Высокий растрепанный человек поднялся за столом и, пошатываясь, высоко поднял бокал.
— Здоровье и деньги! — провозгласил он хриплым голосом старого алкоголика. — И время, чтобы ими пользоваться! У нас-то его уже не так много, а вот у нее…
Расплескивая вино, он ткнул бокалом в направлении Джоанны.
— У нее, говорю, все впереди. Салюд, Хуанита!
Джоанна благодарно улыбнулась, в свою очередь подняв бокал и прикоснувшись губами к его краю. Ей было очень приятно, что дон Руфино Кабрера назвал ее по-испански, как всегда называла няня, старая негритянка Селестина, до самой смерти так и не сумевшая привыкнуть к иностранному имени своей воспитанницы.
Дон Руфино одним махом опорожнил бокал и, опираясь на широко расставленные руки, нагнулся и подмигнул иезуиту.
— А ведь Хуанита во многом права, святой отец! И знаете, в чем именно? Я не имею в виду ее оценку деятельности Арбенса — плохи или хороши его реформы… Все это относительно — хорошо для нас, плохо для индейцев, хорошо для индейцев, плохо для нас… И так во всем. Нет никакого объективного добра, никакого объективного зла. Все относительно, как говорит дон Альберто Эйнстейн. Да, так о чем это я…
Он замолчал под ироническими и недоумевающими взглядами сидящих за столом, потирая лоб ладонью.
— О моей правоте, дон Руфино, — громко подсказала Джоанна.
— Именно! — обрадовался тот, оборачиваясь к ней. — Ты, Хуанита, права в том, что смотришь вперед, а не назад. Улавливаешь мою мысль?
— Кажется, — улыбнулась она.
— Тот, кто смотрит вперед, всегда оказывается прав перед историей. Как Галилей, помнишь? Ты только не загордись! — закричал он вдруг, грозя ей пальцем. — Какой из тебя Галилей, еще чего! Это я так, к примеру… А тот, кто идет по жизни, глядя назад, рано или поздно треснется затылком об стенку…
Гости, которым наскучила болтовня дона Руфино, начали громко переговариваться.
— Сядь, Руфино! — резко окликнул Монсон. — Ты слишком много выпил, старина.
— Кто, я? — возмутился тот. — Я здесь трезвее всех вас, за исключением Хуаниты! Я, пропивший на своем веку две плантации и сейчас пропивающий третью, я здесь самый трезвый, Индалесио. А если я пьян, а вы трезвы, то тем хуже для вас! Слышите, вы! — Дон Руфино с размаху ударил по столу кулаком. — Если то, что вы здесь затеваете, задумано вами на трезвую голову, то вы самые безнадежные идиоты! Прошлое не возвращается, его не вернешь даже с помощью тех пулеметов, что каждую ночь валятся нам на головы… как манна небесная, ха-ха-ха-ха, на парашютах «мэйд ин Ю-Эс-Эй»…
Удар тишины заставил Джоанну насторожиться, иначе она, возможно, и не придала бы никакого значения последним словам сильно подвыпившего дона Руфино. Вскинув голову, она успела заметить, как некоторые из гостей обменялись быстрыми взглядами, и ничто так красноречиво не свидетельствовало о важности случившегося, как это свинцовое молчание, мгновенно нависшее над столом — над окаменевшими лицами, над теплым блеском серебра, над букетами орхидей, холодно и безучастно сияющими своей снежной белизной среди бутылок и недопитых бокалов. Что он сказал? Пулеметы на парашютах?
Чувствуя, что делает еще большую бестактность и окончательно расписывается в неумении вести себя в обществе, Джоанна подалась вперед и звонко спросила через весь с, тол:
— Какие пулеметы? Что вы хотите сказать, дон Руфино?
— Брось, забудь об этом, — неожиданно вяло ответил тот, встав из-за стола и неверными шагами направляясь к двери. Уже взявшись за ручку, он обернулся к Джоанне, провожавшей его тревожным взглядом, и вдруг крикнул с яростью:
— Забудь об этом, тебе говорят! Какое тебе дело?! Не лезь куда не следует, черт побери!
Джоанна, ничего не понимая, пожала плечами и осталась сидеть с недоумевающим видом.
— Неумеренное потребление алкоголя приводит иногда к навязчивым идеям, — мягко объяснил падре Фелипе, вертя в пальцах серебряный десертный ножичек. — Наш уважаемый друг уже не в первый раз заговаривает о парашютах… в подобных обстоятельствах.
Он кротко улыбнулся тонкими губами и через стол одарил Джоанну ласковым взглядом всепрощения.
Гости, как если бы слова иезуита были каким-то сигналом, снова зашумели. «Странно, — подумала Джоанна, — здесь что-то не так…»
— Молодежи предлагаю перейти в мою комнату, — решительно сказала она, отодвигая свое кресло. — Мне надоели эти вечные разговоры о политике… и о пулеметах. Идемте потанцуем, я привезла новые пластинки.
На ее счастье, девушек было больше, чем молодых людей. Протанцевав две самбы с застенчивым сыном управляющего «Грано-де-Оро» и один байон с лиценциатом, Джоанна начала отклонять дальнейшие приглашения, всякий раз указывая многозначительным взглядом на какую-нибудь из девушек, оставшуюся без партнера. Хороший предлог: хозяйка обязана заботиться о том, чтобы ее гостьи не скучали, — ни одна из них, даже эта зловредная толстуха Леокадия. Сегодня все должны веселиться, кроме нее самой, Джоанны Монсон. В самом деле, странно: ей вовсе не весело на этом празднике, устроенном в честь ее возвращения…
Во-первых, этот совершенно идиотский спор с падре Фелипе. Чего она думала добиться? Разве можно переспорить иезуита!.. Вторая причина, испортившая ей настроение, — общая атмосфера родительского дома, которую она особенно ярко почувствовала сейчас за столом. Все эти соседи, буквально шипящие от злости на правительство… Все эти разговоры, политические анекдоты… И хуже всего то, что и отец в этом вопросе заодно с ними. Праведное небо, неужели при его доходах он и впрямь может серьезно считать себя разоренным после аграрной реформы?! Нет, с ним нужно поговорить. Это просто недоразумение. Не может же умный человек видеть белое и твердить: «Нет, это черное, черное…»
И, наконец, в-третьих, это несносное молчание Мигеля. Письмо послано с нарочным еще вчера, и до сих пор никакого ответа. А между тем с посыльным они условились, что если он не сможет передать письмо сеньору Асеведо в собственные руки, то привезет его обратно. Письмо не вернулось, следовательно…
Джоанна вздохнула и, лавируя среди танцующих, подошла к столу с прохладительными напитками. Оказавшийся тут же лиценциат предупредительно откупорил бутылку.
— Могу я рассчитывать на следующий танец, сеньорита Джоанна? — спросил он, подавая ей запотевший фужер.
— Простите, я так сегодня устала… — извиняющимся тоном ответила она.
Лиценциат явно обиделся и отошел, отвесив ей церемонный поклон.
«Небо, ну что ему от меня нужно?..» — вздохнула Джоанна. Отпив глоток, она опустила фужер, печально наблюдая за крошечными пузырьками газа, с легким шипением лопающимися на поверхности. Если ответа не будет и завтра утром, значит Мигель ее разлюбил. Вот взял и разлюбил, очень просто! Такие случаи вовсе не редкость. Можно загадать — эта штука скоро выдохнется; я сосчитаю до двадцати пяти и, если после этого пузырьки еще будут подниматься— значит, не разлюбил. А если не будут — значит, разлюбил. Впрочем, это совершенно невозможно. Мигель не разлюбит. А вдруг? Нет, никаких «вдруг». Десять секунд уже прошло — значит, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать…
— Джо, там тебя спрашивают, — окликнула ее Долорес Кинтана, на секунду останавливаясь рядом вместе со своим партнером.
— Минутку, я занята… Кто спрашивает?
— Горничная, что ли! — крикнула Долорес из-за плеча заслонившей ее другой пары. — Там, в коридоре!
Джоанна еще раз взглянула на свой фужер — пузырьки продолжали лопаться — и стала пробираться к дверям.
— Вас на кухне хочет видеть водопроводчик, — таинственно объявила горничная, молоденькая смешливая мулатка.
— Водопроводчик? — Джоанна вскинула брови. — Меня? Хосефа, опомнись!
— Водопроводчик из Коатльтенанго, — подтвердила Хосефа, — он сегодня у нас работал, а сейчас уезжает и вспомнил, что ему что-то поручали вам передать.
Джоанна ахнула и помчалась по коридору, шумя платьем.
— Здесь работает водопроводчик? — спросила она прерывающимся голосом, влетев в кухню. — Вы его не видели, Патрисиа?
— Я здесь, сеньорита, — отозвался из угла мужской голос. — Добрый вечер.
— О, — смутилась Джоанна, быстро оборачиваясь, — вы здесь… Добрый вечер, сеньор! Вы хотели что-то мне передать?
Человек в синем комбинезоне поставил на пол паяльную лампу и выпрямился, вытирая руки ветошью.
— Хотел, — улыбнулся он, — да чуть было не забыл. Вы уж простите, я еще днем должен был отдать, да закрутился тут с работой, совсем из головы вылетело…
Он полез в нагрудный карман комбинезона и осторожно— кончиками пальцев, чтобы не испачкать, — извлек оттуда конверт. Джоанна увидела свое имя, надписанное знакомым крупным почерком Мигеля.
