— Есть кое-что. Мы можем сесть?
— Конечно. Мэри?
Появляется Мэри и забирает у нее шляпу и перчатки.
Софи распускает волосы и присаживается на край кресла.
— Мне нелегко говорить об этом.
Ему вдруг становится очень жарко, и он едва сдерживается, чтобы не распустить галстук.
— Я знаю о Томасе, Софи.
Софи откидывается на спинку кресла со вздохом. Он предполагает, что его слова принесли ей облегчение — что теперь не надо больше скрывать от него эту тайну, как если бы ложь туго давила ей на шею и мешала дышать.
— Откуда вы узнали?
— Это уже ни для кого не секрет, не так ли? Разве весь Ричмонд не знает об этом?
Она пожимает плечами.
— Теперь и Кингстон тоже, как я посмотрю.
Неужели она на него злится?
— А где сейчас Томас? В постели?
— Пойдемте, и посмотрите сами.
Она поднимается с места рывком и встает над ним. Ему не остается ничего другого, как тоже встать и пройти за ней в коридор.
Она стучится в закрытую дверь — всего два удара: тук-тук, — но не дожидается ответа.
— Здесь кое-кто хочет видеть тебя, — говорит она в открытую дверь, и когда Чарльз входит в комнату, то замечает Томаса, сидящего за письменным столом.
В воздухе висит тяжелый запах химикатов, смешанный с пылью, напомнивший ему о школьных годах. Томас окружен кипами бумаг, несколькими чернильницами и стопками из маленьких коробочек. Чарльз замечает всполох цвета в унылой обстановке комнаты — розовато-белую бабочку на столе, а рядом с ней палитру для смешивания красок и банку с грязной водой, из которой торчит кисточка.
Во всех закоулках этой комнаты пылятся странные существа, они колышутся на сквозняке, потянувшем сквозь открытую дверь, — того и гляди вцепятся в кого-нибудь. Томас продолжает сидеть, не поднимая головы, и Чарльз наугад снимает книгу с полки, рядом с которой он стоит. За книгой, словно призрак, тянется пыльный след.
Наконец Томас поднимает голову от работы, и Чарльз идет к нему через всю комнату, чтобы поздороваться. Молодой человек неохотно встает. Он пристально смотрит на руку, которую протянул ему Уинтерстоун, и только потом медленно поднимает свою ладонь и предлагает для пожатия. Рука у него на удивление огрубевшая — как у какого-нибудь садовника, сухая и шершавая. Чарльз внимательно разглядывает его лицо, ища в нем признаки жестокого характера, о котором говорил Фейл, но глаза Томаса скорее робкие, чем свирепые.
— Рад снова видеть тебя, Томас, — говорит Чарльз. — Мы не будем отрывать тебя от работы.
— Вы вовсе не отрываете, — говорит Томас, и Чарльз от удивления роняет его руку.
— Боже мой. Но я думал…
Голос его непроизвольно стихает.
Софи кладет руку на плечо отцу и подталкивает его к двери.
— Я знаю, что вы думали, отец. Мы оставим тебя, Томас.
Софи ведет его назад в общую комнату, неуклюже переставляя ноги, как будто идет по горячим углям.
— Что с тобой? Поранилась?
— Ничего особенного. — Она машет рукой и усаживается в кресло. — Переработала в саду. Как видите, отец, Томас вполне хорошо себя чувствует.
— Ладно, тогда ты мне скажи. Скажи, почему мне рассказывали что-то другое.
— Кто вам рассказывал?
— Некий капитан Фейл пришел меня навестить. Думаю, один из друзей Томаса. Он очень тревожился из-за вас обоих. Сказал, что Томас… Знаю, что это звучит необычно, — он сказал, что Томас онемел. Не разговаривает. И стал опасен. Он выражал искреннюю озабоченность по поводу твоей безопасности. И уговаривал меня, чтобы я помог поместить Томаса в… в больницу.
— В самом деле?
Софи прижимает ко рту тыльную сторону ладони, задумавшись.
— Понятно. Что ж, я расскажу вам, отец. Он действительно был болен, когда вернулся, и я очень беспокоилась о состоянии его здоровья, но теперь вы сами видите — ему гораздо лучше. Что касается того, что он стал опасным, — это же нелепость! Вы же знаете Томаса. И знаете, какой он мягкий и добрый человек.
— Тогда почему я узнал все это от этого капитана Фейла, а не от тебя?
— Я не хотела вас волновать. Это же так понятно, разве нет?
— Я еще хотел бы кое-что уточнить по поводу Фейла. Возможно ли, что у него есть некая причина надеяться на то, что ты расстанешься с мужем, пусть даже таким вот способом?
— О нет, отец! Я люблю Томаса всем сердцем. У нас были трудности, это правда, но вы же видите — все исправляется.
— Что ж, знаешь ты об этом или нет, но этот Фейл явно имеет виды на тебя, и Томас ему мешает. Я бы держался от него подальше.
— А вы… вы не считаете, что мне следует отправить Томаса куда-нибудь? Вы не согласны с капитаном?
— Моя дорогая, я едва знаком с этим человеком. Когда совершенно незнакомый человек приходит с таким необычным предложением, это поневоле вызывает у меня подозрение. Сначала я очень рассердился на тебя… как ты могла не рассказать мне всего?
— Я боялась услышать от вас что-нибудь! Я знаю, вы никогда не любили Томаса…
— Это неправда.
Она опять прикусывает губу.
— О, мне жаль. Простите меня. Я устала.
У нее на самом деле темные круги под глазами — очевидно, от недосыпания. Вид измученный. Никогда еще она не разговаривала с ним в таком дерзком тоне. И что удивительно — он не возражает.
— Я не могла вам рассказать. Вы бы подумали, что Томас оказался недостоин меня. И вы могли настоять на том, чтобы отправить его в больницу.
Как хорошо она знает его. Это именно то, что мелькало в его мозгу, — как бы отправить Томаса куда-нибудь подальше от нее. Но теперь-то он видит, что Томас поправляется. А как яростно она его защищает! Он снова вспоминает Марту — она была так предана ему, хоть он и не был идеальным мужем. Он знает, что это такое — расстаться с тем, кого любишь. Как же он мог подумать о том, чтобы причинить эту боль собственной дочери?
— Я бы никогда не позволил, чтобы ты осталась одна, без него.
Это почти правда.
— Ты понимаешь, о чем я? Понимаешь?
Софи медлит, прежде чем кивнуть. Подбородок у нее морщится из-за того, что она сдерживает слезы.
Чарльзу неожиданно приходит в голову идея.
— А почему бы вам обоим не пожить у меня немного? Пока Томас совсем не поправится?
Вот теперь она начинает плакать, и он отдает ей свой носовой платок.
— Можно, я подумаю?
— Конечно.
Он смотрит на свои карманные часы.
— А теперь мне пора идти.
По правде говоря, она никогда не плакала перед ним открыто. От этого зрелища ему не по себе.
Но когда он оказывается на улице, то словно летит на крыльях. Он правильно поступил. Ему хотелось воспитать ее так, чтобы она полагалась только на себя и ни на кого больше, чтобы никогда не разочаровывалась в жизни, как это было с ним, но сейчас настало время протянуть ей руку и признать в ней свою дочь.
Софи необходимо выйти на улицу, подышать свежим воздухом. Все мысли ее сейчас только об этом: как можно скорее вырваться из темного дома. Она ждет несколько минут, пока отец не удалится на значительное расстояние, хватает свою шляпку и зонтик от солнца и выходит за порог.
Задвижка на калитке не слушается дрожащих пальцев, и Софи чертыхается, пока открывает ее. В груди у нее болит от скопившихся слез, и, оказавшись на улице, она дает им волю. Раскрывает зонтик и, опустив его низко над самым лицом, идет, превозмогая боль в обожженных ступнях.
Она утирает слезы перчаткой и шмыгает потекшим носом. Ворчит на себя, откашливая мокроту, попавшую в глотку. Неужели нельзя взять себя в руки? Однако складывать зонтик еще рано, чтобы не привлекать любопытных взглядов прохожих.
Разве она подстрекала капитана Фейла? Вполне вероятно, что да. Когда он впервые зашел к ней; она убедила себя, что жалеет его — он был одинок, и ему не хватало человеческого общения. Правда, разговоры у него были высокопарные, и всегда об одном и том же — как он был на войне и получил ранение, хотя всем прекрасно известно, что он сам покалечился, упав с лошади в парке.
Но он был таким мускулистым под военной формой, и рядом с ним она чувствовала себя совсем иначе, чем с Томасом. Если Томас всматривался в ее душу, то Сэмюэль заглядывал ей под корсет. В свою очередь, она ловила себя на том, что сама разглядывает фигуру капитана, когда он идет впереди нее. Широкие плечи, длинные ноги, округлые ягодицы. Она даже представляла себе, как выглядит его обнаженная грудь, покрытая густыми волосами, как она проводит по ней пальцами и зарывается в нее лицом. И этот запах — сладковатый, с оттенком лимона, слегка отдававший потом. Вместо того чтобы вызывать отвращение, запах этот притягивал. Он действовал на нее возбуждающе, что приводило ее в восторг, хоть она и не отдавала себе в этом отчета. То, что Сэмюэль ей не особенно нравился, даже упрощало дело — ведь если она не влюблена в него, значит, это не считается изменой?
