— Послушай, я, наверное, неправильно поступаю, — но я не договариваю. Я прерываю себя и понимаю, что мне не стоит её отталкивать от себя.
Она смотрит и ждёт продолжения. Она прикусывает губу. Она сдерживает слёзы.
— Послушай! — и я обнимаю её сильносильно, — послушай, всё хорошо будет. Честно.— Я глажу её по голове. — Ты не реви. Слышишь? Всё хорошо будет.
Она плачет, прижимаясь ко мне.
Вот он — пик благородности.
Только я не могу понять, кто кому больше нужен: она — мне, или я — ей. Мы разыгрываем трагикомедию. Она — жертва. Я — спаситель.
А может всё совсем наоборот? Я— жертва, а она— спаситель.
Она плачет, прижимаясь ко мне.
— Тише. Тише. Всё будет хорошо. Всё пройдёт.
Главное мне не перепутать текст.
54. Она не говорит мне, что произошло с ней, и я вижу, что мне не обязательно это знать. Мне даже не интересно. Ведь, испытывая боль, известную мне, я в состоянии понять боль любую. Поэтому я просто чувствую то, как ей тяжело. Маленькая, несчастная, глупенькая, слёзная. Она придумала себе горе и свято верит, что это самое страшное, что может случиться.
Можно ли мне плакать рядом с ней? Можно ли расслабиться, перестать себя контролировать, закричать, сойти с ума, ходить кругами,
ходить кругами и говорить, говорить, говорить?
Могу ли я себе это позволить, чтобы добить это создание силой своей боли?
— Тише, тише.— повторяю я вслух,— всё будет хорошо. Я понимаю тебя. Тише.
Так мы стоим с ней какое-то время.
Время, за которое я давлюсь своими слезами, которых она не видит.
Время, за которое я чувствую её открытость передо мной.
Время, за которое я успеваю пережить потерю тебя второй раз.
Время, за которое она успевает успокоиться.
55.— Ты любишь крыши?— спрашиваю у неё я, когда она перестаёт плакать.
— Не знаю.— Пожимает она плечами.
— Пойдём, я отведу тебя на крышу. Там ты сможешь понять любишь ты крыши или нет. Пойдёшь? Не боишься идти со мной?
— А что тебя боятся?!— засмеялась она.— Ты ведь не какой-нибудь маньяк-убийца. Ты добрая.
Я не маньяк-убийца. Я не маньяк-убийца. Я добрая. Я не маньяк-убийца. Я просто убийца (в сознании). Я убийца, но не маньяк-убийца. Что хуже? Что лучше? Я— добрый убийца. Нормально. На меня повесили ярлык «добрая» только за то, что я подошла и спросила «что случилось?».
Как легко быть доброй.
Никого не интересует, что я могу застрелить, зарезать или задушить.
— Эй, о чём ты задумалась? — обращается ко мне девушка.
— Да так. Я вот подумала, может ли человек, совершить преступление и остаться человеком? Может ли он быть добрым, понимающим, может ли он любить, если он решился, если он взял на себя ответственность забрать чью-то жизнь? Может ли убийца не быть убийцей? А быть освободителем, быть судьёй, быть честным, справедливым. Может ли убийца быть счастливым? Может ли он забыть о своём преступлении? Или убить— это совсем не страшно? Может ли.. ?
— Стой! Что? Я ничего не понимаю! О чём ты? Я ведь про убийцу просто пошутила, — в негодовании останавливает меня девушка.
— Ладно, не важно. Думаю, может.
Больше она не плакала. И всю дорогу к моёму дому что-то рассказывала. Много смеялась. Я поймала себя на мысли, что, наверное, завидую ей. У неё всё так просто: поплакать, придумать себе конец света и всё. А сейчас всё нормально, всё как всегда. Может мне так же сделать? Я всё себе выдумала и сейчас всё в порядке. Я выдумала твою смерть, выдумала твои похороны, выдумала новые туфли, выдумала свою боль, выдумала твою мать, выдумала короткие волосы, выдумала настоящее, выдумала голубей на крыше, выдумала свою жертву, выдумала её запах, выдумала себя, выдумала бродягу с рюкзаком, выдумала трагедию, выдумала тебя.
Вру. Врать себе — невозможно.
Если бы я только умела выдумывать.
— Ты меня слышишь? Ты меня слушаешь?— спрашивает девушка.
— Слушаю.
56. Мы приходим ко мне домой.
После целого дня (безумно длинного дня) отсутствия в своей квартире, я понимаю, что соскучилась по ней, что мне в ней комфортно и уютно.
— Это мой дом, — говорю я.
Звучит гордо и с любовью.
Девушка снимает обувь и проходит в комнату. С интересом разглядывает обстановку, картины, статуэтки, окно в потолке.
— У тебя тут здорово!— восхищается она. — А есть что-нибудь поесть? А то я такая голодная.
— Там, на кухне. Бери всё, что найдёшь, — отвечаю я и понимаю, что еды-то у меня совсем нет, так как последний раз я ходила в магазин.не помню даже когда.
57. Я устала и хочу спать, поэтому я говорю девушке о том, что на крышу мы выйдем завтра.
— Тут нет еды!— доносится с кухни.
— Да, я знаю. Я завтра что-нибудь куплю и приготовлю. А сейчас давай спать. Я очень устала.
Она возвращается в комнату и просит пижаму, в которой будет спать. У меня ничего нет. После недолгих поисков в шкафу я нахожу футболку, на которую ей приходится согласиться. Смешная жёлтая футболка. Прошлым летом. или позапрошлым я надевала её последний раз.
Девушка ложится на кровать и прижимается ко мне. Я аккуратно обнимаю её. Она такая хрупкая, такая беззащитная.
Такая совсем ещё детская.
Комната погружается в ночь.
Неожиданно она вскакивает и начинает бегать по комнате. Я не понимаю, что происходит.
— Что ты ищешь?! Что случилось?
— Мне нужна расчёска.
— Расчёска? Ты собралась причесываться на ночь?
— Да нет! Как ты не понимаешь! Я сплю на новом месте. Мне обязательно должен присниться жених. Ты что так не делаешь?
Я слушаю её и начинаю смеяться.
— Нет. Я так не делаю. Возьми расчёску в коридоре, у зеркала.
— А как ты делаешь? — она выходит из коридора с расчёской в руках, кладёт её под подушку и ложится.
— Я очень редко сплю на новом месте. Это мой дом. Моя кровать, — отвечаю я ей. — Я не верю, что расчёска может определить мою судьбу. Понимаешь?
— Не очень.
— Ладно, не важно. Давай спать.
— Давай. Только. Я не хочу спать.
— Спи,— я обнимаю её. Она лежит у меня на руке.
Помогает ли эта девушка хоть на секунду забыть о тебе? Нет.
Я, как всегда, пришла раньше времени: вдруг ты тоже придёшь раньше? Первые несколько минут я ждала тебя спокойно. Мне даже нравилось это состояние ожидания, что вот-вот подойдешь ты.
Но мои ноги стали замерзать. Я начала притоптывать, чем напомнила себе Дюймовочку, которая забралась на дом старой мыши. От этого сравнения мне стало смешно.
Я считала снежинки на своей рукавичке. Мысли крутились в голове какие-то.
Всё как всегда. Белая зима.
Вскоре у меня замёрз нос, и я шарфом замотала себе лицо, оставив только глаза с кристалликами снега на ресницах. Время начало тянуться. Оно даже, наверное, остановилось. Мне казалось, я жду тебя уже так долго.
Ужасно злилась. Больше на погоду, на время, чем на тебя. Тебя не было целую вечность.
Я не знала, что такое вечность.
А потом появилась ты.
И я расплылась в улыбке, которую скрыл мой шарф. Ногам было холодно. Рукам тоже.
Но ты была рядом.
Она лежит сейчас рядом, а рядом должна быть ты.
Не перебиваю.
58. — Спой мне что-нибудь,— тихо произносит она.
— Что?— переспрашиваю я.— Спой мне что-нибудь. Мне так давно никто ничего не пел. Я так усну быстрее.
— Хорошо. Там-пам-пам. Пам-пам. Та-та. Пам.
— А что это за мелодия? Такая красивая.— Это моя любимая мелодия. — Ясно. А.
— Там-пам-пам. Спи. Пам-та-та. Ты любила, когда я напевала тебе мелодию.
Может быть, сейчас ты где-нибудь меня слышишь?
59. Большая квадратная комната. Очень большая. Высокие потолки. Комната светлая. Стены белые. Потолок белый. Пол тоже белый.
Пол холодный. Я босиком, поэтому чувствую холод. Я одета в белую простынку. В комнате нет окон. Нет мебели. Лишь в центре стоит стол. По бокам стулья. Белый стол, белые стулья. На столе шахматная доска. Фигуры расставлены. Чёрные фигуры сразу же притягивают к себе внимание, так как во всём этом белом они непосредственны в своей черноте. Я подхожу к столу, сажусь за чёрные фигуры и смотрю на дверь, ожидая своего соперника. Мне не приходится долго ждать. Дверь открывается и заходит она. Она тоже босиком. Тоже в белом. Она осторожно осматривает комнату. Я приглашаю её жестом за стол. Она садится напротив меня.
— Сыграем? — спрашиваю я.
— Сыграем, — отвечает она и делает первый ход.
— Нет, ты не поняла. Я спрашиваю, готова ли ты сыграть со мной на жизнь?
Она удивляется.
— А если я откажусь?
— Ты уже не можешь отказаться. Ты сделала первый ход. Мы должны завершить игру.
Она испуганно смотрит то на меня, то на шахматную доску.
— Хорошо. Тогда у меня нет выбора.
— Нет.
Я делаю ответный ход.
