– Когда же это закончится, Саша? – спросила она, и голос ее дрожал.
– Да прямо сейчас… Папа, я – твой самый проворный сперматозоид!
Александр Яковлевич поперхнулся водкой.
– А разве с этим поспоришь, пап? Другие-то погибли. А я уже тогда всех обошел. Думаешь, легко мне было добиться такого успеха внутри мамы?
– Я сейчас уйду. Это невозможный разговор. У тебя умер друг! – внезапно крикнула она.
Этот, как она называла «Сашин бред», мешал ей любить сына. Делал его чужим, далеким. И она стремилась хоть оскорблениями, хоть с помощью боли приблизить сына к себе.
– Оля, не надо кричать, мы свидетели чуда, – вдруг сказал Александр Яковлевич. – Он острит на эту тему.
– Э! Я же тут, рядом. Может, обсудите меня потом? Так вот! Думаете, легко мне было в роли зародыша? Легко было начать превращение из земноводного в млекопитающее? Развиваться без патологий? И меня, прошедшего такую эволюцию, – под нож? А, вы хотели раньше, до моей эволюции… Ну, а ежели православные правы? И я уже в момент ваших игрищ был наделен сотворенной Богом душой? Специально для меня сотворенной, дорогие мои. Для меня, а не для вас!
Александр замолк так же внезапно, как начал говорить.
– Это прекрасно, – медленно проговорил отец. – Наконец-то ты шутишь над этим. Идет освобождение. Мои аплодисменты.
– Господин психолог, вы профессиональны до непрофессионализма!
– Хорошо говоришь. Только непонятно.
– Надо иногда отпускать себя. Давать себе свободу от себя самого. А ты диагностируешь, как подорванный.
– Видишь, – обратился Александр Яковлевич к жене, – он уже учит меня жить. Он развивается прекрасно. Он не соврал. От земноводного к млекопитающему. От млекопитающего – к парню, который с изумительной легкостью оскорбляет отца. И смотри, Оля, он так вскользь со мной говорит, свысока. Хочешь, папаша, – прими мой совет. Не хочешь – дело твое. Значит, я метал бисер. Перед отцом.
И он обиделся окончательно. Тяжело задышал. Кончик носа у него покраснел. Саша посмотрел на отца, и подумал: «врач-убийца». И улыбнулся Александру Яковлевичу, который в гневе был не страшен, а смешон. А тот на внезапную улыбку обиделся еще глубже.
Ольга Викторовна, услышав про остроты, которых раньше, и правда, никогда не было, вдруг заметила перемену в сыне. Он страдает, очень страдает, но есть в его взгляде что-то новое. Покой? Сила? Только их тени? Но ведь есть? Быть может, Александр был прав: она любила победителей. А сейчас она чувствовала, что Саша с трудом, но одерживает победу. Над собой. А ведь он сын своего отца, которому совершенно не знакомо самопреодоление. «Теперь – мои аплодисменты», – подумала она, надеясь, что не ошиблась.
Александр Яковлевич страшно нервничал и злился, когда Саша заводил эту тему. Сын относился к ней со всем трагизмом, на который был способен. А способен он был на большой трагизм. Если бы в Сашином детстве, когда эта тема, как заноза, вошла в него, отец провел бы ее сквозь огонь юмора, многое в жизни Александра сложилось бы иначе. Но чувства юмора у Александра Яковлевича не было, а потому и огонь по болезненной теме открыть он не смог. И тема, как бы сказали коллеги из онкологического отделения, метастазировала. А сейчас, как бы сказали коллеги из хирургического отделения, его сын проводил сложнейшую операцию. Это было самооперирование.
«Почему он вдруг так легко об этом говорит? Время пришло? Повзрослел? – Александр Яковлевич смотрел на сына, уши и щеки которого окончательно покраснели от водки, скорби и мучительной борьбы с прошлым. – Видимо, теперь у него есть трагедии посильнее. Не в великодушии же дело. И не во внезапной любви. Меня-то он всегда любил так… слегка… Когда любовь было некуда девать…»
– Я вас люблю, – сказал Александр.
Нет, не прошли для него даром месяцы общения с господином Ганелем!
Саша поднял рюмку. Выпил залпом.
Ольга Викторовна и Александр Яковлевич посмотрели на сына с легким подозрением. Постепенно оно рассеивалось в тишине. Чем бы ни были вызваны эти слова – благодарностью, что родители нарушили его одиночество, чувством вины, алкоголем, тоской перед завтрашним погребением, они выражали то, что в данную минуту чувствовал их сын. В их семье так говорить было не принято. И все, включая Сашу, – почувствовали себя неловко.
– Так и мы тебя любим, – сказала Ольга Викторовна и почувствовала, что ирония, прозвучавшая в ее ответе, совершенно неуместна. Но что делать? Не повторять же снова? Но и ирония растворилась в тишине.
– Мне сегодня снился Сергей. Говорил, что ему больно. Представляете?
Ольга Викторовна подошла к сыну, обняла.
– А я верю, что после смерти что-то есть, – сказал отец.
– Сергей еще говорил, что ему костюм так и не успели сшить. И про туфли какие-то зеленые.
Ольга Викторовна слушала сына, гладила его по голове и молчала.
– И про пауков у меня на потолке, и про землю в горле…
– Когда ты успел сон увидеть? – как бы невзначай осведомился отец.
– Час назад, наверное.
– Ты же одет.
– Я заснул, не раздеваясь. Внезапно.
– Ты очень утомлен, – сказал Александр Яковлевич, наблюдая, как жена гладит сына по голове. Он невольно вспомнил их совместные вечера. Тогда тоже все было непросто. Но время текло так упоительно медленно. Никого никуда не торопило. И жена так же гладила Сашу. Правда, тогда он сидел у нее на коленях.
– У меня с собой есть таблетки, – Александр Яковлевич наткнулся на сердитый взгляд сына. – Нет, врать не буду, они не случайно у меня оказались, я их сознательно взял. Для тебя. Выпей одну, когда мы уйдем, перед сном, и завтра утром еще одну. Саша, тебе завтра нужны будут силы. Не изматывай себя. Это твоему другу не поможет.
– А вы не можете у меня остаться?
– А как? В однокомнатной? Говорил я тебе тогда… – начал было отец, но махнул рукой.
– Вы посмотрите! – воскликнула мама. – Мы полбутылки выпили!
– Не обижайся, но я все равно спрошу, – осмелел Александр Яковлевич. – Как твоя подруга? Наташа?
– Она очень страдает из-за Сергея.
– Понятно, – ответил отец с деланным равнодушием, мол, не хочешь, не говори.
– Кажется, она ко мне вернется.
– Понятно, – сказала мама.
– А ты действительно этого хочешь? – спросил «папа и психолог».
– Так! Понятно! – сурово ответил Саша.
И все трое засмеялись.
Утром он выпил еще одну таблетку.
«Неужели это она приносит такой светлый покой? – думал Саша, открывая новую зелено-оранжевую упаковку своего любимого индийского кофе. – Психологам не советы надо давать, а таблетки распространять… И толпы счастливцев заполнят собою землю».
Кофе заварен. Часы показывают восемь. Занавески распахнуты в утро. Мобильный звонит радостно: «К Элизе» Бетховена заполняет кухню, коридор, комнату. На экране светится «Сергей».
Александр спокойно вглядывается в экран (о, благословенные таблетки!).
Бетховен звучит. «Сергей» сверкает.
Александр прервал сверкание и звучание – нажал на кнопку ответа. И услышал женский голос, который, похоже, начал говорить до того, как Саша подошел к телефону:
– …Ну разве я не права разве? Сережа положил на телефон деньги, я должна их все выговорить, это дань, это дань памяти, это тоже дань памяти, а все пугаются, обижаются, как будто им легче, чем нам с дочкой…
– С кем я говорю? – спросил Саша. Впрочем, он догадывался, кто ему звонит.
– Меня зовут Лена, я жена Сергея, что, вы меня тоже ругать станете, что я с его телефона звоню, чтобы напомнить, что в театре в десять, а в церкви в два, в театре в десять, а в церкви в два, я же должна всем напомнить…
– Я знаю, Лена, спасибо.
– Понимаете, это же его деньги, его, зачем их терять, мы и так его потеряли, зачем же и их терять, ему бы не понравилось, он бы сказал, что если я исчез, то и мобильный, и деньги тоже пропадай, ему бы не понравилось…
– Лена, а сколько сейчас на его счету?
– Триста двадцать было, пока я вам не позвонила, теперь наверняка меньше, а триста двадцать было…
– Мне кажется, вам нужно оставить на этом счете именно те деньги, которые положил сам Сергей. Пусть это будет такой счет, на котором деньги никогда не кончатся. Именно его деньги.
Трубку заполнило молчание. Александр, похоже, спас от неизбежного шока тех, кто не принял с утра таблетки.
– У меня столько денег взяли за грим! – закричала она так же внезапно, как замолчала. – Если бы вы знали, сколько у меня денег взяли за грим! Сергей так хохотал! Сергей бы так хохотал! Его всегда бесплатно гримировали!
– Лена, вы одна?
– Я с дочерью, сейчас придут родственники, вот уже через десять минут, через шесть даже, все родственники, может, они оплатят грим?
– Я оплачу грим.
Молчание.
– Не нужно.
Телефон замолк. Саша положил его на стол. Сидел в тишине долго. Вкуснейший индийский кофе постепенно менял место обитания: из кружки – в Александра.
