В общем, ровно на следующий день после того, как стало понятно, что работать я больше не желаю, мои дивные продюсеры уже были у Марины, настоятельно рекомендуя ей через неделю выйти на сцену вместо меня. Дескать, систему она знает, что-то петь сможет — баловалась ведь когда-то, репетируя… Отказы ее всерьез не рассматривались. Ребята не просили, а попросту приказывали.
— А у меня двое детей на руках! Представляете? — заново переживает все Марина, пересказывая мне случившееся. Мы давно уже сидим на сумках, напротив друг друга и производим впечатление мирно беседующих подружек. — А он мне: «ты же не желаешь зла своим детям, ты же не станешь делать глупости? И не расскажешь никому о нашем разговоре, да?» Я говорю: «Никогда страстью к трепологии не отличалась, и дети здесь ни при чем». А он: «Дети всегда причем. На деле они всегда расплачивались за грехи родителей…» Я в ужасе: «О чём вы?!» Он с омерзительной такой насмешечкой: «Не обращай внимания, так просто, скаканул мыслями в историю, вспомнил советские времена и несчастных детей врагов народа…Окуджаву того же. Знаешь, что ему всего семь лет было, когда без родителей остался? Твоему сыну семи еще нет?» Нет, ну представляете!!! Подкованный какой, блин!
Марина тараторит, испытывая явное облегчение от того, что вот, наконец, нашелся человек, которому можно все рассказать. Понимаю… Держать в себе столько чужого говна страшно тяжело и омерзительно.
— Это я начальству про Окуджаву рассказала, — признаюсь в причастности, чтоб не поддерживать легенды о чужой «подкованности». — Они наслушался и тут же решили для красоты сюжета в ход пустить… Вот ублюдки! — в голосе моем, вопреки всем здравым смыслам, звучит даже нечто вроде уважения.
Надо же, запомнили, отметили и правильно употребил. Марина-массажистка — она на такие вещи падкая… Я ведь ей, кажется, даже о своей теории повторения судеб успела сообщить. И она, помнится, приняла её сразу. Заголосила, что давно сама это замечала: куда ни ткнись, все повторяют чужие биографии. То есть, вот был у нее приятель, внешне — один в один Майк Науменко, да и в душе такой же прекрасный раздолбай из породы тех, кто много пьёт, мало репетирует, но прекрасно выступает… Пока он жив был, она этой схожести значения не придавала, а как умер от кровоизлияния в мозг, не дожив двух месяцев до юбилея театра, как Науменко до десятилетия своего «Зоопарка» — так сразу поняла: он не просто похож, он основные перегибы судьбы повторил. Или вот соседка у нее была…Но про соседку я уже не очень помнила.
Главное — Марина открылась человеком впечатлительным, в повторение сюжетов верящим. А гады, наши, это отметили и вспомнили, сволови, что Маринкиного пятилетнего сына Булатом зовут…
— Не важно, кто ему рассказал, важно, как он этой Окуджавовской историей мне угрожать пытался. — продолжает выговариваться Марина. — Формально — просто излагает исторические факты, но так смотрит при этом, так намекает… «Мать Окуджавы», — говорит, — «Пошла к старому другу семьи, хлопотать за мужа, безвинно арестованного и своими же партийцами оклевётанного. Грех не пойти и не похлопотать, когда сам Лаврентий этим другом семьи был. Понимаешь? В общем, женщина все уладила, практически. А, уже уйдя, на миг вернулась и нечаянно стала свидетелем обрывка телефонного разговора Лаврентия. Из обрывка этого она ничего не поняла, да и невозможно там было что-то понять, но Лаврентий решил перестраховаться. И перестраховался, несмотря на статус друга семьи и личные горячие симпатии к матери Окуджавы» — это он мне все, якобы, просто как историю рассказывает. — «Пришла просилица домой счастливая. Говорит: «Лаврентий обещал все уладить», легла спать… А ночью за ней пришли. Забрали очередного врага народа и Окуджаву без родителей оставили…Так что, чтобы дети с родителями росли, лучше ничего вообще не узнавать, даже нечаянно. И не отказываться от предложенного сотрудничества…». От таких разговоров я вообще прокляла тот день, когда с вами познакомилась. Жила в страхе все три дня репетиций. Один раз за вас на сцену выходила даже. Только не получилось у них ничего. Я по стилю не подошла. Не от сценического неумения. В плане телесами трухануть, я всегда ого-го была! Просто в образ вашя не попадаю. В общем, сказали — для этих целей не подходишь. Если что другое — позовем. И не заплатили, кстати, за три дня репетиций… Ну, в общем, фиг они меня теперь найдут. Меня это их «если что другое», совершенно не впечатляет. Знакомые в тур этот помогли вписаться. Вот, поеду, подзаработаю, заодно следы замету… Дети с бабушкой, я — свободна и при деле. Хорошо, что все хорошо кончается…
— Выходит, мы с тобой тут по одному и тому же поводу… — хмыкаю, больше для самой себя. — Ладно, Марин, — проявляю вершины гуманизма, — Давай не будем ворошить. Я смотрю, у тебя еще не отболело…Да и мне все это вспоминать не приятно.
— Нет-нет, — упрямство всегда было отличительной чертой этой девочки. — Мне важно, что б вы всю правду знали. Что б, не думали, будто я совсем уж какая пакостная…То есть я такая, конечно, — Марина фыркает и криво усмехается. — Но все ж легче, когда честно обо всем расскажешь. Да, согласилась работать вместо вас, но не по своей воли — запугали меня, замучали интригами… А как смогла, сразу от них сбежала. Горючими слезами облила напоследок, и сразу сюда поехала. А тут — вы. Забавно, да? Главное, чтоб остальные нас тут не нашли, правда? А то я уже совсем крышей еду — всюду вргаи мерещатся… Но это и не плохо. /Слава богу, мой дружище, есть у нас враги,/значит, есть, наверно, и друзья/…— цитирует Маринка и заискивающе так заглядывает мне в лицо. — Вы, Марина, знайте, что всегда мне были глубоко симпатичны, и что никаких гадостей я вам делать не хотела. В общем, можно на «ты», а?
Марина тянет мне свою крепкую руку и настороженно щурится.
Ну что тут говорить? Забудем все глупости. Мне с ней детей не крестить. А обиду таить — дело гиблое…
И потом, рада я этой девчонке. Несмотря ни на что — рада. Слишком свежи в памяти наши увлекательные московские беседы. В этом мире настолько редко встречаешь своих — тех, кто мыслит так же, интересуется тем же, горит от того же, — что в конечном итоге, плюешь уже на путаницу, ими образованную, а радуешься попросту их наличию в твоей жизни. Я решила не привередничать, простить великодушно и в дальнейшем общении не отказывать.
Пожимаю протянутую руку, подмигиваю.
— Не боись! — говорю, — Если к нам еще наши милые прошлы работодатели сунутся, мы их вмиг к стенке прижмем. Нас ведь теперь целых двое…
Неожиданно крепкой непечатной тирадой Марина поддерживает меня, рассказывая, что и в каких именно позах мы проделаем с Артуром — нашим бывшим менеджером, если он посмеет сунуться к нам, или к её, Марининым, малышам. Х-м-м…
Не ожидала от этой барышни такой матерной прыти… Впрочем, какая разница, как выражаться, если мыслим одинаково?
— И кем ты в агит-туре быть собираешься? — спрашиваю, чтобы сменить тему.
— Да уж кем возьмут. — кривится Марина,
— И я также…
Внезапно пропала всякая охота говорить. Так и сидели мы с бывшей моей массажисткой на сумках, тихо-тихо, ноги поджав, колени обняв, глядя вдаль и о своем думая. Вечно, наверное, сидели бы так, потому что спешить нам на самом деле было некуда. Бросая Москву, мы, по сути, бросали себя. Были теперь, в общем, обе погибшие, а значит, считай, бессмертные. Как эльфы Толкиена, временем пренебрегавшие и не скупившиеся тратить столетия на обмен взглядами.
И тут Марину позвали на собеседование.
Вышла она оттуда загадочная, улыбающаяся, светлая.
— Меня во вторую агитбригаду назначили. Там, оказывается, все перетасовалось. Основная группа зимой поедет, перед выборами. А мы — сейчас, для создания нужной атмосферы в массах. Они — тур политический, а мы — просто так. Едем под лозунгом: «искусство — массам!» Или как там это будет звучать по-украински? — Маринка тараторит очень весело, потом лукаво прибавляет: — Я побегу, а то сама потом место, где нужный поезд стоит, ни в жисть не найду. А так — поеду с ребятами… Я там кое с кем уже знакома, — Маринка хитро щурится. — Понимаешь, когда с малыми детьми все время живешь, а потом вдруг на свободу вырываешься, то… Ну, в общем, симпотный там мальчик один с нами едет. Вызвался к поезду провести… А хочешь, мы тебя подождём?
Глядит она так, как смотрит на мать отпрашивающаяся в ночной клуб несовершеннолетняя пигалица.
— Иди, — говорю, — Со своими симпотными ребятами. Чего меня ждать? Я ж с Бонифацием еще встретиться должна… Рада была встрече. Пока. Может, еще увидимся…
* * *
Сейчас понимаю, что Маринка прощалась как-то не слишком тщательно. При желании, сразу подвох заподозрить можно было. Но это я теперь знаю, а тогда и в голову прийти не могло очередного сюрприза от нее ждать. После драки кулаками не машут, и за содеянное я на Ринку уже накричала, поэтому сейчас снова злиться по этому поводу глупо. В общем, вот они, мелкие неприятности, гадалкой обнаруженные.
