— Ладно… Тогда приятной прогулки…
— Камилла…
— Да?
Она обернулась.
— Завтра… 17.15, Северный вокзал…
— Ты придешь?
Он покачал головой.
— Увы, нет… Я работаю…
— Камилла…
Она снова обернулась.
— Ты… Сходи туда вместо меня… Пожалуйста…
22
— Пришла помахать платком?
— Да.
— Мило с твоей стороны…
— Сколько нас?
— Кого?
— Девушек, явившихся помахать платочками и перепачкать тебя с головы до ног помадой?
— Смотри сама…
— Неужто я одна?
— Что поделаешь… — Он скорчил ей рожу. — Тяжелые времена… Хорошо еще, что англичанки такие пылкие… Во всяком случае, так мне сказали!
— Собираешься обучать их французскому поцелую?
— В том числе… Проводишь меня?
— Да.
Он взглянул на часы.
— Ну вот. У тебя всего пять минут, чтобы попытаться выговорить фразу из шести слов, сумеешь? Ладно, если шесть слишком много, я удовлетворюсь тремя… — пошутил он. — Но правильными, заветными, договорились? Черт! Я забыл прокомпостировать билет… Итак?
Тишина.
— Тем хуже… Останусь одиноким волком…
Он повесил свою огромную сумку на плечо и повернулся к ней спиной.
Кинулся на поиски контролера.
Она видела, как он убрал билет в бумажник и помахал ей рукой…
И «Евростар» побежал от нее прочь.
И она заплакала, глупая гусыня.
А он маячил вдали крошечной серой точкой…
У нее зазвонил мобильник.
— Это я.
— Знаю, номер высветился…
— Уверен, ты там сейчас изображаешь романтическую героиню, разнюнилась, захлебываешься слезами и соплями… Уверен, стоишь одна в конце платформы, как в кино, и оплакиваешь любовь, исчезнувшую с облачком белого дыма…
Она улыбнулась сквозь слезы.
— Вовсе… Вовсе нет, — наконец выговорила она, — я… Я как раз выхожу с вокзала…
— Врушка, — произнес голос у нее за спиной.
Она упала в его объятия и прижалась к нему крепко-крепко-крепко-крепко.
До хруста в костях.
Она плакала.
Говорила не умолкая, сморкалась в его рубашку, снова лила слезы, выплакивая двадцать семь лет одиночества, тоски, подлых ударов по башке, она рыдала о недоданных ласках, горевала о безумии матери, о рассеянности отца, пустых хлопотах и своей вековой усталости, признавалась, как часто ей бывало холодно и голодно, и как много ошибок она сделала, и как предавала и ее предавали, и как у нее вечно кружилась голова, словно она стояла на краю пропасти. Она поведала ему о своих сомнениях насчет собственного тела, и о привкусе эфира во рту, и о постоянном страхе оказаться не на высоте. И о Полетте. О доброте и нежности Полетты, за пять с половиной секунд обратившейся в серый тлен…
Он прикрыл ее полами своей куртки и уперся подбородком ей в макушку.
— Ну ладно… Ладно… — тихонько шептал он, сам не зная, что хочет этим сказать: «Ладно, поплачь еще, выплачь все слезы» или «Ладно, все в порядке, довольно лить слезы».
Пусть сама решает.
Ее волосы щекотали ему лицо, он чувствовал себя очень молодым и счастливым.
Очень счастливым.
Он улыбался. Впервые в жизни он оказался в нужном месте в нужное время.
Он потерся подбородком о ее темечко.
— Успокойся, малышка… Не бери в голову, у нас все получится… Может, не лучше, чем у других, но и не хуже… Все получится, обещаю тебе… Получится… Мы ничего не потеряли — ведь у нас ничего нет… Ну же… Пошли.
— Черт, поверить не могу… Не могу поверить… — бурчал Франк, пытаясь скрыть, как он счастлив. — Этот придурок пишет только о Филу! Обслуживание то, обслуживание сё… Конечно! Ему ведь это ничего не стоит! У него-то хорошие манеры в крови! И прием, и обстановка, и рисунки Фок, и ля-ля-ля, и жу-жу-жу… А моя кухня? Что, на мою кухню всем плевать?
Сюзи вырвала у него газету.
— С первого взгляда влюбляешься в новое бистро, где молодой шеф-повар Франк Лестафье тешит наши вкусовые рецепторы изумительными блюдами домашней кухни — ароматными, легкими, радующими душу и тело… Короче говоря, здесь вам каждый день подадут воскресный обед, который не придется есть в компании старых тетушек, и не нужно будет полночи мыть посуду накануне новой рабочей недели…
— Ну и? Что это, по-твоему? Биржевые новости или жареный цыпленок? Не-не-не, закрыто! — закричал он посетителям, решившим зайти «на огонек». А-а, ладно, давайте, чего уж там… Прошу… Еды на всех хватит… Венсан, позови своего чертова пса, или я суну его в морозилку!
— Рошешуар, к ноге! — скомандовал Филибер.
— Барбес… А никакой не Рошешуар…
— Предпочитаю имя Рошешуар… Не правда ли, Рошешуар? Иди к своему дядюшке Филу, он даст тебе вкусную косточку…
Сюзи расхохоталась.
Она теперь все время смеялась, Сюзи.
— А, вот и вы наконец! Слава богу, в кои веки раз сняли-таки темные очки! Она слегка жеманилась.
Если молодую Фок он пока не укротил, то старая ела у него с руки. В его присутствии мать Камиллы всегда «держалась в рамочках» и взирала на него томно-влажными глазами любительницы прозака…
— Мама, представляю тебе мою подругу Аньес… Ее муж Петер. Их малыша зовут Валентин…
Она предпочитала говорить «подруга», а не «моя сестра».
Не стоит устраивать психодраму. Тем более что всем по фигу, кто как кого называет… Кроме того, Аньес действительно стала ее подругой, так что…
— Ага! Ну наконец-то! Мамаду и К°! — закричал Франк. — Принесла, что я просил?
— Принесла, принесла, и ты, давай поаккуратней, это тебе не птичий помет… Что нет, то нет…
— Спасибо, блеск, ты моя суперМамаду, пошли, поможешь…
— Уже иду… Сисси, поосторожней с собакой!
— Не бери в голову, он очень добрый…
— А ты не учи меня воспитывать ребенка… Ну? Где она, твоя кашеварня? Господи, какая маленькая!
— Естественно! Ты же заняла все свободное место!
— Эй, да это же та старая дама, которую я у вас видела, так? — спросила она, кивнув на фотографию в рамке под стеклом.
— Поосторожней, дорогая! Это мой талисман…
Матильда Кесслер соблазняла Венсана и его приятеля, пока Пьер пытался втихаря стибрить меню. Камилла увлеклась изучением «Gazetin du Comestible», гастрономического издания 1767 года, что и подвигло ее изобразить совершенно невероятные блюда… Выглядело просто изумительно. А кстати… Где оригиналы?
Франк был возбужден до предела — он с утра не вылезал из кухни… Раз уж все пришли…
— Давайте, все за стол, остынет! Горячее! Горячее подано!
Он поставил в центр стола огромную гусятницу и убежал за разливной ложкой.
Филу наполнял стаканы. Безупречный, как всегда.
Без него успех не был бы столь стремительным. Он обладал чудесным даром: люди, с которыми он общался, мгновенно расслаблялись, он умел каждому сказать комплимент, находил темы для разговора, шутил, в нем было то, что во всем мире называют «french coquet-terie» — «французским обаянием»… Он целовался при встрече со всеми завсегдатаями из квартала… Даже со своими четвероюродными братьями…
Принимая гостей, он быстро соображал и четко излагал, мгновенно находя нужные слова.
Как черным по белому написал давешний журналист, он был «душой» этой маленькой шикарной кафешки…
— Давайте, давайте… — шумел Франк, — я жду ваши тарелки…
В этот момент Камилла, уже час игравшая с маленьким Валентином в прятки, бросила этак небрежно:
— Ох, Франк… Как бы я хотела такого же…
Он обслужил Матильду, вздохнул… черт, все приходится делать самому… бросил половник в котелок, развязал фартук, повесил его на стул, взял малыша, отдал его матери, поднял свою любимую, закинул ее на плечо — на манер мешка с картошкой или коровьей туши, крякнул… надо же, как поправилась… открыл дверь, пересек площадь, вошел в отельчик напротив, за руку поздоровался со своим приятелем-портье Вышаяном — он его подкармливал, — кивком поблагодарил за ключи и начал подниматься по лестнице, улыбаясь самому себе и всему остальному миру.
Игра слов: «touclean» образовано от французского tout (весь, совершенно) и английского clean (чистый), «toupropre» — «совершенно чистый» по-французски.
Искаженное wonderful dream team — изумительная чудо-команда (англ.).
Команда мечты (англ.).
Марка мансардных окон.
Чердачное окно.
Газета, посвященная скачкам и собачьим бегам.
Тентен — герой бельгийских комиксов, созданных в 1929 г.
