«4ое мая четверг. Проснулся в 7 ч. Поел попил чаю. Пошел в школу. В школе контрольная по физике. Пришел домой поел. Ходил к Гульке. Ходил в город за фотобумагой по 60 коп., но ее уже нет. Хотел рисовать, но не нарисовал ни чего. Обедал. Гулял. Учил уроки. Пил чай. Проявлял снимок мамы. Получилось сперва хорошо, а потом я засветил. Ужинал. Писал дневник. Печатал карточки. У меня чирий. Лег спать в 11 часов.
5ое мая пятница. Проснулся в 7 ч. Почитал. Поел попил чаю. Пошел в школу. В школе спрашивали по литературе и русскому поставили „отлично“. Пришел домой поел. Гулял. Снимал Лидушку. Мама примывалась. Раскрасил все рисунки которые были в тетради по рисованию. Обедал. Гулял. Проявлял снимок получился хороший. Печатал карточку. Лег спать в 11 часов».
Предшествующие и последующие дневниковые записи ничем от этих и друг от друга не отличаются. Каких-либо более или менее внятно прописанных картин или образов (в том числе и образа самого автора дневника) здесь нет. Сюжета — тоже. Мы имеем дело с бесконечной вариацией одного и того же мотива: «Проснулся. Поел. Катался на лыжах. Купил марку. Смотрел кино». Перед нами как бы осколок зеркала, отражающий суженный сегментик специфического бытия, — некая вполне обессмысленная ритуализированная форма «дневникового письма», письма самого по себе. Это и не реальный дневник, и не художественное произведение в виде дневника. Это художественный проект. Концепт, эстетическое содержание которого повторяет зады уже сделанного нашими концептуалистами в конце восьмидесятых. У меня, например, единственной ассоциацией, помогавшей читать этот текст, было воспоминание о давней выставке московских концептуалистов, где демонстрировалась стена, заклеенная увеличенными до формата 9 ґ 12 паспортными фотографиями; при том, что на фотографиях были разные лица, все они чем-то безумно походили друг на друга, являясь, по сути, одним лицом. Наверное, полезное в чем-то переживание, но уже и тогда эстетическая выразительность жеста художника перешибалась этической его двусмысленностью — невольно возникал вопрос, использовал ли художник в этой композиции фото из своего паспорта или из паспорта своего отца. И при чтении «Дневников Мини Саксина» трудно было отделаться от ощущения дежавю.
Другой дневник, другое самовыговаривание помещено рядом: «Записки среднестатистического человека, или Трактат о пустяках» Ф. М. Плюева (http://www.topos.ru/articles/0303/02_09.shtml). После глуховского этот текст читается легко и с удовольствием — энергично написанная, фрагментарная лирико-философская ироническая стихопроза. Зачин: «Никак я не могу понять: ну что, ну что со мной случилось? Хотел о главном я повествовать, и вот что получилось» — и далее следует перечень примет, из которых состоит для повествователя мир: питие кагора, бесплодно прошедший юбилей Пушкина (не удалось выпить), поездка в такси, намерение бросить пить, любимые песни в собственном переложении и проч. — набор поводов для высказываний хаотичен, но не противоречив внутренне. Лейтмотив: «В одиннадцать часов вечера я вышел из блинной, выпрямив спину, горд и одинок, как идиот. Стоял сентябрь на дворе, мертвые листья тополей… редкие прохожие смотрели криво и косо. Я сплюнул и закурил. Меня тошнило, т. е. хотелось слегка взблювнуть (и Сартр здесь, сука, ни при чем)». На самом деле как раз «при чем» — автор пытается изобразить именно «тошноту», его повествователь проходит сквозь текст «гордым и одиноким», преждевременно усталым от жизни, даже как бы надломленным, противостоящим миру и смакующим свою философическую хандру. Раёшный вариант литературной позы Вен. Ерофеева. Чтение забавное, но требующее от читателя держаться заданных первыми фразами условий игры, то есть держать в голове и Сартра, и Ерофеева.
Другая, тоже сугубо литературная, игра предлагается в тексте Славы Сергеева «Тайный агент, или Коронация» (http://www.topos.ru/articles/0302/02_09.shtml) — пародирование стилистики фандоринских романов Акунина и, шире, культивируемых сегодняшней массовой литературой образов русской истории.
Есть еще энергично написанные, с некоторыми покушеньями на философичность, гротески Александра Железцова, работающего в жанре, который можно было бы обозначить как социально-психологический анекдот, — «Курица — птица», «Курносая», «Криминогенная обстановка», «О равенстве и братстве».
Перечисленные и подобные им тексты (а на «Топосе» такой вот игровой прозы достаточно) не лишены интереса, как правило, читабельны, но все же представляют собой некую форму внутрилитературных упражнений. Все это острые приправы в отсутствие основного блюда — начинаешь тосковать по простодушию прямого литературного жеста, по эстетическому проживанию собственно жизни, а не ее литературных отражений. В принципе, голод этот мог бы быть удовлетворен, скажем, эпико-лирической жизнеописательной прозой Алексея Варламова (http://www.topos.ru/articles/0303/02_11.shtml), достаточно регулярно публикуемой на «Топосе». Но там свой вариант литературности — постоянное присутствие (в кадре или за кадром) фигуры автора-повествователя с его специфической «варламовско-писательской» рефлексией относительно своего места в мире и литературе.
Мне скажут — не придирайтесь, это Интернет, чтение с экрана, здесь как раз и хороша короткая эстетически или философски приперченная проза. И я бы согласился, если б не мешало ощущение некоторой излишней производственной дисциплинированности авторов, четкой расписанности их по уже существующим «продвинутым литературным дискурсам». А хочется непредсказуемости, художественного риска — не просчитанного, а настоящего.
Разговор об эстетических ориентирах «Топоса» логично было бы продолжить, обратившись к разделам, специально отведенным для литературного самопознания, — критике и философской эссеистике, но я должен сделать здесь некое, возможно конфузное для себя, отступление, посвященное поэзии.
Поэзия «Топоса»: Светлана Рычкова, Александр Павлов, Елизавета Ганопольская, Всеволод Емелин, В. Перельман, Владимир Важенин, Мирослав Немиров, Владимир Богомяков и другие.
Сожалею, но дать читателю сколь-нибудь внятное представление о поэзии на «Топосе» я не в состоянии. Похоже, что-то произошло с моими способностями откликаться на поэтическое слово. Я добросовестно открывал на экране подборку за подборкой. Я видел там наличие всего необходимого для стихов: рифмы (или их отсутствие), ритм, интонация, образные выражения, поэтические, так сказать (или специально непоэтические — тоже язык поэзии). Я видел, что авторы «Топоса», несомненно, приемами версификации владеют и т. д. И одновременно я вполне отчетливо ощущал, что лично мне до всего этого дела нет. Не затягивает, не завораживает меня процесс чтения этих стихов, не ощущаю я исходящей от них энергии. Скорее наоборот. Я обнаружил, что как бы намеренным усилием вчитываю в эти строки то, что мог бы чувствовать, будь они для меня живыми. И как только я уставал от этих усилий по реконструкции первоначальной эмоции поэта, так тут же напрочь терял способность даже просто понимать, о чем, собственно, речь. Ощущение, похожее на внезапную слепоту или глухоту. Ну, например:
Ты — вольная пташка, ты — пешка в законе,
Ты — червь, что гранит разъедает зело.
Ты нынче впотьмах, а назавтра в притоне,
Но ты — гениален. Ты — слово в погоне
За истиной. Мощь высоты. Повезло, —
и т. д. (http://www.topos.ru/articles/0302/01_04.shtml).
Ничего плохого об этих стихах сказать не хочу. Я не про них, я — про себя. Видимо, я из тех читателей, про которых на «Топосе» сказано, что нет более идиотского и загадочного явления, чем поклонники Фета или Тютчева. Поэтому я ухожу от разговора о поэзии «Топоса». Наверняка там есть хорошие стихи, до которых я так и не добрался, — приношу их авторам свои извинения.
(Правда, уже решив остановиться, я попробовал еще: «В предчувствии дыханье тяжело. / Под сердцем дрожь от близости рожденья. / Во тьме плывет удушьем наважденья / замерзшее оконное стекло. / И пахнет снегом, и палитра ночи / седым покрылась инеем зимы, / и тихо все…» (http://www.topos.ru/articles/0302/01_03.shtml). Нет, не отзывается во мне слово нового поэта. Лучше Фета почитаю.)
Литературная критика и философская (в «Онтологических прогулках») эссеистика на «Топосе»: Владимир Богомяков, Игорь Касаткин, Маруся Климова, Денис Иоффе, Дмитрий Бавильский, Евгений Майзель, Евгений Иz, М. Кошкин, Татьяна Волошина, Лев Пирогов, В. В. Мароши, Василий Фриауф, Е. Е. Ермакова, Надежда Горлова и другие.
По количеству появлений в разделе критики абсолютным лидером является Маруся Климова, автор двух книг прозы, переводчица Л. Ф. Селина, Жана Жене, Пьера Гийота и других. На «Топосе» Климова выступает с циклом литературно-критических эссе «Моя история русской литературы» (выставлено уже не менее тридцати текстов), а также с рецензиями и беседами.
