Отец заносил на карточки названия, аннотации нужных ему для работы книг и журнальных статей по марксизму, а также — где, на какой полке искать ту или иную книгу или журнал. Хранились карточки в аккуратных деревянных ящичках. То, что сейчас они, подобно осенним листьям, лежали в голодном мусорном ведре, свидетельствовало не только о том, что древо марксизма облетело, но и о том, что отец более не нуждался в библиографических карточках. Нужда в них могла оставить отца в единственном случае — вместе с нуждой в жизни.
Леон зачерпнул рукой карточки, высыпал на стол.
С обратной стороны некоторые из них были исписаны странным — размашистым и ломким — детским каким-то почерком.
«Сынок, — прочитал Леон на одной и понял: вот оно, что он искал, никогда родители не называли его «сынок». — Когда ты будешь читать, мы, по всей видимости, переедем в. Мы обязательно напишем тебе. Только письма идут слишком долго. Сальватор Дали был коммунистом, сынок».
Сначала, значит, крепко выпили, догадался Леон, потом решили черкнуть. Потому такой почерк. Что значит «переедем в.»?
«Мы знали, Леон, что тебя будут звать Леоном, — прочитал на обороте следующей карточки, — ты не поверишь, но мы назвали так тебя в честь Троцкого. Когда мы учились, нам казалось, что идеалы мировой революции преданы. Мы дали клятву…» — писать далее места не было.
Леон стал перебирать карточки, как игральные карты.
«Мировая революция вернулась к нам с чёрного хода. Весь мир против нас. Синоним слову «несчастный» отныне и надолго — «русский».
«Мы говорим, что вернёмся, но все собираются возвращаться: фараоны, царь Ирод, Иисус Христос, Гитлер. Никакая идея в мире не может ни окончательно победить, ни окончательно умереть. Все уходящие говорят, что вернутся. И когда-нибудь вернутся».
«Нашему народу никогда не хотелось быть русским. Хотелось раствориться в чудовищном, абстрактном. За весь двадцатый век, исключая Отечественную войну, не суждено было нам увидеть что-либо, что дало бы хоть какое удовлетворение чувству русского патриотизма. Народ ненавидел в себе русское. Других объяснений семнадцатому году нет. Партия коммунистов лишь идейно обслуживала нежелание народа быть русским. Это ошибка. Требовалось не идейно обслуживать, а вести. Троцкий понимал. Ком. идея может существовать лишь в непр. развитии, она не может быть направлена внутрь, только вовне. Внутри — болезнь».
«Мы с самого начала знали, что дело не выгорит. В. — романтик. Какие ребята! Крик посреди пустыни. Когда всё проиграно, нечего ставить, кроме. За мечту! Пьём за буд. России! Опять за мечту, за буд. за рай. Нельзя верить тому, кто не может предложить ничего, кроме буд. Это вечный кошмар России».
Некоторые, исписанные совсем неразборчиво карточки (видимо, уже доканчивали вторую поллитру) Леон пропускал.
И вдруг:
«Просим передать все документы в архив ИМЭЛ. Комната 696, Бурштейн Н. Г. Тел: 206-24-65».
И две последние:
«Вынуждены уйти, впервые в жизни осознав, что мы русские. Проклятие всех русских. Русских коммунистов вдвойне. Осознать, что ты русский, когда слишком поздно».
«Уходим не потому, что боимся возмездия. Некому возмещать. Не потому, что боимся предать. Некого предавать. Мы не можем жить одной лишь жизнью. В лучшем случае сменить одну идею на другую. Но одна сгнила, другая (та же самая, вот что страшно) придёт в брачном наряде. Нет сил женихаться. Потребны иные, не столь безвольные и слабые, как мы, женихи».
Леон огляделся, с трудом узнал кухню.
— Темно, — пожаловалась Калабухова Аня, — и холодно.
Действительно, в кухне почему-то было темно и холодно, несмотря на яркий, путающийся в зелёных кронах солнечный свет за окном.
— Тени, — прошептал Леон. — Разве ты не видишь, это тени.
Воздушными клубящимися чернилами они заполняли кухню, квартиру, оставляя по центру до входной двери узкий светящийся коридор с невесомо плавающим в нём то ли пухом, то ли снегом (но не пухом и не снегом). Прежде чем Леон догадался, что это тени, он уже знал, что надо бежать, бежать немедленно, и что у него есть силы бежать по светящемуся коридору сквозь невесомый пух и снег (но не пух и не снег), что ему, единственному из людей, даётся шанс успеть, когда успеть невозможно.
Подхватив на руки Калабухову Аню, которая сама вдруг сделалась невесомой, как пушинка или снежинка, Леон помчался по светящемуся коридору, выведшему его на лестничную площадку. С лестничной площадки — во двор. Со двора — на улицу. С улицы — на пустырь за домом.
Как только Леон понял, куда бежать, коридор исчез. Весь оставшийся путь Леон ощущал одышку и сердцебиение. Калабухова Аня вмиг перестала быть невесомой. И только мысль, что нельзя подвести мёртвых русских, пришедших ему на помощь, вставших тенями вокруг светящегося коридора, что небезнадёжен народ, у которого такие добрые мёртвые, позволила Леону добраться до кирпичного — в ряду других гаражей-коробок — гаража, приобретённого отцом у уехавшего в Израиль соседа по лестничной клетке. «Я бы мог сделать на этом гараже состояние, — помнится, сказал отцу сосед, — но оставляю его тебе всего за десять тысяч, потому что мы были хорошими соседями».
Гараж был закрыт изнутри, но Леон знал потайной способ, как поднимать из гнезда нижний железный штырь.
Распахнул тяжёлые железные створки.
— Отойди! Не дыши здесь! — крикнул Калабуховой Ане. Вбежал в гараж, вырвал из машины ключ зажигания.
Мотор заглох.
Родители сидели, обнявшись, на заднем сиденье, как влюблённая парочка, невысокого пошиба парочка, потому что на переднем сиденье лежала пустая бутылка из-под портвейна «Астафа».
В стране нет бензина, Леон вспомнил километровые очереди у бензоколонок на Рижском шоссе, а они…
Его изумил обшарпанный, помятый вид машины. Раньше она такой не была. Проведя пальцем по крылу, Леон убедился, что вмятины нарисованы. Эпоксид не соврал. Отец был настоящим мастером своего нового дела.
Теряя сознание, Леон вытащил сначала мать, потом отца на свежий воздух. Взялся перекатывать, как брёвна по траве, бить по щекам, делать искусственное дыхание, потому что не знал, что ещё делать.
Из дальнего гаража вышел парень с канистрой.
Леон попросил его вызвать «скорую помощь».
— Если она ещё существует, — парень побежал к телефону-автомату, оставив у ног Леона канистру.
«И если в автомате есть трубка», — подумал Леон.
1991–1992
Очень важная персона (англ.).
Hase — заяц (нем.).
