В коридоре стоял Канторович. Вот так прямо и стоял возле двери в кабинет Волковой и говорил по телефону. Я приросла к ковролину.
– Я перезвоню, – он сунул телефон в карман.
– Ты… Ты? Привет! Ты что здесь делаешь? Ко мне приехал? Так неожиданно. Ты когда прилетел?
Я взяла его за руку, он чуть пожал мою ладонь, отпустил… Я, потеряв опору, качнулась к нему, но удержалась.
Моментально все, что я хотела только что проплакать, выгорючить с горячими слезами, куда-то ушло, разрядилось в пыльный ворс ковролина. В нашей пещере снова засияло солнце.
Он приехал – это лучшее объяснение. А особняки? А про особняки я спрошу потом.
Он смотрел на меня внимательно, и я начала краснеть…
– Здравствуй, Алена, – что-то в его голосе и лице показалось новым. Или просто я не видела его давно, отвыкла? Он тоже сдерживается, как и я.
– Я так рада тебя видеть! А ты почему не позвонил? Я бы вышла, встретила тебя.
– Я Анну привез. Поэтому и приехал, – сказал он.
Так, значит, он не ко мне?
– Послушай меня. Я должен тебе сказать… Ты просто… Это просто… Я не ожидал. Мог, конечно, предположить. Но не ожидал, что ты сможешь так сделать! – Какая холодная, колюще-режущая интонация. Что с ним? – Не ожидал, что ты так поступишь со мной, с людьми. Это подло, ты понимаешь?!
Я поняла, что меня насторожило в его лице с самого начала. Враждебность. Никогда его таким не видела. Никогда он так не говорил со мной. Господи, что происходит?
– Саша, ты о чем? Что случилось?
– Что случилось?! Ты меня спрашиваешь?! Я у тебя хотел спросить, что случилось! Как ты могла меня так подставить? Ты ведешь себя как… как… Сама слова подберешь.
– Я не понимаю…
– Не понимаешь! Хорошо. Я просил тебя не говорить… об обстоятельствах. Я просил тебя не говорить про Настю! Черт!! – Он оглянулся по сторонам. – Где тут курят у вас, в этой вашей идиотской редакции?
Опять Настя… Да это уже, в конце концов, невыносимо!
– На лестнице курят.
Тряслись руки, колени… Кружилась голова. Но я не собиралась это глотать!
– А почему ты со мной так разговариваешь?! Я что, обвиняемая? В чем я провинилась?
– Пошли, – он взял меня за руку, грубо, с силой, вытащил в вестибюль, к лифтам. Дверь хлопнула, зацепив его за ботинок. – Черт возьми, черт!!
Он шипел мне в лицо. Это ярость. Мишка как-то говорил, что отношения мужчины и женщины – это всегда война. Я не верила, утверждала, что не война, а любовь. Кажется, я ошибалась.
– Хватит из меня дурака делать! Я просил тебя не говорить, что ты видела Ведерникову! Думал, могу тебе доверять. А ты меня подставляешь, людей подставляешь! Сначала статья в той газетенке, но ты мне мило объяснила, что ведешь расследование. И я тоже был уверен, что ты здесь ни при чем. Подумал, что Настя могла сболтнуть. Тоже та еще… погремушка…
Я с трудом понимала, о чем он говорит. Ясно было только одно – между нами растрескивается пропасть, которая всегда, впрочем, и была, и ничего нельзя уже спасти. Он кричал мне с другого берега. А я рыдала на этом.
– Саша, я тут ни при чем! Почему ты думаешь, что я?!
– Потому что я журнал твой читал. Ты все там подробно описала, про особняк, про картины эти. Я только не понимаю, откуда ты взяла – про покупку дома? Ведерникова, идиотка, наплела, да?!
– По какому праву я должна перед тобой отчитываться?! А может, это ты мне расскажешь про свадьбу с Настей?! Ты не хотел говорить, потому что тебе надо было меня использовать, да?! Я ведь тебя спрашивала про дом – ты мне ничего не ответил, помнишь? Ты его Ведерниковой купил, а я виновата теперь? Почему ты мне не веришь, а я должна тебе верить?
– Не должна. И я не должен. Мы все выяснили. Я ухожу.
– Ну и иди!
– Что, Аня?
Я обернулась. В дверях стола Волкова. Бледная, похудевшая, одетая в черное.
– Ой, здравствуйте. Вы приехали, – пробормотала я, но Аня даже не взглянула на меня.
– Ты зайдешь ко мне или поедешь? – спросила она Канторовича.
– Нет, я уже опаздываю. Сейчас договорю вот с Аленой… Борисовой. Я тебе позвоню, – ответил он.
– А вы, Алена, зайдете потом ко мне, – произнесла Аня и исчезла за дверью.
Появление Волковой разрядило обстановку. Я почувствовала, что могу говорить спокойнее. Я не должна его вот так потерять, я ему все объясню. Любовь – это когда делаешь усилие, чтобы объяснить и понять…
– Саша, Саша… – я протянула руку, ухватилась за краешек пиджака, – я этого не писала. Я только что сама прочла. Я же в Милане была, когда номер сдавался, честно. Сама не понимаю, откуда это!
– Да? И кто тогда написал?!
И правда, кто? Об этом я еще не успела подумать.
– Я не знаю. Я выясню. Прямо сейчас можно выяснить.
Он достал сигарету. Закурил. Мне не предложил.
– Дай и мне тоже, – сказала я. Сигарета должна помочь. Мне и ему.
Он молча протянул мне пачку. Чикнул зажигалкой.
– Ты не смеши меня, ладно? Ты главный редактор, который не знает, кто и что писал? Ты не увиливай сейчас. За свое свинство надо отвечать. Иметь мужество.
– Саша, я не писала эту статью, я тебе клянусь! Номер без меня подписывали.
Островская! Это она! Больше некому было. Точно!
– Это моя заместительница, Лия, она с Настей дружит, они могли поговорить…
– Алена, давай не продолжать этот бессмысленный разговор. Мне, честно, неприятно все это… Неприятно, что даже сейчас ты не можешь признать…
Он уже не кричал, просто смотрел сквозь меня. Я теперь пустое место.
– А ты продолжаешь выкручиваться, лжешь мне, вместо того чтобы честно сказать – да, сделала, так получилось… Я понимаю, в принципе, почему ты это сделала. Просто вы, девки, все время себя накручиваете, придумываете себе истории… Вы не можете договориться. Хорошо, что в бизнесе мужики… Вы почему-то не думаете на полшага вперед, какие это может последствия иметь! Следствие идет, не понимаешь, что ли? Аркадий еле выкарабкивается. – Он опять заводился. – Знаешь, я думал, что мы с тобой понимаем уже друг друга… Думал, ты со мной… Что это серьезно для тебя. Хоть что-то значит. Но это не так. Ладно, все, я поехал…
Он кинул сигарету в пепельницу, вызвал лифт.
– Послушай, Саша, подожди… Я не могу тебе сейчас точно сказать механизм появления… Но…
Глаза намокли, наполнились слезами, и я смотрела на него через изломанную линзу этих капель.
– Алена, не вижу смысла к этому возвращаться теперь. Что сделано, то сделано!
Я всхлипнула:
– Саша, не уходи, дослушай меня…
Двери открылись. Никогда этот чертов лифт не приходил так быстро!
Он шагнул от меня в железный ящик.
– Не надо меня шантажировать слезами, бесполезно. Все, пока.
– Постой!
Двери закрылись. Я осталась одна. Все. Теперь точно все.
Я стояла в коридоре возле пыльного пластикового фикуса и плакала. Сколько здесь пыли – на этих мертвых листьях, сколько тоски. Провела мокрым пальцем по зеленому пластику, оставляя на нем грязные сероватые следы. За окном тоже было серо. Только что во мне было столько красок, впечатлений, легких газированных надежд, а теперь я стояла пустая, полая. Внутри пульсировали слова «я думал, что ты со мной, что это важно для тебя», бултыхались в пустом желудке, больно ударяя куда-то в солнечное сплетение. Подташнивало – от слез, от сигарет, от обиды. Как легко он ушел, с каким облегчением сбросил меня в прошлое.
– Алена, тебя Волкова срочно требует! – на лестницу вышла Вера.
Я терла глаза – нельзя, чтобы видели.
Господи, что им всем от меня надо? Мне хотелось только одного – выйти отсюда вон, доехать до дома, забраться под одеяло, свернуться под его мягким грузом, чтобы никакая мысль не пролезла внутрь теплого убежища. И чтобы мама гладила по голове. И ни о чем не спрашивала.
Аня и Марина сидели в кабинете Волковой. Когда я вошла, они замолчали.
Перед Аней уже стояла полная окурков пепельница.
– Аня, как вы съездили? Все в порядке?
– В порядке. Если так можно сказать.
Обычно бойкая и истерически активная Волкова была странно спокойна, даже заторможена.
– А как Аркадий Владимирович?
– Не будем эту тему сейчас обсуждать. – отвечала она медленно, и я никак не могла поймать ее взгляд, блуждающий в расфокусе.
– Я не хотела, извините. Я понимаю, это тяжело…
– Алена, у нас будет очень серьезный разговор. – Волкова закурила.
Начало не предвещало ничего хорошего. Я думала, Аня вернется с другим настроением. С Аркадием, наверное, все плохо. Бедняга. А Затуловская успела уже что-нибудь наплести, пожаловалась. На что пожаловалась и в чем конкретно я виновата, на этот раз было неинтересно.
– Вы допустили публикацию статьи, которую не имели права допускать. Задели интересы серьезных людей… Вы позволили журналу опуститься до уровня бульварной прессы. Вы оболгали людей… И не просто людей, а моих личных, ближайших друзей!
Волкова с ожесточением задавила сигарету в пепельнице.
– Я не очень понимаю, о чем сейчас речь. Кого мы оболгали?
