— Так… — Валя села на стул, положила руки на колени. — Жалко?
— Жалко.
— Что же теперь делать-то? Ограбил нищих — ни стыда ни совести, теперь хватай меня, догоняй этих нищих и отдавай обратно. — Валя насмешливо и недобро прищурила глаза. — А как же?
Иван остановился перед ней. Тоже резковато заговорил:
— А усмешка вот эта… она ни к чему! Больно мне, ты можешь понять?
— Нет, не могу. Ты куда приехал-то? К нищим, к темным… И хочешь, чтоб его тут понимали. Не поймем мы.
— Ну, и к черту все! — Иван обозлился. — И нечего толковать. Вас, я вижу, не тронь здесь: «Мы темные, такие-сякие»…
— Да не мы, а ты нас сюда жалеть-то приехал, болеть за нас.
— Значит, уехать надо!
— Уезжай, правильно. А то мы тут с жалобами полезли со всех сторон… с любовью. Обрадовались.
— Перестань так говорить! — резко сказал Иван. — Если не понимаешь, слушай, что другие говорят.
— Вот теперь понятно. — Валя встала, подошла к рукомойнику, сполоснула руки, вытерла их… И вышла.
Иван сел к столу, склонился на руки… Болезненно сморщился, скрипнул зубами.
— Ммх…
Встал, начал ходить.
Сеня пришел на берег родной своей бурной реки.
Река здесь врывалась в теснину, кипела, катила крутую волну. Купались в ней редко — холодно и опасно.
Неподалеку от деревни находился санаторий — белел издали поместьем.
Дул ветерок, похоже, нагоняло дождя. Река была вовсе неприветлива…
На берегу собрались туристы, отдыхающие… Смотрели на реку, бросали ей в рассерженную морду палки. Кто-то, глядя на эти палки, обнаружил такую закономерность:
— Смотри, чем дальше палка от берега, тем дольше ее не выбрасывает.
— Да.
— Простите, сэр, — это велосипед.
— Почему?
— Это давно известно. Корабли в шторм стараются уйти подальше от берега.
— Я думал не о законе как таковом, а о том, что это… похоже на людей.
— Сильные идут дальше. В результате: в шторм… в житейский, так сказать, шторм выживают наиболее сильные — кто дальше отгребется.
— Это слишком умно…
— Это слишком неверно, чтобы быть умным.
— Почему?
— Вопрос: как оказаться подальше от берега?
— Я же и говорю: наиболее сильные…
— А может быть так: наиболее хитрые?
— Это другое дело. Возможно…
— Ничего не другое. Есть задача: как выжить в житейский шторм? И есть решение ее: выживают наиболее «легкие» — любой ценой. Можно за баркас зацепиться…
— Это по чьему-то опыту, что ли?
— По опыту сильных.
— Я имел в виду другую силу — настоящую.
— Важен результат…
В этот момент Сеня появился на берегу.
— Освежиться, что ли, малость! — сказал он.
— Куда вы? — удивились очкарики. — Вы же простынете! Вода — пять градусов.
— Простынете…
Сенька даже не посмотрел на очкариков. (Там была девушка среди них, Сеня на них на всех обиделся.) Снял рубаху, штаны… Поднял большой камень, покидал с руки на руку — для разминки. Бросил камень, сделал несколько приседаний и похромал волнам навстречу. Очкарики смотрели на него.
— Остановите его, он же захлебнется! — вырвалось у девушки. (Девушка еще и в штанах, черт бы их побрал с этими штанами. Моду взяли!)
— Здешний, наверно.
— По-моему, он к своим тридцати шести добавил еще сорок градусов.
Сенька взмахнул руками, крикнул:
— Эх, роднуля! — И нырнул в «набежавшую волну». И поплыл. Плыл саженками, красиво, пожалуй, слишком красиво — нерасчетливо. Плыл и плыл, орал, когда на него катилась волна:
— Давай!
Подныривал под волну, выскакивал и опять орал:
— Хорошо! Давай еще!..
— Сибиряк, — сказали на берегу — Все нипочем.
— Верных семьдесят шесть градусов.
— …авай! — орал Сеня. — Роднуля!
Но тут «роднуля» подмахнула высокую крутую волну… Сеня хлебнул раз, другой, закашлялся… А «роднуля» все накатывала, все била наглеца. Сеня закрутился на месте, стараясь высунуть голову повыше. «Роднуля» била и била его холодными мягкими лапами, толкала вглубь…
— …сы-ы! — донеслось на берег. — Тру-у-сы спали-и!.. Тону!
Очкарики заволновались.
— Он серьезно, что ли?
— Он же тонет, ребята!
— Э-эй! Ты серьезно, что ли?!
— Да серьезно, какого черта!..
— …у-у — орал Сенька. Он серьезно тонул. Видно было, как он опять хлебнул… Скрылся под водой, но опять выкарабкался. Но больше уже не орал.
— Лодку! Лодку!.. — забегали на берегу. — Эй, держись!
Побежали к лодке, что лежала метрах в ста отсюда и далеко от воды. Но кто-то разглядел:
— Она примкнута к коряге.
— Черт, утонет ведь! Еще хлебнет пару раз…
— Ребята, ну что же вы?! — чуть не плакала девушка в штанишках.
Голова Сеньки поплавком качалась в волнах, скрывалась из виду; опять появлялась… И руками он теперь взмахивал реже.
— Ребята, ну что вы?!
Двое очкариков начали торопливо сбрасывать с себя одежду. Вот скинул один, прыгнул в воду, ойкнул и сильно погреб к Сеньке. И второй прыгнул в воду и стал догонять первого.
— Эй, держись! Держи-ись! — кричала девушка и махала зачем-то руками. — Ребята, они успеют?
— Успеют.
— Вот фраер-то!..
— Зачем он полез-то!
— Семьдесят шесть градусов, Николай верно говорил.
— Трепач-то!.. Хоть бы успели.
— Мне эти сильные!.. Сибиряки. Куда полез? Зачем?
— Ребята, успеют или нет? Где он, ребята?!
Ребята только-только успели: поймали Сеню за волосы и погребли к берегу.
Сеня наглотался изрядно. Очкарики начали делать ему искусственное дыхание по всем правилам где-то когда-то усвоенной науки спасения утопающих: подложили Сене под поясницу кругляш, болтали бесчувственными Сениными руками, давили на живот… Сеня был без трусов, девушка издали спрашивала, отвернувшись от компании:
— Ребята, вам теперь медали дадут, да?
Те, что возились с Сеней, захихикали.
— Ирочка, без трусов не считается.
— Как не считается?
— Если вытащили утопающего, но он без трусов, то не считается, что спасли. Надо достать трусы, тогда дадут медаль.
— Ира, иди подержи голову.
— Да ну, какие-то!..
Сеня стал подавать признаки жизни. Открыл глаза, замычал… Потом его стало рвать водой и корежить. Рвало долго. Сеня устал. Закрыл глаза. Потом вдруг — то ли вспомнил, то ли почувствовал, что он без трусов, — вскочил, схватился… там, где носят трусы… Очкарики засмеялись. Сеня — бегом по камням, прикрывая руками стыд, — добежал к своей одежде, схватил, еще три-четыре прыжка — и он скрылся в кустах. И больше не появлялся.
— Вот теперь и выпить полагается!
— Зря он сбежал! — сокрушались. — Лютенко нахмурится: «В честь чего выпивка?» — «Спасли утопающего». Не поверит. Скажет, выдумали. Ира, подтвердишь?
— Если вам не полагаются медали, то и выпивка не полагается. Я против.
Сеня между тем пришел в магазин. Продавщица была молодая. Сеня оглянулся, спросил продавщицу негромко:
— Здесь бумажник никто не находил?
— Какой бумажник?
— Кожаный… в нем пятнадцать отделений.
— Твой, что ли?
— Не имеет значения. Никто не поднимал?
— Нет. А что там было?
— Деньги.
— Твои, что ли?
— Не имеет значения.
— Много денег?
— Три тысячи.
— Новых?!
— Новых… Новеньких. Никто не поднимал?
Тут только сообразила продавщица, что Сеня ее разыгрывает.
— Господи!.. Сенька, заикой сделаешь так. Да ведь как серьезно, черт такой! Ты хоть раз в глаза видел такие деньги?
Сеня криво улыбнулся.
— Хочешь, я тебе сейчас… Ну ладно. Замнем для ясности. Дай бутылку. — Сеню всего трясло — замерз.
— Чего «я сейчас»?
— Ладно, ладно. Давай бутылку и помалкивай. Я про деньги не спрашивал.
— Женился бы ты, чудак-человек, — с искренним сочувствием сказала продавщица. — Женишься — заботы пойдут, некогда выдумывать-то будет что попало…
— Ладно, ладно, — сказал Сеня, не попадая зуб на зуб. Еще раз предупредил продавщицу: — Имей в виду: я про деньги не спрашивал. Если кто найдет, станут тебе отдавать — ты ничего не знаешь, чьи они.
— Ладно, Сеня, не скажу. Только ведь не отдадут.
— Как?
— А то не знаешь — как? Найдут и промолчат. Три тыщи — это дом крестовый, какой же дурак отдаст. Присвоют, и все.
— На всякий случай: ты ничего не знаешь. Они — фальшивые.
…Пришел Сеня поздно. Заметно выпивши.
— А где… она?
— Что ж ты один? Прихватил бы сюда — вместе бы выпили.
— …А она ушла?
— Ушла.
— Почему? Почему она ушла?
— Завтра поеду.
— Почему?
— Ты что, так уж пьян, что ли? Заладил, как попугай: «Почему? Почему?» Когда-никогда надо ехать.
— Надо?
— Тьфу!..
— Не сердись, братка. Правда, маленько выпил. Но ведь… ладно. Теперь слушай меня: не торопись. Поживи еще маленько… Никуда твой город не денется.
— Не могу.
— Можешь. Я знаю, почему ты заторопился. Ну, вот слушай: женись на ней. Если у тебя такие дела с семьей — женись. Лучше ее тебе нигде не найти. Это я тебе не пьяный говорю. Я для того и выпил, чтобы сказать. Если смущает, что я тут со своей… с этой… с любовью, то не обращай внимания. Я тут пришей-пристебай, никогда она за меня не пойдет, мы все это прекрасно понимаем. А и пойдет, то что я с ней буду делать, с такой? За тебя пойдет. Кладу голову на отсечение: лучше ее ни в жизнь не найти. Ваня, братка, я рад буду: женись на ней. Живите здесь. Я найду себе!.. Их тут навалом. Дом поставишь, семья будет… Ты же крестьянин, Ваня, как ты можешь так легко уехать? Тут не Мамай прошел… Тут твои руки нужны, голова твоя умная. Разве ты не понимаешь? Ты привык там, я знаю… Отвыкни. Трудно же без вас, черти! Мы справимся, урожай уберем, все сделаем… не то делали. — Сеня крепко зажмурился, тряхнул головой. — Не в этом дело. Вот ты говоришь: «Пусто». А что, мы не видим, что ли? Что, нам неохота, чтоб тут народу кишмя-кишело, чтоб гармошки орали по ночам, девки пели, чтоб праздники были, гуляли бы, на покос собирались? Помнишь, говоришь, покос-то? — Сеня помолчал. — Тоже люблю… Ребятишек бы своих косить учили. Помнишь, отец учил: «На пятку жми, сукин сын!» А про меня ты не думай, не жалей меня. Жалеть будешь — мне обидно станет. Это мне тебя жалко, но я молчал. А сейчас — раз уж пошел такой разговор — говорю: жалко и удивительно. Как только у тебя сердце терпит? Эхх, — вздохнул Сеня, — братка милый мой…
