоже, это были единственные русские слова, которые он знал.
Леон обречённо подошёл.
Стройбатовец спрятал пистолет в карман галифе.
— Снымай дэвчонку!
— Зачем? — удивился Леон.
— Идты хочешь?
— Хочу.
— Снымай дэвчонку и иды куда хочешь. Она тэбэ нэ сэстра, вы нэ пахожы. Иды!
— А что ты с ней будешь делать? — задал Леон глупый вопрос.
— Иды суда! Снымай и иды! — Глаза стройбатовца горели сатанинским огнём, руки теребили пуговицы на ширинке.
— Нет! Гад! — крикнул Леон. — Зови офицера! Ты… — Не было в целомудренном русском языке подходящего слова для обозначения этой твари.
— Застрэлу! — заорал, как бешеный ишак, стройбатовец.
— Стреляй! — заорал в ответ Леон.
По проспекту Маркса (Охотному ряду) вереницей двигались бронемашины с пехотой. Но ведь они пройдут, с тоской подумал Леон.
— Ну, харашо, слюшай, — понизил голос стройбатовец. Пехота могла и не одобрить его действий. — Нэ хочешь так, давай меняться. Ты мнэ дэвчонку, я тэбэ «макара», — похлопал себя по карману. — Новый, десат тыщ любой отвалит. Дагаварылысь?
— И обойму? — изобразил на лице заинтересованность Леон.
— Сматры, — вытащил из другого кармана чёрную обойму славный защитник Родины.
Леон вздохнул, поднял вверх руки, как бы готовясь снять с плеч Калабухову Аню.
Дрожащий от нетерпения стервец, в лучшем случае собиравшийся вместо «макара» и обоймы дать Леону по морде, шагнул навстречу.
Леон что было силы ударил его ногой в пах, а когда тот согнулся, ногой же выбил из его рук обойму, побежал по перекопанной улице Герцена, только ветер в ушах засвистел.
Когда он, задыхающийся, на подламывающихся ногах завернул в подворотню, свистнула пуля, обшарпанная кирпичная стена плюнула в Леона снопом острых рыжих брызг. Извращенец, должно быть, прицельно бил из положения лёжа.
В подворотне, в открывшихся за ней проходных дворах и переулках Леон перевёл дух. Тут не было постов. Тут в небольших домиках размещались сомнительные, с непроизносимыми из-за сокращений названиями на табличках конторы. Большей частью нищие и убогие, а одна вдруг как царевна-Лебедь. В отреставрированном двухэтажном особняке, с новомодными дверями, загадочной бронзовой табличкой «MS Ltd», различимой сквозь затемнённые стёкла умопомрачительной мебелью, обитой кожей стенами, плоскими, как разноцветные блины, телефонами на столах. В заповедный уголок западной цивилизации ломились пошучивающие умельцы с ломиками, не обращая внимания на воющую сигнализацию.
Леон миновал следующий, засаженный тополями, длинный проходной двор.
До Калининского (Нового Арбата) было рукой подать.
И тут, не иначе как по велению Господа, прямо на Леона скатился по гнущимся, стонущим дощечкам на трофейном германском разлапистом мотоцикле, чуть ли не со свастикой, из голубятни-гаража немолодой рокер в чёрной драной куртке. Он был с такого похмелья, что шлем не налезал на опухшую усатую физиономию, едва держался на затылке, как купол. Сильнейший запах перегара омрачал свежий утренний воздух. Было ясно как Божий день: пожилой, остановившийся в умственном развитии рокер пил, жрал, спал, понятия не имел, что происходит в столице. Иначе не выкатил бы из голубятни трофейного музейного монстра.
Только такой беспечный ездок и мог выручить Леона.
— Добрось до Кутузовского! — подскочил Леон.
Рокер тупо выставился на него. Вероятно, лишь похмельная депрессия и связанное с ней замедление в мыслях не позволили ему в присутствии ребёнка ответить немедленным матерным отказом.
— Сто пятьдесят! — озадачил рокера Леон.
Даже по нынешним грабительским временам цена за пятиминутную ездку была изрядной.
— И бутылка водяры по приезде! — окончательно добил его Леон.
Тот потёр глаза, полагая, видимо, что это сон.
— Из холодильника, — садистски уточнил Леон, — запотевшая.
С двадцать первой попытки, как дядя Петя изойдя алкогольным потом, рокер завёл музейную машину.
Сидеть тем не менее на ней было очень удобно. Леон и Калабухова Аня нетесно поместились за спиной у рокера на пружинящем, похожим на седло, сиденье. Рокер ходко погнал по Кисловскому переулку. У Леона зародилась безумная надежда, что скоро он будет дома.
Надежда не оставила его, даже когда переулок перегородил выскочивший, как чёрт из табакерки, бронетранспортёр. Пятнистые солдаты замахали руками, заорали, дали в воздух автоматную очередь. Чтобы не врезаться, рокер понёсся по узкому тротуарчику, сшибая мусорные бачки, из которых вместе с мусором вылетали коты и голуби.
— Это… — рокер сбросил скорость, полуобернул к Леону пылающее в усах лицо, но в этот самый момент сверху (из окна?) на него с воплем, подобно леопарду или рыси, рухнул десантник, и тут уже полетели все: десантник, сжимающий в стальном захвате шею пожилого рокера, Калабухова Аня, Леон и трофейный мотоцикл. Леон удачно упал на рюкзак, как черепаха на панцирь. Калабухова Аня на Леона. Рокер и солдат на мотоцикл. Мотоцикл на асфальт. В воздухе продолжали крутиться колёса, показавшиеся Леону огромными, как мельничные лопасти.
То были колёса судьбы.
Надежда оставила Леона.
Схватив на руки не успевшую понять, что произошло, Калабухову Аню, сэкономивший сто пятьдесят рублей и неизвестно, существующую ли поллитру из холодильника, Леон побежал вперёд мимо забаррикадировавшегося деревянными ящиками магазина. Уже показался в просвете домов вожделенный Калининский (Новый Арбат), прямая линия до дома, с которой Леон не сойдёт, пока не дойдёт или не умрёт.
— Как лошадка бежишь, — одобрила Калабухова Аня, взбодрила пятками. — Хочу пить!
— Потерпи, — пробормотал Леон, — недолго осталось.
И он бы выбежал на закрытый-перезакрытый, загороженный-перегороженный правительственный проспект, если бы прямо навстречу ему с улицы скромного демократического писателя Писемского не выехал урчащий мотором, лязгающий гусеницами танк.
С мраморного подоконника нежилого дома он казался крохотным.
В действительности же был огромен, парализующе страшен.
В душе Леона, как и во всякой русской душе, было много смуты. Бог вычерпывал, вычерпывал и наконец дочерпался до чистого. Леон доберётся до дома и в час беды будет с родителями. Не Бог весть какая чистота, но Леон плевать хотел. Эта сущность не умножалась. Леон, как одинокий, отцепленный Богом или, наоборот, прицепленный Богом вагон, катился по рельсам за невидимым локомотивом.
Он просто остановился перед танком.
— Неужели не разойдёмся? — услышал сверху, с брони знакомый голос.
— Валериан… простите, не знаю вашего отчества, — снял с плеч, поставил рядом Калабухову Аню Леон.
— Знаешь имя, — засмеялся Валериан. — Откуда? Сомневаюсь, чтобы из официальных источников.
— Вы меня не помните? Мы встречались в Нелидове в гостинице. Я был с отцом.
— Не помню, — ответил Валериан.
Беспамятным местечком было это Нелидово. Леона не вспомнила горкомовско-райкомовская женщина в гостинице. Не вспомнил подполковник. «Да были ли мы с отцом в Нелидове? — засомневался Леон. — Есть ли у меня отец? Если есть, узнает ли меня?»
— Сестрёнка? — кивнул на притихшую вблизи танка Калабухову Аню Валериан.
Он был чисто выбрит. От него пахло хорошим одеколоном и почему-то кофе, как будто не из танка, а из номера валютной нелидовской гостиницы вышел Валериан, похрустывая в кармане долларами. Он был полон жизни, мужествен и красив. Казалось в высшей степени несправедливым, что одинокое танковое дело его проиграно, судьба предрешена. В очередной раз по воле Господа мужество и красота не спасали мир, а приносились ему в жертву. У Валериана наверняка имелся пистолет. Он был хоть и советским, но русским офицером.
