А теперь вот что-то мешало ему отдаться работе с душой, чего-то ему не хватало или, наоборот, что-то было лишним.
Дубов стал размышлять над этим и наконец понял, в чем дело. Дело было в войне. Война была не только на фронте, но и в тылу. Тяжелой осязаемой громадой навалилась она на этот старый и большой город на Исети, давила, вползала в каждый уголок и маленькую щель.
Отрезая утром кусок черного хлеба для мужа, жена Дубова с жадной тщательностью подбирала все мельчайшие крошки и, собрав их, вдавливала в сырую податливую мякоть: нужно было дорожить и полуграммом. Возвращаясь с работы, Дубов подбирал около лесного склада обрубки досок и щепки: нечем было топить печь. Жена тащила на рынок неношеное шелковое платье и обменивала его на старое ситцевое, чтобы в придачу взять кусок бязи: нужно было одеваться. Пятнадцатилетние пареньки в цехе работали по двенадцать часов: кто-то должен был заменять ушедших на передовую линию фронта. Над их головами висел намалеванный грубо и броско горячий, суровый лозунг: «Иди на работу, как в бой!» Цех перестал выпускать части для плугов и сеялок, он обрабатывал детали для смертоносных «катюш». Он ничего не делал для созидания, он творил орудия разрушения.
Этот упорный и злой труд, эта жизнь с лишениями и жестокой борьбой — все стало необходимостью, обязанностью, испытанием. Война гремела не только в тяжких или стремительных боях на фронте, она надсадно громыхала и здесь — в упрямом напряжении сил на линии труда.
Вспомнив госпитальные кочевья, Дубов мысленным взором окинул всю страну и по всей стране увидел вот таких же пареньков, такие же плакаты и сумрачные, настороженные корпуса цехов. Он понял свой долг, и суровая решимость наполнила его сердце знакомой солдатской силой.
Теперь во время работы и после нее Дубов ощущал что-то похожее на удовлетворение, какое испытывал в бою, сделав удачную перебежку от одного рубежа к другому. Дубов стал работать с ожесточением. Он похудел, лицо осунулось, а в его глазах появились темные искры, взгляд их стал острым и злым.
Домой он приходил только поспать, да и то не всегда, не каждый день.
Однажды, когда Иван после двенадцатичасовой смены пришел домой и собирался лечь спать, девочка-рассыльная принесла записку от начальника цеха. Начальник просил прийти…
Цех гудел размеренно, однообразно. В конторке у начальника сидели сменный мастер и Федор Черенок. Начальник цеха указал Дубову на стул:
— Садись.
Значит, будет серьезный разговор. Иван присел.
— Ты извини, — сказал начальник, — дело спешное. Вот посмотри, — он протянул Ивану чертежи.
Завод получил срочный заказ. Два часа назад пришла телеграмма от наркома. Сроки были жесткими: требовал фронт.
— Не знаю, как выкрутимся, но выкрутиться нужно, — сказал начальник цеха и обвел всех тяжелым, напряженным взглядом. Иван вспомнил взгляд командира роты в тот день.
Задача была действительно трудная. Для обработки новых деталей необходимы были токари высшей квалификации, а сегодня днем, как назло, из цеха ушли в армию два лучших рабочих. Правда, отдел кадров обещал прислать замену, но лишь дня через два-три. Ждать? Нельзя. Законы войны неумолимы, и неразрывной цепью связан фронт с тылом, и каждое звено в цепи важно. Завод не даст продукцию — будут стоять пустыми вагоны, снятые с перевозки хлеба, — фронт не получит оружие. Враг будет наседать, неумолимый и злобный, — боец протянет руку за гранатой и не найдет ее; танкист, тоскуя и проклиная начальство, станет в пехотный строй; артиллерист, выпустив последний снаряд, грудью падет на землю, под хлынувшую лавину вражеских машин…
Дубов встал:
— Разрешите мне… Возьмусь.
Начальник цеха внимательно посмотрел на Дубова и неожиданно нахмурился. А Дубов посмотрел на начальника и подумал о недоспанных часах, вспомнил холодную свою комнату, скорбное лицо жены, вспомнил, что обещал ей завтра с утра пойти за дровами, — вдруг почувствовал, как тяжелы его веки и как ноет уставшая, надсаженная спина. А начальник цеха смотрел внимательно и сурово, и, шевельнув плечами, Иван сказал:
— Сделаю, — и добавил запросто: — Да вы не сомневайтесь.
Начальник встал и пожал ему руку.
— Признаться, Дубов, мы так и думали.
Федор Черенок вскочил и замахал руками:
— Я же говорил, говорил! Он этот вопрос сразу и принципиально понял…
Цех шумел однообразно и размеренно. Старый маленький цех завода, напрягая небольшие свои силенки, добросовестно и упрямо гудел, отказываясь от отдыха, начисто забыв о выходных и стараясь не вспоминать, что до войны он по ночам не работал. Штукатурка на его стенах местами обвалилась, окна пестрели фанерными заплатами, а железо на верстаках топорщилось буграми и рваными царапинами.
Иван притащил к станку груду заготовок. Просмотрев еще раз чертежи деталей, он привычно проверил работу самоходов станка, взглянул, не качается ли шпиндель, осмотрел сцепление шестерен… Когда он вставлял в патрон первую заготовку, его рука чуть дрожала, но как только загудевший мотор рванул вкруговую шпиндель, Дубов уже спокойно, наметанным глазом стал следить за резцом, вгрызающимся в сталь.
Первую деталь он обработал хорошо. Вторую, резко увеличив обороты, испортил. Потом, чуть нервничая, он выбросил еще несколько деталей и лишь после седьмой или восьмой вошел в темп и стал работать быстро и ровно.
Через час, по привычке спеша куда-то, к Дубову подбежал Черенок:
— Ну как, идет, а? Пошло? Ты понимаешь, Дубов, это сугубо важный заказ, чрезвычайно. Понимаешь, прямо на фронт. Так что я надеюсь. Ты понимаешь?
Дубов ничего не понимал, потому что не слушал. А Черенок, забежав в конторку начальника цеха, радостно объявил:
— У Дубова пошло! Я, кстати, побеседовал с ним, теперь пошло.
Начальник цеха устало поморщился:
— Пошли бы вы сами куда-нибудь, Черенок.
— Да, да. Я сейчас — на второй передел. Думаю и там провернуть кое-какую работу. — И, озабоченно потирая бритую голову, он заспешил в цех…
В ровном негромком шуме катились ночные часы. В прозрачном синеватом тумане, наполненном электрическим светом, склонялись у станков молчаливые фигуры с бледными сосредоточенными лицами. У Ивана лицо тоже было бледное, и желтые крапинки веснушек, казалось, стерлись или потускнели. В глазах рябило, и, чтобы отогнать из век кровь, Иван часто с силой жмурил их.
Он смотрел на вращающуюся деталь; неровности поверхности смазывались быстрым вращением, сливаясь в однотонную бегущую гладь, но Дубову все казалось, что деталь вращается слишком медленно, хотя он и знал, что скорость предельна. Спать почему-то хотелось не очень, но иногда, зажмурив глаза, он чувствовал, как набегает на него сонная одурь, напряжение спадает и мускулы расслабляются. Вздрагивая, словно его неожиданно толкнули в бок, Иван открывал глаза, и тут оказывалось, что резец грызет уже лишние микроны металла. Это злило Дубова, он нервничал, и стремительное вращение шпинделя казалось ему совсем медленным.
Вдруг одна мысль набежала на Дубова. Он хотел сосредоточиться на ней, но не смог: темп работы станка всего его вовлек в крутящуюся, мелькающую карусель, а мысль, застыв на месте, никак не могла бежать вровень. Тогда Дубов выключил мотор, отошел в сторонку, облокотился на верстак и с силой потер лоб, не замечая, что пачкает лицо.
Как раз в это время к нему подошел начальник цеха.
— Что, Дубов, притомился?
— Да нет. Вот думаю…
— А ты не думай. Пойди-ка вздремни. На диване у меня приляг.
— Спасибо, Степан Кузьмич. Только мне не до сна сейчас.
— А я говорю: поспи. Понял? Я тоже спать пошел. В семь приду — разбужу. Иди.
Иван направился к конторке.
Когда начальник цеха утром зашел туда, он увидел Дубова, с головой укрывшегося шинелью, на диване. «Не стану будить, — подумал начальник, — пусть еще часок поспит». Он разделся, сел за стол и только принялся что-то писать, как в конторку зашел мастер.
— Дубов-то учудил, Степан Кузьмич! — возбужденно сказал он. — Не видели еще?
— Н-нет, — неопределенно протянул начальник цеха и оглянулся на диван.
— Идемте-ка, посмотрите. Он тут без нас такое придумал… Соединил два резца и теперь шпарит — диву даешься.
— Постойте, да ведь он же спит.
— Кто спит?
— Дубов.
— Какое там спит! Я говорю: шпарит так, что посмотреть любо-дорого!
— Да вот же он.
— Это? Не-е… Ну-ка, кто тут?
Мастер потянул шинель, и человек, спавший на диване, быстро вскочил, ожесточенно потер круглую бритую голову, посмотрел на часы и сказал бодро и деловито:
— Очень хорошо. Исключительно! Двести минут в счет задолженности по графе «сон». Как дела?
А Дубов в это время действительно «шпарил». Сделав несложное, хотя и необычное, приспособление к суппорту станка, он соединил два резца и теперь в буквальном смысле слова работал за двоих. Сонная одурь прошла. Вдобавок радовала, повышая настроение, удача с резцами.
