Две последние комнаты были совершенно одинаковы: аккуратно застеленная кровать, комод с зеркалом, стул с прямой спинкой. Только у кухарки висело на стене огромное деревянное распятие. Неужели, неужели это возможно — целая комната для одного человека? Такая комната! С электрическим освещением! Даже раковина отдельная, высокая белая раковина, с когтистыми звериными лапами вместо опор.
— Устроит вас работа в моем доме?
— Да, да! Конечно!
— Хорошо. Получать будете пятнадцать долларов в месяц. Обычно я плачу двадцать, но у вас нет опыта, вас надо учить. Все понятно?
— Да.
— Анна, говорить следует: «Да, миссис Вернер».
— Да, миссис Вернер.
— Вы хотите приступить к работе сегодня?
— Да, да! Да, миссис Вернер.
— Тогда можете съездить домой за вещами. Так, сейчас одиннадцать… Машина мне до двух не понадобится. Куин вас отвезет.
— На автомобиле?
— Да. Ведь тащиться на трамвае через весь город с тяжелыми вещами неудобно.
— У меня немного вещей, они не тяжелые. Только одежда и подсвечники.
— Подсвечники?
— Да, мамины. Они очень ценные.
— Ну, тогда, конечно, привезите. — Дама улыбнулась — едва заметно и вполне доброжелательно.
Как же везде чисто! И сама она наконец чистая. Она начала с ванны, чистой белой ванны, заполненной горячей-горячей водой. Анна там чуть не заснула. Постель с чистым, накрахмаленным бельем — она будет спать здесь одна! Можно повернуться как хочешь, можно раскинуть руки, ноги, хоть на всю ширину.
Ей припомнился весь сегодняшний день. Поездка на машине — все закрыто, занавешено, похоже на комнатку, стены которой обтянуты нежнейшим, песочного цвета шелком. На сиденье ковер из серого меха, на нем выткана большая буква «В». Шофер Куин сидит снаружи, у него только дверца, а крыши нет. Он не сказал ей ни слова. Не очень-то ему, наверно, понравилась улица Хестер, где все глазели на машину как на диковину, где машине не пробраться среди фургончиков и тележек. Едва затормозили, дети облепили машину, точно мухи, и Куин очень рассердился. Но все же помог погрузить узлы и коробки.
Жаль, Джозеф не видел этой машины. Руфь снова сказала, что я спятила, раз иду в служанки и теряю свою свободу. Как-то я не вижу, чтобы сама Руфь была очень свободна. А останься я там, на улице Хестер, превращусь в такую же заезженную клячу. Но я привыкла к Руфи, буду скучать.
— Почему к вам обращаются «миссис», а ко мне просто по имени? — спросила Анна у кухарки на следующее утро.
— Кухаркам всегда говорят «миссис», — ответила миссис Монахан. — Между прочим, ты у нас первая горничная-еврейка. Хотя сами хозяева — евреи.
Анна поразилась:
— Вернеры — евреи?
— А кто ж еще? Большие люди, важные. Я у них уже семь лет работаю. Невестка отговаривала меня идти к евреям, но я пошла и ни разу не пожалела. Самые настоящие благородные господа.
— Я очень рада, — сдержанно сказала Анна.
— Выспалась-то хорошо? А то на новом месте, бывает, не спится.
Кухарка разворошила уголь в плите, и он, еле тлевший, разгорелся весело и жарко. Из-под крышки сковородки заструился аппетитный парок.
— Что там? — спросила Анна.
— Там-то? Бекон, разумеется, свиная грудинка… Чему ты удивляешься?
— Но вы сказали, что хозяева — евреи?! Разве им можно есть свинину?
— Чего не знаю, того не знаю. Сама у них и спроси. Хозяин всегда ест по утрам бекон и яйца. А она выпьет чашечку чая да съест поджаренный хлебец с джемом, прямо в спальне. Я научу тебя расставлять завтрак на подносе, будешь относить ей без четверти восемь. Утром только успевай поворачиваться: и тебе, и мне дела хватит.
— Я не могу есть свинину, — сказала Анна. Рот ее заполнила тошнотная слюна.
— Не можешь, не ешь, — отозвалась миссис Монахан, и лицо ее осветила догадка. — Религия твоя, что ли, не позволяет? Нельзя вам?
— Нельзя.
— А почему? — Миссис Монахан перевернула кусочки бекона на сковородке.
— Не знаю. Но это запрещено. Это дурно.
Миссис Монахан сочувственно кивнула:
— Скоро подойдет посыльный от мясника, за заказом на обед. Хозяевам я приготовлю утку, а себе, поскольку сегодня пятница, закажу рыбу.
— А почему надо есть рыбу, раз пятница?
— Ну как же? Господь-то наш умер в пятницу.
Анна хотела поточнее выяснить связь между рыбой и смертью Господа, но тут донесся звон колокольчика, и миссис Монахан заторопилась:
— Боже, чего это она сегодня в такую рань?! Так, достань-ка чашку и блюдце, вон те, фарфоровые, белые с синим. И положи на поднос «Нью-Йорк таймс». Ох, теперь разносчик льда на мою голову! Пойди, милочка, открой! Скажи — пятьдесят фунтов. Поняла? Вот умница…
Изучить жизнь и порядки в этом доме оказалось совсем несложно. Открой дверь, прими у хозяйки плащ, у хозяина — шляпу и трость. На стол подай слева, а грязную посуду убери справа. Поаккуратнее с фарфором и хрусталем, чтоб краешки не отбились. Полей цветы; следи, чтоб капли не попали на стол — дерево от воды белеет. В пять часов накрой к чаю — помнишь, как у мисс Торн? К тому времени миссис Вернер возвращается из магазинов, приводит подруг; их меха пахнут свежим морозцем, а духи сладостно кружат голову. Учись пользоваться телефоном: покрути ручку аппарата, висящего на стенке, скажи девушке на станции нужный номер, а когда соединят, говори так, чтоб рот был поближе к трубке. Все запиши: кто звонил, что передал, — для этого возле телефона лежит пачка отрывных листков.
А вечером, закончив все дела, можешь подняться в свою комнату, в свою собственную комнату, где на комоде, перед зеркалом, стоят в рядочек твои книги. Можешь лечь и почитать, дочитать «Монастырь и любовь» Чарльза Рида — какая удивительная, чудесная история!.. И в довершение можешь съесть апельсин или гроздь винограда.
— Лучше уж съешь, пока не испортились, — говорит миссис Монахан.
— Что и говорить, — рассуждала миссис Монахан, опершись локтями на кухонный стол, — у богачей свои причуды. Хозяину от родителей достался дом в горах, в Адирондаке, большой такой, бревенчатый, похож на хижину Линкольна, только больше. Из окон видны лес, озеро и — ни души кругом, на сто миль. Аж дрожь пробирает. Озолоти меня — не стала бы в такой глуши жить. Отсюда целую ночь ехать надо, в спальном вагоне. Ну, ехать, конечно, весело, целое приключение. Племяннику моему, Джимми, на пользу пошло. Он в тот год ногу сломал, и хозяева взяли его и сестренку его младшую, Агнессу, с собой — на все лето. Джимми-то мой и мистер Пол в аккурат одногодки. Они там хорошо пожили, весело. Детьми еще были, с тех пор много лет прошло. Джимми теперь в гараже работает, а мистер Пол у отца, в банке. Ты знаешь, что у них свой банк? Куин говорит — шикарное место. Где-то на Уолл-стрит. Мистер Пол тебе наверняка понравится, приятный человек, легкий, он всем нравится. Говорят, очень умный, но держится просто, и не скажешь, что умен. Вот только книжки все время покупает. В доме от них уже не повернешься, скоро дышать нечем будет.
Да, здесь целая книжная сокровищница. Анна всегда старалась убирать эту комнату подольше. Есть книги старые, антикварные, с пожелтевшими страницами и меленькими буквами. Есть альбомы по искусству: мраморные дворцы с колоннами, арки; портреты женщин с младенцами; другие женщины, обнаженные, в небрежно наброшенных, почти прозрачных накидках; даже крест с висящим на нем распятым человеком — лицо мирное, покойное, а из рук и ног, из-под гвоздей, течет кровь. Эти страницы Анна перелистывала очень быстро.
Кто же владеет всем этим богатством?
Он приехал в середине сентября, ворвался в дом, одолев крыльцо в два прыжка. За ним спешил Куин с чемоданами; на чемоданах болтались бирки: «Лузитания. Первый класс».
Встретив мистера Пола в прихожей вместе со всеми, Анна вдруг поняла, что ожидала увидеть его совсем не таким, что безотчетно, даже не задумываясь, считала его похожим на родителей — неспешных, скупо роняющих слова, ступающих неслышными шагами.
А он шел по дому, словно по лугу: размашисто и широко, так что просторная прихожая сразу оказалась узкой и тесной. Голубые глаза — неожиданные на смуглом лице — сияли так, будто он только что весело смеялся. Он привез всем подарки и хотел раздать их сейчас же, без промедленья.
— Духи? — Миссис Монахан оторопела. — Куда, по-вашему, мне, старухе, надушенной ходить?
— В церковь, миссис Монахан, — решительно ответил мистер Пол. А голубые глаза лукаво искрятся: до чего славная у нас старуха! — Добавить к молитвам цветочного аромата совсем не грех. Даже Пресвятая Дева цветами не брезговала.
— Ох и болтун…
— А второй флакон для Агнессы. Она ведь еще не ушла в монастырь?
— Еще нет и, верно, не уйдет, зря родители надеются. У них, у бедных, разобьется сердце…
— Ничего с ними не случится, миссис Монахан. — Лицо его и голос сделались очень серьезными. — Пускай Агнесса выбирает свою судьбу сама. Это ее право, и приносить себя в жертву она не обязана.
