— Кому хорошая, а кому — не очень, — отвечает Лина.
— И между прочим, Света, — говорит Алла Вольфсон, не отрывая глаз от тетрадки, — мы все из-за тебя потеряли урок.
— Ах ты, горе какое! — Света всплескивает руками. — Вот жалость-то! Урок потеряли, пятерочку недополучили…
Лина хихикает, весь класс молчит.
— Мы смело в бой пойдем! — затягивает Света веселеньким голоском. — За власть Советов! И как один умрем!.. В борьбе за это!
Но не так уж, похоже, ей и весело…
— Ну вас к шутам. — Варя Батищева выбирается из-за своего стола. — Папенькины дочки… Схожу лучше в уборную, а то вчерась дома ходила, всю задницу обморозила.
Девочки смеются.
— Боже мой! — говорит мама. — Стасик? Неужели это ты? Какими судьбами? С трудом тебя узнала.
В дверях стоит высокий молодой дяденька с очень светлыми редкими волосами. Шапку он мнет в руках.
— Ну, проходи же, не стой! Что за манера такая — стоять на пороге? Павел, ты знаешь, кто это?
— Не имею чести, — отвечает папа.
— Это Стасик, мой двоюродный брат, сын дяди Саши. Мне казалось, вы знакомы… Он до войны приезжал однажды, но ты, очевидно, в это время был в Магнитке.
— Вполне возможно, — соглашается папа.
— Ну, садись же, садись, не стой! — уговаривает мама своего двоюродного брата. — Как ты изменился — я бы на улице тебя не узнала.
— Лет немало прошло. — Стасик садится и кладет шапку на колени.
— Пойду маму позову, она обрадуется, — говорит мама. — Верно, у соседки лясы точит.
— Особо-то радоваться нечему… — хмурится Стасик. — Я по случаю, можно сказать, заехал… Мы, между прочим, Павел Александрович, роман ваш читали. Читали… И папаша с мамашей очень вам, между прочим, уважение свое высказывали.
Папа покашливает.
— Вы вот про Сталинград пишете. Воевали, значит… Много чего, значит, повидали… А я лично, так сказать, к фрицам в плен подался. — Стасик все мнет свою шапку. — При первой возможности, как говорится. Очень мы тогда на большевиков недовольные были. Все тогда полагали, что немцы, дескать, иначе жизнь поставят. А они, гады, еще похуже наших вышли. Но что? На мое счастье, тогда, в начале-то, родственников забирать разрешали. Так что меня благодаря этому одна женщина взяла, сыном признала. Тетенька Лиза вам это, верно, рассказывала…
— Нет, — говорит папа, — ничего подобного она не рассказывала. Единственно, что она рассказывала, это как ваши папаша с мамашей выставили ее на улицу и при этом еще обокрали.
— Неужто? — удивляется Стасик. — Не знаю… Может, я не застал. Я ведь тогда сразу и женился — на племяннице той женщины. Как она меня спасла, так я себя обязанным чувствовал. Если человек добро тебе сделал, от смерти спас, так ты тоже ему найди возможность добром ответить, верно я рассуждаю?
— Исключительно верно, — подтверждает папа.
— Племянник! Явился! — Бабушка влетает в комнату, останавливается перед Стасиком и всплескивает руками. Пенсне падает у нее с носа, она подхватывает его, сажает на место. — Что, брат мой, дурак, здоров?
Стасик приподымается на стуле, обнимает, целует бабушку.
— Сестра ему пишет, еще раз пишет, а он, мерзавец, не отвечает!
— Он, тетенька, не может. — Стасик опускается на стул. — Он в настоящее время в тюрьме сидит. Ему переписка ограничена.
— Что?.. — Бабушка снова всплескивает руками, пенсне снова падает. — Сашка в тюрьме? Каков! А? Бог наказал! Я ему говорыла: Бог все видит!
— Как — в тюрьме? — не верит мама. — Почему? За что?
— За анекдот.
— Что значит — за анекдот? Какой анекдот?
— Этого мы в точности не знаем, — объясняет Стасик. — Это соседка наша, Потычиха, так на него показала, что он анекдот будто бы рассказывал — не то про колхозы, не то про попугая этого, который в райкоме жил.
— Что за бред?.. — Мама садится на кровать. — Какой анекдот? Какой райком? Безумие, коллективное помешательство… Нет, это уму непостижимо! Чтобы дядя Саша принялся рассказывать анекдоты? В свои шестьдесят пять лет? Кому? Зачем?
— Я ему говору: твоя сестра умирает! А он руки в бруки, и засвистел, и пошел! — рассказывает бабушка. — Я сказала: не думай, Бог мои слезы видит!
— Только ненормальный может в это поверить, — сердится мама. — Анекдот! Какие анекдоты, когда он двух слов связать не в состоянии! Трех классов в свое время не осилил. У него столько же чувства юмора, сколько у колхозного барана!
Стасик вздыхает:
— Я, Ниночка, по этому случаю и приехал. Чтобы вы написать помогли. По-родственному, значит. Вы люди грамотные, знаете, как дело представить. Я уж тут сам, как умел, изложил… — Он раскрывает свой чемоданчик, вытаскивает оттуда кипу бумаг. Папа смотрит на них и сопит носом. — Поскольку у Павла Александровича машинка пишущая имеется… А то там от руки писанное не принимают. Я уж все выяснил. Я отца родного в беде не брошу, хоть до самого Сталина дойду!.. — Стасик закрывает лицо шапкой и всхлипывает.
— Не переживай, — утешает мама. — Не переживай, я уверена, что все разъяснится. Это такая несусветная чушь! Ни один мало-мальски здравомыслящий человек не может отнестись к этому всерьез.
— Все из-за машинки швейной затеялось, — рассказывает Стасик. — Потычиха давно на нее, на машинку-то нашу, зарилась. Только мы не предполагали, что она до такого низкого поступка дойдет. Целую жизнь, можно сказать, соседи, и ничего такого особо плохого отродясь промеж нас не было.
— Объясни, пожалуйста, по порядку — так, чтобы можно было понять, — требует мама, — при чем тут машинка?
— Так она, Ниночка, думает, что ей за это машинку отдадут — за то, что она на отца сообщила.
— Что?! — подскакивает бабушка. — Кто ей отдаст? Мерзавка! Я ей всю морду ее поганую в клочья раздеру! Хамка! Это моей матери машинка! Какое она, сволочь, имеет отношение?! Я старшая дочь! В тысяча девятьсот первом году, еще до твоего, Ниноленьки, рождения…
— Замолчи, не мели ерунды, — перебивает мама. — Вспомнила историю пятидесятилетней давности! Надо все обдумать как следует. Главное, я хочу понять: что это ей вдруг взбрело? И вообще, ты уверен, что это она?
— Уверен, Ниночка, уверен! Мать мне рассказала: встала, язва, третьего дня у забора и давай ехидничать. Вот, говорит, не хотели, говорит, по-хорошему отдать, так теперь мне государство само отдаст!
— Нет, вы подумайте! — Мама бледнеет, лицо у нее покрывается капельками пота. — С какой это стати государство должно отдавать ей бабушкину машинку?
— Так она, Ниночка, что придумала? Будто мать в войну мешок муки у нее взяла. И будто бы за это машинку ей обещала. Но это неправда! Неправда это, Ниночка, вот я тебе как родной говорю!
— Действительно, — хмыкает мама, — можно себе представить: чтобы такая Потычиха поверила кому-то на слово! За здорово живешь подарила мешок муки! Нашли дурака. Ладно, как бы там ни было, соловья баснями не кормят. Надо тебе с дороги поесть.
— Да я, Ниночка, в общем-то не голодный, — отнекивается Стасик.
— Голодный не голодный, а иди мой руки. Вообще, умойся с дороги. Я тем временем что-нибудь разогрею. Мама, покажи, где у нас ванная.
— Нинусенька, — говорит папа, когда бабушка со Стасиком выходят из комнаты, — извини меня, но, по-моему, вместо того, чтобы привечать любезного братца и потчевать обедами, нужно его сию минуту отсюда гнать.
— Что значит — гнать? Как это я могу его гнать? Ты что, с ума сошел?
— Гнать в шею!
— Не говори глупостей! У человека несчастье.
— Возможно, полный идиотизм — это и несчастье, но я не думаю, что мы должны за него расплачиваться.
— Боже мой! Можно подумать, что он претендует на должность академика. Человек обращается за помощью…
— Нинусенька, ты сама этих своих родственников всю жизнь презирала и ненавидела.
— Да, но не в подобных обстоятельствах!
— И постоянно повторяла, что мерзавца Сашку близко к дому не подпустишь!
— А кто его собирается подпускать? — удивляется мама. — Одно дело, зазывать в гости, а другое — бросить в беде. И вообще — о чем разговор? Напечатай ему то, что он просит, и он сию минуту уберется.
— Нинусенька, даже если я напечатаю, неужели ты думаешь, что кто-нибудь станет разбираться в подобной белиберде? Потычиха, дурацкая склока полувековой давности, швейная машинка, мешок муки!
— Какое твое дело? Почему тебя это волнует? Белиберда… Ничего себе белиберда: шестидесятипятилетний старик сидит в тюрьме. Ни за что ни про что!
Мы с Икой Никоновой выходим из школы. Ика вдруг кидается в дальний угол к забору:
— Вы чего делаете? Чего делаете?!
Я не понимаю, кому она кричит и зачем. Что она там такое увидела? Какая-то драка… Кто-то кого-то лупит… Дубасит портфелями… Светка Васильева и еще четыре девочки бьют Валю Красненькову.
