— При чем тут — дурак? Двухлетний младенец.
— Мама искала, нигде нет! Думала, я на реку убежала. Хорошо, голос услышала. А то бы задохнулась, как мышь.
— Какой голос? — спрашиваю я.
— Ангельский, внученька. Будто ангел Божий ясно ей так сказал: «Лизонька в сундуке». Подняла крышку, а я не дышу. Еще немного, и все, пропало!
— Почему не дышишь? — спрашиваю я.
— Чем же дышать, внученька? — Она снова поправляет пенсне и снова машет у себя под носом иголкой.
Лучше бы она боялась иголки, чем атомной бомбы.
— В сундуке воздуха нет! — объясняет мама. — Ты что, совсем дурная? Таких простых вещей не понимаешь? Да, она этот случай и в дневнике своем описывает. Будто со стороны ей кто-то сказал.
— Нинусенька! — Папа тяжко вздыхает. — Зачем ты повторяешь выдумки сумасшедшей бабы?
— Какой сумасшедшей бабы? Речь идет о моей покойной бабушке. Она была тонкая интеллигентная женщина. Обязательно сказать какую-нибудь гадость! Этот случай описан в ее бумагах, если ты сомневаешься, изволь, я могу показать.
— Какой случай? Не могла найти ребенка, решила бежать на реку, но догадалась прежде заглянуть в сундук. Единственное чудо заключается в том, что твоей покойной бабушке вовремя пришла в голову здравая мысль, что с ней, видимо, случалось не часто.
— Да, конечно. Все охаять и осмеять. — Мама поджимает губы. — Ты прекрасно знаешь, что я сама никогда ни в какую чертовщину не верю, но предположить, что ребенок залез в сундук?..
— Действительно, смелая гипотеза.
— Любой на ее месте стал бы искать на улице. И главное, когда я раньше рассказывала тебе эту историю, она не вызывала у тебя ни малейшего возражения. А теперь, стоит мне раскрыть рот — не важно, о чем бы я ни говорила, все тут же подвергается издевке.
— В церкви третева дня сказали: грядет царствие Сатаны! — Бабушка обрывает нитку, запихивает иголку обратно в штаны и напяливает на себя починенную рубаху. — Конец света! Опутают всю землю железом, и будет конец!
— Я, конечно, понимаю, — папа поглаживает нос кончиками пальцев и смотрит в окно, — родственников не выбирают, родственники от Бога, но все же — такое скопище отъявленных дегенератов…
— Что ж, значит, не повезло тебе — попал в такую семью. — Голос у мамы дрожит. — Злосчастная планида. Раньше мои родственники тебя почему-то не смущали.
— Если бы задохлась в сундуке, — размышляет бабушка, — так после и вас бы не было!
— Чрезвычайно мудрая мысль.
— Любое слово, любое замечание — все повод для насмешки и издевательства! Допустим даже, что ты прав, что все мои родственники круглые дураки и идиоты. Но ведь не обязательно выражать это в такой оскорбительной форме.
— Между прочим, Нинусенька, — папа зевает, — ты обещала, что, как только я перепечатаю ему его чушь, он отсюда уберется. Но он, судя по всему, и не думает покидать насиженное место. Торчит тут вторую неделю и изобретает все новые и новые причины откладывать отъезд.
— Что ты от него хочешь? Он с утра до ночи носится по инстанциям!
— И абсолютно напрасно.
— Да, — говорит мама, — легко рассуждать, когда это не твой отец сидит в тюрьме.
Папа сопит носом, шуршит газетой, тяжко вздыхает.
Дверь нашего класса-кабинета распахивается, на пороге появляется полная женщина.
— Это вы преподаете здесь английский? — спрашивает она.
— Да, это я преподаю здесь английский. — Марина Александровна подымается из-за стола.
— Я мать Светы Васильевой! — объявляет женщина.
— Очень приятно, — отвечает Марина Александровна. — Я сама хотела с вами поговорить. Только подождите, пожалуйста, до перемены.
— Мне ждать нечего! — отвечает Светкина мать. — Вы мне ребенка до слез довели. И это не первый раз! Педагог называется! Хулиганка! Вам детей доверять нельзя! Да! Свои будут, тогда издевайся, сколько влезет, а мою дочь не тронь! Я своего ребенка травить не позволю! Нашлась козявка несчастная! — Она поворачивается, хлопает дверью, но тут же возвращается. — Моя Света на ваших уроках больше присутствовать не будет! Если вообще тебя здесь такую оставят!
— Надеюсь, что оставят, — говорит Марина Александровна. — Но боюсь, мне придется разговаривать с вашим мужем.
— С моим мужем! Ишь чего захотела! Нос у тебя еще не дорос до мужа моего, мразь ты несчастная! — Теперь она уже уходит насовсем.
Мы все молчим. Жалко Марину Александровну. Она нисколько не мразь. Это все Светка. Нажаловалась матери…
— Девочки, забудем об этом и давайте заниматься. Откройте учебник.
Нет, мы не можем заниматься. Нам очень-очень ее жалко. И мы боимся, что ее выгонят — любимую нашу Марину Александровну.
Звенит звонок. Никто не выходит из класса, все собираются возле учительского стола.
— У нее отец замминистра, — говорит Аня Воробьева.
— Захочет — что хочет сделает, — вздыхает Варя Батищева.
— Не бойтесь, — говорит Марина Александровна, — никто мне ничего не сделает. Ну, что головы повесили? Подумаешь — замминистра! Видали мы таких! Кто у нее отец, это она знает, но она еще не знает, кто у меня отец. Ясно?
Может, она просто так утешает? А может, правда не боится Светкиной матери?
— Вот, Павел Александрович, тут еще одна, так сказать, справочка… — Стасик роется в своем чемоданчике, вытаскивает много-много листков. — Мне сказали, это обязательно…
— Кто вам сказал? — Папа вздыхает.
— Там, люди сказали. Там опытные есть, которые знают.
— Не верьте, ничего они не знают и не могут знать. Просто морочат друг другу голову.
— Нет, я все же полагаюсь. — Стасик находит нужную бумажку. — Это, значит, прокурору в порядке судебного надзора… Значит, так: «А что Потычиха врет, будто эта машинка моей матерью была ей в войну обещана, так это все неправда, и соседи подтвердить могут…»
— Мерзавка — обещана! — подскакивает бабушка. — Брешет, как сивый мерин!
— Сивый мерин брехать не может, Елизавета Францевна, — успокаивает ее папа, — брешет собака. Извините, Стасик, но я этого печатать не стану. Это все чушь! Вашего отца, насколько я понял, собираются судить за антисоветскую агитацию, и никакие имущественные претензии или соседские дрязги к этому пункту отношения не имеют. С Потычихой вы можете разбираться как вам заблагорассудится — частным образом, не загружая этой дурацкой склокой государственные органы.
— Как же? — пугается Стасик. — Чтобы не имело отношения? Это как раз имеет отношение… — Руки у него дрожат, несколько листков падают на пол, он пытается собрать их.
— Если бы не машинка, ей бы никакого интереса не было…
— Я вам скажу еще яснее. — Папа смотрит не на Стасика, а на стенку перед собой. — Вы добиваетесь, чтобы вас тоже посадили.
— Меня? — Стасик приглаживает свои жидкие волосы, они падают обратно ему на лицо. — За что же?
— Если вы не успокоитесь и будете продолжать свою бессмысленную беготню, вам вскоре припомнят и плен, и все остальное.
— Что ж еще остальное? — спрашивает Стасик.
— Это вам виднее, — отвечает папа.
— Ты что, Павел, с ума сошел? — говорит мама.
— Нет, Нинусенька, я как раз здесь единственный здравомыслящий человек. И поэтому обязан прекратить всю эту комедию. Твоему брату следует немедленно вернуться в Минск и там ожидать решения суда. В Москве ему делать нечего.
— Это вам, Павел Александрович, конечно, виднее, — бормочет Стасик. — Ваше мнение… Мы, конечно, не претендуем, только я отца родного не брошу…
— Никто от вас не требует, чтобы вы бросали родного отца. Но от вашей абсурдной деятельности в Москве ему пользы не будет — скорее, вред.
— В Таганроге у Зябликовых тоже было! — вспоминает бабушка. — Отец сел, а после сына забрали!
— Помолчи, пожалуйста! — сердится мама.
— Сперва отца, — не молчит бабушка, — после сына, а Маруська, мерзавка, одна останется!
— Стасик, ты только, ради бога, не обижайся, — говорит мама. — Знаешь, я подумала, может, Павел и прав. Может, лучше дать этому делу заглохнуть, забыться, глядишь, все как-нибудь и образуется.
— Забыться! Ниночка, да кабы он дома сидел! Каково ему в тюрьме-то сидеть?
— Послушай, — вздыхает мама, — они ведь там тоже не полные идиоты — сами увидят: дряхлый старик, беспомощный… Какие анекдоты? Пускай глухим притворится. А что? Вот сосед наш — сумел же прикинуться контуженым. Не всегда помогает переть напролом, иной раз надо подойти с умом.
— Дать на лапу! — советует бабушка. — Помнишь, Ниноленька, как мы с Надей в двадцать девятом году Талю вытащили? Ха! Дали, сколько надо, начальнику, и подписал, подлец, справку!
— Я все помню, — шипит мама. — А ты придержи язык свой идиотский! Не хватает только Талю сюда припутать!
Стасик запихивает свои бумаги в чемодан, встает и прощается:
