Влага оказалась теплой с гниловатым привкусом, но нам ли обращать внимание на такие мелочи?
Утолив жажду и умывшись, я, наконец-то, снова почувствовал себя человеком. Светлана, наверное, тоже. Она перестала скулить, с ее лица исчезло отрешенное выражение и на нем даже промелькнуло некое подобие улыбки.
Мы спустились по руслу вниз и оказались у небольшого, заросшего высохшим камышом, болотца. В нем и терялся так кстати повстречавшийся ручей. А с противоположной стороны болотца манила свежей зеленью развесистая ива. Под куполом ее свисающих почти до земли веток мы и нашли временное пристанище со столь необходимой свежей прохладой.
Светлана выглядела обессилевшей, и я сам насобирал сухих веток и развел костер.
Курица, вопреки наихудшим предположениям, испортиться не успела. При помощи карманного ножика, с которым никогда не расставался, я вырезал два рогатика, нанизал птицу на прут и подвесил над огнем. Скоро запах жареного мяса приятно защекотал ноздри.
Девушка ожила и подсела ближе к костру.
— Этой местности ты тоже не узнаешь?
— Нет. Никогда раньше я здесь не была.
Иного ответа я от нее и не ожидал.
Несмотря на то, что долгое время мы ничего не ели, курица пошла туговато. Мясо казалось жестким и неудобоваримым. К тому же, у нас не было ни специй, ни хлеба, ни соли. Мы с трудом сжевали несколько крохотных кусочков, а все остальное снова завернули в бумагу и спрятали в рюкзаке.
Прохлада расслабляла. Разговаривать было лень, так же, как и думать. Мы лежали рядышком на мягкой траве. Не знаю, как Светлану, а меня сон одолел почти сразу.
Под вечер жара спала. Листочки над головами шуршали под прохладным ветерком.
Хотя ноги по-прежнему болели от усталости, необходимо было двигаться дальше.
Куда?
Об этом я старался не думать. Я почему-то очень надеялся, что, когда мы доберемся до леса, все сразу станет на свои места.
Благодаря отдыху настроение значительно улучшилось. Злость и раздражение исчезли, будущее перестало казаться настолько беспросветным, как несколько часов назад, а происходящее снова обрело черты приятного романтического приключения.
Мы уже с большим аппетитом подкрепились холодной курятиной, и запили ее мутноватой водой из ручья.
— Должно же это безобразие когда-нибудь прекратиться? — то ли спросила, то ли обнадежила меня девушка, и я утвердительно кивнул головой.
— Если бы кто-нибудь рассказал мне нечто подобное, ни за что бы не поверил…
— Да, везунчики мы с тобой…
Довольно быстро мы преодолели крутой подъем и взяли курс на недоступную, словно мираж, полоску леса. Правда, теперь она казалась значительно ближе. Но я бы не удивился, если бы случилось наоборот.
Впрочем, оптимизма хватило не надолго. Усталость давала себя знать, и вскоре мы снова едва передвигали ноги.
Когда солнце спряталось за горизонтом, и сумерки стали сгущаться, стало очевидным, что до леса нам не добраться. Необходимо было подумать о ночлеге, ибо спать под открытым небом — занятие не из приятных. На собственном горьком опыте пришлось убедиться, что даже в самую жаркую пору года ночи могут быть очень и очень холодными. А потому до наступления темноты, кровь из носу, необходимо отыскать убежище.
Как это не странно, проблема разрешилась сама собой.
— Что это там? — спросила Светлана, когда мы взобрались на очередной холм.
Недалеко, метрах в двухстах от нас, виднелась потемневшая от времени шиферная кровля приземистого длинного сооружения.
— Это — именно то, что нам сейчас больше всего нужно… — обрадовался я, и, преисполненный невесть откуда взявшимся оптимизмом, потащил девушку к столь удачно подвернувшемуся на нашем пути строению.
Радость моя усиливалась еще тем, что это был первый признак существования человека, повстречавшийся нам на протяжении всего длинного пути.
Скорей всего, в здании когда-то размещалась колхозная ферма.
Остатки деревянной ограды, почти полностью вгрузлые в землю металлические желоба для воды, полусгнившие ясли со спрессованной прелой соломой, утрамбованная копытами земля в загоне, на которой еще долго ничего не будет расти. Лишь вдоль повалившегося забора — густые заросли амброзии, такие же, как и под стенами длинного приземистого строения. Здесь, на хорошо удобренной навозом почве, был настоящий рай для дикой растительности. Амброзия достигала гигантских размеров. Сквозь ярко-зеленые и дурно пахнущие джунгли едва просматривалась шиферная крыша.
Судя по всему, людей, так же, как и скота, здесь не было очень давно.
Искать дверь не имело смысла. Я выломал сгнившую доску из ограды и с ее помощью проложил в густых зарослях дорожку к узкому, словно бойница, окну. Стекол, конечно, не было и в помине, так что мы легко проникли в темное, мрачное и очень неуютное помещение, в котором до сих пор преобладал насыщенный запах коровьего навоза.
Посветив зажигалкой, я увидел, что мы находимся в некоем подобии деревянной клетки. Такие же находились рядом и напротив. Только те, что были напротив, отделялись узким проходом, который тянулся вдоль всего помещения.
Гнилое дерево само рассыпалось под руками, и мы оказались в проходе. Здесь было не так темно. Сквозь проломы в шифере виднелись куски тусклого вечернего неба. В пустые оконные проемы свободно проникал сквозной ветер. От него не защищала даже плотная стена сорняков.
— Что-то мне здесь не очень нравится…
— Я тоже рассчитывал на лучшее…
По прелой соломе, вперемешку с засохшими коровьими блинами, устилающей бетонный пол мы медленно прошли весь коридор.
Отверстие входа наполовину заслоняла громадная куча высохшего перегноя, на котором обильно произрастали уже привычные глазу джунгли амброзии.
Здесь, возле входа, сквозняк ощущался сильнее. Но в глухом закутке у торцовой стены из грубо отесанного камня была выложена небольшая каморка. Дверь, конечно, отсутствовала, зато не было и окон, что хоть немного защищало от ветра.
Каменный простенок не достигал потолка. Он возвышался метра на два и был покрыт сверху чудом сохранившимся дощатым настилом. Доски лежали свободно, в иные щели свободно бы пролезла голова. Из некоторых свисала слизь перегнившей соломы. В общем, отсутствовал даже намек на элементарный уют, только выбирать нам не приходилось.
— Здесь и заночуем…
Я чиркнул зажигалкой. В ее тусклом свете нашим глазам открылись серые каменные стены с обвалившейся штукатуркой, а также невысокий деревянный лежак, устеленный все той же прелой соломой. На полу под ногами валялись битые кирпичи, обломки досок и прочий мусор.
— Лучшего места сегодня все равно не отыскать…
— Разве здесь можно уснуть?
На сон я даже и не рассчитывал. Пересидеть бы в защищенном от ветра месте и то хорошо.
Я молча сбросил рюкзак и стал собирать щепки для костра. Когда огонь разгорелся, и желтые языки пламени озарили неровным светом наше неприветливое убежище, вышел в коридор и выломал из клеток несколько более-менее прочных досок. Примостил их наискосок на край лежака, с другой стороны подложил кирпичи. По-моему, получилось неплохо. На импровизированной скамейке при желании, если отбросить излишнюю брезгливость, можно было и вздремнуть…
Страх подкрадывался незаметно. Сначала это был ветер, завывающий в дырах крыши. Под его мощными порывами что-то стучало, хлопало, визжало…
А потом…
Потом наступила полная тишина. И эта непонятная, неприродная тишина пугала сильнее всяких звуков. Словно уши ватой потыкало….
Лишь слабое потрескивание костра, да наше испуганное неровное дыхание…
А на улице… Как будто кто-то звук выключил…
Почему-то, без всякой видимой причины, не покидало ощущение, что вот-вот должно нечто произойти. Неприятное, ужасное… Еще более страшное от того, что его нельзя было предугадать.
Но сильнее всего угнетало само ожидание.
Светлана плотно прижалась ко мне и, кажется, боялась вдохнуть. Я тоже замер, сидел сам не свой. Мне было очень страшно. Казалось, из окружающей со всех сторон темноты на меня пялятся глаза множества невидимых существ. Я нутром чувствовал их, присутствие и с ужасом ждал того мгновения, когда они всем скопом набросятся на нас, запуганных до смерти, и совершенно беззащитных.
По-прежнему было очень тихо. Никакой посторонний звук не проникал в наше жалкое пристанище.
Время шло, а ничего так и не происходило. Страх не исчез, но от напряженного ожидания несколько притупился.
Внезапно я содрогнулся от мысли, что некоторое время находился словно бы в полусне, абсолютно не воспринимая окружающей реальности.
Парализованный страхом разум стал понемногу оттаивать, и в нем медленно зашевелились подобия обрывочных несвязных мыслей.
