— В последний раз, когда ты был здесь, помнишь, мы перечитывали место, где рассказывается, кто такой Симоун, о чем он мечтал и почему его мечтам не суждено было осуществиться. А сейчас прочитай о том, как он умер и как падре Флорентино бросил его сундучок с драгоценностями в море.
Мандо взял книгу и принялся читать. Тата Матьяс слушал его.
— «Больной мертв. — Отец Флорентино преклонил колена и начал молиться.
Когда он поднялся и подошел к постели, его поразило выражение глубокой скорби, застывшее на лице покойника; казалось, он уносил с собой в могилу тяжкое сознание бесцельно прожитой жизни. Старый священник вздрогнул и пробормотал:
— Да смилуется господь бог над теми, кто толкнул тебя на ложный путь!»
Мандо остановился, но Тата Матьяс сделал ему знак продолжать.
— «Пока собравшиеся по его зову слуги на коленях молились за упокой души усопшего и, с равнодушным любопытством глядя на постель, несчетно повторяли: „Реквием, реквием“, — отец Флорентино достал из шкафа стальной сундучок с легендарными сокровищами Симоуна. После недолгого колебания он решительно вышел из дому и направился к скале. К той самой, на которой любил сидеть Ибарра-Симоун, вглядываясь в морскую глубь».
Мандо перевел дыхание, прежде чем продолжать. Карьо заворочался, но не проснулся. Мартин громко храпел. Тата Матьяс внимательно смотрел на читающего юношу.
— «Отец Флорентино взглянул вниз. Темные волны с громким рокотом ударялись о выступы скалы, в лунном сиянии пена и брызги сверкали, как искры огня, как пригоршни алмазов, подбрасываемых в воздух демоном морских пучин. Священник окинул взором окрестности. Вокруг не было ни души. Пустынный берег терялся вдали, сливаясь с небом в туманной мгле, пронизанной неверным светом луны. Из рощи доносился тихий шелест листьев. Напрягши свои еще крепкие руки, старик поднял вверх сундучок и швырнул его в волны. Замелькали, тускло отсвечивая, стальные грани, фонтаном взметнулись брызги, раздался глухой всплеск, и воды сомкнулись, поглотив сокровища. Отец Флорентино подождал минуту, как бы надеясь, что пучина извергнет добычу обратно, но волны, катились все так же равномерно, бег их не нарушался, будто в океан бросили крохотный камешек».
Тата Матьяс глухо кашлянул, а Мандо перевернул последнюю страницу:
— «Пусть же хранит тебя природа среди кораллов и жемчугов на дне морском! — торжественно произнес священник, простирая руки. — Когда ты понадобишься людям для святой цели, господь сумеет извлечь тебя из бездны вод… А до той поры ты не будешь чинить зла, не будешь сеять неправду и разжигать алчность!..»
Была уже глубокая ночь, когда Тата Матьяс и Мандо закончили беседу, а утром три партизана распрощались со старым отшельником.
Покинув хижину Тата Матьяса, трое путников направились к главному партизанскому штабу в Инфанте. Кратчайший путь туда пролегал через Сампитан. Однако после того, что там произошло днем раньше, возвратиться туда было бы равносильно самоубийству.
Мандо предложил добираться до Инфанты окольным путем, через провинции Лагуна или Рисаль. Правда, была еще дорога через Булакан, но это слишком далеко — пришлось бы делать огромный крюк. В Лагуне же, если только им удастся достигнуть Лонгоса или Санта-Марии, они окажутся вне опасности среди лесной холмистой местности. Кроме того, многочисленные тропки, проложенные партизанами и местными жителями, не дадут им заблудиться.
Однако хуже всего было то, что они не знали, какие из этих мест заняты японцами, а какие находятся в руках отрядов Сопротивления. Придется постоянно выяснять это у местных жителей, все время рисковать, быть начеку. Тем более что обстановка менялась каждый день.
Путникам приходилось совершать привалы — они быстро уставали, да и особенно спешить не было необходимости. Все равно ранее чем через неделю в Инфанту им не добраться, даже если бы они шли весь день, от восхода солнца до заката. Теперь главной проблемой для них стала еда. На много миль кругом не было никакого жилья.
Однажды Мандо споткнулся о межевой камень. На нем сверху он заметил две буквы — инициалы собственника этой обширной каменистой местности.
— Даже эти горы имеют хозяина, — вырвалось у молодого человека.
— Не может быть! — отозвался Карьо.
— Вся земля здесь поделена и зарегистрирована, — ехидно начал Мартин. — Вот только у нас с вами нет другой земли, кроме, той, что прилипла к нашему телу. — И он многозначительно посмотрел на свои руки и ноги с налипшими на них комьями грязи.
— Лично я уверен в том, — иронично усмехнулся Мандо, — что единственным побывавшим здесь человеком был землемер, размечавший эти участки. А тот, чьи инициалы выбиты на межевом камне, вряд ли заглядывал в эти места, потому что на автомобиле сюда ни за что не добраться.
— Если бы он и рискнул взбираться на такую высоту, то наверняка угодил бы в пропасть, — заметил Мартин под дружный смех товарищей.
— Таким людям вовсе незачем сюда наведываться. У них достаточно всяких прислужников, которые соберут для них доходы с земли, — возразил Карьо.
— Вы лучше скажите, где теперь эти богачи, — раздраженно проговорил Мандо. — Могу поспорить, что большинство из них сейчас в Маниле развлекается вместе с японцами. А мы…
— Поэтому-то мы и воюем против японцев, — проворчал Карьо.
— Мы ни за кого не воюем, мы сами по себе, — принялся вразумлять его Мандо. — Просто мы не хотим быть рабами.
— Эти хамелеоны к любой обстановке приспособятся, — сказал Мартин.
— Когда-нибудь это кончится, — ответил Мандо.
— Мы еще с ними посчитаемся, — добавил Карьо.
— После войны они наверняка снова окажутся наверху. Тьфу! — зло сплюнул Мартин.
— Ну, только через мой труп, — пригрозил Карьо.
— Нельзя же бесконечно обманывать народ, — продолжал Мандо. — Четыре века нас дурачили иностранцы, но это больше не повторится. Никогда… — Голос его окреп, и он вдруг выдохнул: — Правду сказать, порой великие филиппинцы помогали им в этом.
— Потому что собака привыкла к наморднику и цепи… — подхватил Мартин.
— Настало время сорвать намордник, и первыми, на кого она бросится, будут тюремщики, державшие ее взаперти, — проговорил Мандо.
— В иные времена, — воскликнул Карьо, — лучше быть собакой и сидеть на цепи, лишь бы давали есть. Друзья мои, если бы вы не были голодны… — И он поднялся с камня, на котором сидел.
Товарищи продолжали путь молча. Внезапно Карьо остановился на краю крутого обрыва.
— Смотрите! — указал он на группу деревьев гуавы, ветви которых сгибались под тяжестью плодов.
Карьо и Мартин в мгновение ока оказались на деревьях. Добравшись доверху, они бросили Мандо несколько плодов. Затем до отказа набив карманы сладкими фруктами, спустились вниз и, усевшись в тени деревьев, устроили настоящее пиршество.
— Теперь мы будем сыты до завтрашнего утра, — радостно заявил Карьо.
— Если у тебя не разболится живот, — охладил его пыл Мартин.
В ответ Карьо покрутил в руках большой плод гуавы и в два укуса умял его.
Насытившись, партизаны отыскали ручеек, вволю напились чистой воды и, довольные, продолжили свой путь.
Сгустившиеся сумерки застигли их в лесу. Поэтому им пришлось ускорить шаг, чтобы успеть выйти к океану, прежде чем окончательно стемнеет. Ночевать в лесу без крыши над головой невозможно, так как он кишмя кишит змеями и пиявками, и такое соседство отнюдь не безопасно для человека. Свет луны проник сквозь покрывало ночи, и они обнаружили, что подошли вплотную к пологому берегу полноводной, быстрой реки.
Здесь было решено заночевать. Перед тем как расположиться на ночлег, друзья подкрепились припасенными днем плодами гуавы.
— Мне бы сейчас жареного цыпленочка, — молитвенным шепотом произнес Мартин, вгрызаясь в недозрелый плод.
— А я мечтаю о том, чтобы москиты дали мне выспаться, — мечтательно произнес Мандо и улегся на землю, подложив под голову ладонь.
Однако не прошло и минуты, как он вскочил, отчаянно хлопая себя руками по икрам, бедрам, плечам и шее. Усталость брала свое, и он снова лег, но снова его облепила мошкара. Что же касается Мартина и Карьо, то они даже не рискнули прилечь.
Мандо набрал немного сухих листьев и веток и, достав из кармана тщательно завернутый в целлофан коробок со спичками, разжег костер.
— Большой огонь разводить не следует, — припомнил он одну из заповедей партизан. — Хотя в этих местах, кажется, нет японцев.
— Жаль, не запаслись мы сушеной рыбой, — посетовал Мартин. — Она такая вкусная, особенно если подержать ее на огне.
