На стенах были развешаны украшенные перьями артефакты, на дверных петлях висели пучки высушенного табака и шалфея, а на длинной оленьей шкуре было запечатлено убийство индейца племени чиппевеев охотниками племени сиу. Расшитое звездами одеяло, которое Джозеф использовал при лечении, наброшено на кресло-качалку.
Уилл держал в руках Большую Изогнутую Флейту, которую Джозеф вырезал из дерева задолго до его рождения. Эта узловатая трубка из кедра, длинная и толстая, с изображением лошади, помогала молодому человеку обрести власть над молодой женщиной, и Уилл помнил, как Джозеф рассказывал ему, как соблазнил собственную жену.
— Мне приснилась музыка, — признался Джозеф, — идущая из глубины души. И когда она услышала эту мелодию, то оставила родительский дом и пошла за ней. И только потом поняла, что следует за мной.
Уилл провел пальцем по дырочкам на флейте, по мундштуку, поднес инструмент к губам и дунул один раз — звук напоминал рев недоенной коровы. В ожидании Джозефа он принялся раскачиваться взад-вперед, постукивая флейтой по ладони и наблюдая, как луна заглядывает в трещину входной двери.
Он вспомнил свой сон, который начался с грома. Он стоял посреди бури, дождь хлестал по его голым плечам и спине, а он кричал оленихе, чтобы она убегала. Он знал, что скоро сверкнет молния, ударит прямо в то место, где она стоит, но она не шевелилась, как будто даже не понимала, что идет дождь. Такого удивительного создания Уилл еще никогда не встречал — с высокой изогнутой спинкой и фигурными ножками, утопающими в одуванчиках. Перед ним простиралась дорога, и он видел, что может дойти до того места, где стоит самка, или свернуть вправо, где вообще не было дождя. Было так просто развернуться и уйти, и он не хотел оказаться в пелене дождя.
Но он побежал к самке. Стал кричать и толкать ее, и в конце концов она свернула на другую тропинку, на солнце. Уилл хотел было пойти за ней, но в этот момент молния, о приближении которой он знал, ударила ему в спину, охватывая огнем и ломая кости. Он упал на землю, дивясь тому, насколько сильна боль, но зная, что спас самку.
Дождь прекратился, он поднял голову — единственную часть тела, которая была способна двигаться, — и увидел, что олениха стоит рядом и тычется носом в его ладонь. Потом олениха исчезла, а на ее месте оказалась Касси, она прикасалась к Уиллу, лечила его — она была в безопасности благодаря ему.
Когда дверь распахнулась, Уилл поднял голову. Джозеф Стоящий на Солнце снял куртку и присел на край скамьи. И стал ждать, что скажет Уилл.
Уилл покачал головой, отгоняя ненужные мысли. Это означало вернуться в Пайн-Ридж — не только физическим телом, но и ton — своей душой. С другой стороны, он понимал, что среди сиу он такой же чужой, как и в Калифорнии. Вероятно, такая у него судьба — всю жизнь скитаться между двумя мирами, пока он не найдет что-то среднее, некий оазис, который удалось создать его родителям.
Он протянул Джозефу его Большую Изогнутую Флейту. Касси могла услышать только один мотив, потому что сама проигрывала его тысячи раз. С блестящими глазами Уилл наклонился к шаману и спросил, как ему забрать ее боль.
Марджори Два Кулака оторвала взгляд от детских мокасин, которые расшивала бисером, и заметила, что Касси опять ошибается.
— Hiyá, — воскликнула она и ткнула пальцем. — Если ты не сосредоточишься, придется все выбросить.
Касси проткнула иглой мягкую кожу, понимая, что не умеет шить так искусно, как эти пожилые женщины, несмотря на их плохое зрение и артрит.
— Извините, — пробормотала она.
Розалинн Белая Звезда взглянула на нее поверх очков.
— Она всегда извиняется, — сказала она.
При этих словах голову подняла Доротея.
— Уж лучше извиняться, чем говорить глупости, — многозначительно ответила она Розалинн. — Она вообще думает о другом.
Касси слышала слова Доротеи, но не обратила на них особого внимания. Стоял месяц Созревания Вишни, который она называла июлем, ребенок вот-вот должен был родиться. Ее тело, казалось, стало таким тяжелым, что его трудно было носить, хотя этот груз был ничто в сравнении с грузом, давящим на ее разум. Каждый раз, когда ребенок пинался и переворачивался, Касси вспоминала Алекса, который до сих пор не знает правды.
Она все еще скучала по нему. Во сне она представляла, как Алекс прощает ее и прижимает к себе. Она видела его лицо, стоя в очереди в банк в Рапид-Сити, в игре света над Блэк-Хиллс, в отражениях в лужах. Касси пыталась представить, что он скажет, когда она покажет Алексу его ребенка. Но это означало, что она вернется в Лос-Анджелес, покинет эти бескрайние равнины, а этого Касси сделать не могла.
Резервация стала ей милее дома. Она не могла отрицать, что продолжает любить Алекса и всегда будет его любить, но и того, что пять месяцев, проведенных в Пайн-Ридж, она чувствовала себя свободной, тоже забыть не могла. Не было тех вечеров, которые она проводила, пытаясь угадать настроение мужа и приспособиться к нему. Она не просыпалась среди ночи от страха, что опять сделала что-то не так. Ее никто не бил, не толкал, не оставлял на ее теле синяков.
Однажды в Пайн-Ридж она увидела, как подросток пинает бездомную собаку, которая стянула у него из заднего кармана пачку сигарет. Собака была старой, почти слепой и, вероятно, с блохами, но Касси подбежала и встала между ними. Прохожие смеялись, показывая пальцем на беременную женщину, которая, едва не касаясь животом земли, склонилась над дворнягой и кричала на мальчика, калечившего животное.
— Witkowan, — назвали они ее. — Безумная женщина.
Но Касси действовала инстинктивно. Она считала резервацию некой нейтральной территорией, где всем гарантирована безопасность. И она не хотела, чтобы кто-то разрушил это представление.
Уилла постоянно не было дома. Касси заметила, что сейчас, когда он временно вернулся в Пайн-Ридж, видит его даже реже. Он много времени проводил с Джозефом Стоящим на Солнце. Касси он ничего не объяснял, признался только, что стал наконец изучать мудрость своего Народа.
Сайрес, Доротея и остальные в городке занимались приготовлением к wasipi — большой ярмарке, которая проводится в начале августа. Сайрес вместе с другими стариками ходил искать разветвленный тополь, чтобы использовать его в качестве шеста во время Танца Солнца. Доротея все свободное время закрывала банки с черникой и настойкой из корней горечавки, которые собиралась обменять на ярмарке на замысловатые шали и грубые шерстяные ковры, которые плели другие женщины. Когда она закончила складывать свои товары в большую картонную коробку, то сказала, что пойдет к Марджори Два Кулака вышивать бисером, и, чтобы отвлечь Касси от грустных мыслей, позвала ее с собой.
Вот поэтому Касси уже третий вечер подряд проводила в компании пожилых женщин, все больше чувствуя себя неумехой, когда портила вышивку бисером на браслетах, жакетах и мокасинах. Доротея отложила в сторону мешочек, который вышивала, и приподняла край одеяла Розалинн.
— Это можно будет удачно обменять, — сказала она. — Это лучшее, что ждет нас на выходных.
— Прямо не знаю, — вздохнула Марджори. — Я хоть и стара для танцев, но мне нравится смотреть, как танцует молодежь. Нравится слушать барабаны. Так громко.
Доротея засмеялась.
— Может быть, если Касси встанет поближе к музыке, ребенок родится раньше.
Касси меньше всего этого хотела. Она ничего не знала о детях и всерьез не задумывалась о повседневных вещах: о подгузниках, отрыжке, укачивании. Она больше думала о ребенке, как о блестящей развязке ситуации, в которой очутилась. Но было что-то в этой развязке — в ее завершенности! — чего она не хотела видеть.
Распахнулась дверь, и в струях летнего дождя возник Уилл. Даже не понимая, что делает, Касси встала, и мокасины, которые она вышивала, упали на пол — бисер рассыпался по полу, закатился в щели между гладкими сосновыми досками.
— Ой! — воскликнула она, нагибаясь, насколько позволял живот, и собирая упавшее.
— Знаю, знаю, — проворчала Марджори. — Ты просишь извинения.
— Добрый вечер, дамы, — усмехнулся Уилл. — Как продвигается работа?
Доротея пожала плечами.
— Что сделано, то сделано.
Уилл улыбнулся — эти слова в некоторой степени отражали философию его жизни. Он посмотрел на Касси.
— Я подумал, ты захочешь пойти прогуляться…
Марджори встала и забрала у Касси бисер.
— Отличная мысль! Уводи ее отсюда, пока она больше ничего не испортила.
Доротея перевела взгляд с внука на Касси, потом обратно.
— Она почему-то грустит, — предупредила Доротея. — Возможно, тебе удастся ее развеселить.
Именно этим Уилл и собирался заняться. Он думал, что Касси будет пребывать в приподнятом настроении, зная, что скоро станет на добрых десять килограммов легче, но складывалось впечатление, что с каждой минутой она ускользает все дальше и дальше. Как будто, по мнению Уилла, вот-вот бросится бежать.
