— Это мой новый друг, — улыбнулась Сузан. — Я купила его, чтобы он составлял мне компанию. Мне хотелось иметь рядом со мной милое существо, о котором я могла бы заботиться.
— Как его зовут?
— Кадавр.
— Тьфу тебе!
— Я назвала его в честь «Философии общего дела» Федорова. Вы так интересно нам про него рассказывали на прошлой неделе.
Видимо, кличка была намеком на человеческие трупы, которые по смелой мысли философа когда-нибудь да будут вращаться на околоземной орбите в ожидании лучших дней.
— Профессор, вы не против, если Кадаврик посидит со мной на семинаре? Я живу одна-одинешенька, и мне не на кого его оставить. — Изумрудные глаза Сузан налились слезами. — Мой малыш очень тихий, он никому не помешает. А дома он будет повторять мне ваши лекции вашим же голосом!
Я, конечно, согласился, не подозревая о коварных планах семинаристки.
Каждый день Сузан приходила на занятия вместе с попугаем, уютно сидевшим у нее за пазухой. Иногда, впрочем, он вылезал оттуда и карабкался по ее бюсту, чем приводил в движение мужскую половину класса.
Прошел месяц. Кадавр стал как бы почетным участником семинара и иногда подавал (мой) голос во время дискуссий.
— Ваш пэт весьма неглуп, — заметил я однажды Сузан.
— Спасибо, профессор, вы очень добрый.
— Наверное, он требует за собой тщательного ухода. Как часто вы чистите его клетку?
— А он не живет в клетке. Кадаврик такой деликатный, что я никогда бы не стала держать его за решеткой.
— Где же он спит?
Зеленоглазка только этого и ждала.
— В кровати со мной.
— Вы не боитесь его раздавить? — ахнул я.
— Ну что вы, профессор. Я всегда сплю обнаженной, так что если ночью случайно касаюсь какого-нибудь его перышка, то сразу же это чувствую и переворачиваюсь на другой бок.
В своем воображении я перенесся туда, куда не надо, и моя горячая хакеновская кровь забурлила.
Я пал.
Девушка из среднезападной семьи (отец — фискал, мать — страховой агент), Сузан была польщена, что профессор был ею прельщен. Она охотно отдавалась мне в университетских контекстах: кабинете, библиотеке, туалете. Но от сеансов страсти на дереве столов и линолеуме полов у меня начала ныть спина. Мне захотелось перенести наши встречи в более комфортабельные условия.
В ответ на предложение провести ночь у меня дома Сузан заявила, что в принципе согласна.
— Но только если ты урегулируешь наши отношения.
Эти слова меня насторожили.
— Пожалуйста, объясни мне свою мысль.
— Кровать — поле деятельности молодоженов. Пока ты не попросишь моей руки, я не могу заниматься с тобой любовью под пуховиком на матрасе. Делать так значило бы, что я должна пойти против своих глубоких нравственных убеждений.
— Мать мою! Сузан, я же считаюсь сыном кафедры. Рано мне еще думать о конжугальных кандалах! Придвинься ко мне, моя милая, и я покажу тебе любовный класс, пусть даже на этой скромной скамейке (наш разговор происходил на кампусной лужайке).
И действительно, несмотря на труд и блуд, ни одна морщина не безобразила тогда мои светлые черты. Впрочем, как и сейчас. Воззритесь: мои поры чисты до сих пор. Причем без гормонов из эмбрионов! Зато дома на чердаке у меня висит фотография, сделанная лордом Сноудоном, где я похож на Кита Ричардса двадцать первого века.
Так или иначе Сузан ударилась в слезы. Прелестница продолжала рыдать и до, и во время, и после.
После пяти недель плача я уступил ее мольбам с характерной для альфы-мужчины добротой к слабой, сопливой женщине.
— Ладно уж, Сузи, быть тебе моей благоверной.
— Мерси, милый!
Матушка попыталась убедить меня отложить брак и подержать аспирантку в любовницах хотя бы пятилетку, но тут дала о себе знать моя сила воли.
— Хочу любить на мягком! — крикнул я.
Накануне свадьбы мать имела с Сузан беседу, в которой посоветовала ей следовать примеру Китти Толстого, Кроткой Достоевского, Душеньки Чехова и других жертвенных жен русской литературы.
Затем матушка поговорила со мной.
— Почему твоя девица все время улыбается? — спросила она, опрыскивая дезодорантом кресло, в котором до этого сидела невеста.
Я откинул волосы со лба характерным жестом.
— Наверное, она стеснялась, и от этого ее рот исказила гримаса вежливости. Некоторые люди, например японцы, ощериваются в ситуациях, где им не смешно, а страшно.
— Да она просто истеричка!
— Ты преувеличиваешь.
— Не знаю, не знаю. Я ей говорю: «Решение моего сына вступить с вами в брак — это трагедия», а она ухмыляется.
— Может, это манеризм?
— Боже мой, Роланд, какой ты наивный!
— Я потерял наивность вместе с невинностью.
— Не об этом речь. Я хочу, чтобы ты услышал, как эта каракатица вела себя со мной. С твоей матерью!
— Dites-moi, ma petite baby mère.[54]
— Ну хорошо, мисс Сузан, говорю я ей, раз вы хотите выйти за моего сына замуж, подумайте о том, какими должны быть ваши приоритеты в семейной жизни. Трепещите над Роландом! Убейте своих родителей, убейте детей, убейте себя наконец, но чтобы у него все было хорошо! Ужин чтоб был на столе, а дом в чистоте. Если не умеете готовить, объясняю, то надо научиться. Путь к сердцу Роланда лежит через его пищевод. Помните, что любовь мужчины быстро исчезает, но аппетит остается. Так что бросьте университет, советую, у вас теперь будут дела поважнее. Сядьте за поварские книги — этим вы, быть может, спасете ваш опрометчивый брак. А она смеется, представляешь? Ты ей скажи, чтобы она бросила свои штучки. Если уж ей удалось поймать первородного фон Хакена-Харингтона, то пусть радуется, но про себя.
— Конечно, maman.
— А не то я сотру улыбку с ее лица!
— Серьезно?
— И еще. Помни, что ты разбил мое сердце.
— Разве можно такое забыть?
— Я прекрасно понимаю, чем эта трясогузка тебя прельстила. Но раз она столь много для тебя значит, ты должен поставить себя так, чтобы она доставляла тебе усладу даже если она в плохом настроении. Даже если у нее приступ мигрени, изжоги или радикулита!
Рассуждения родительницы показались мне резонными.
— Будь в постели покорная, а на кухне проворная, — сказал я Сузан в день свадьбы. Суженая обещала, что рада стараться. И действительно, сперва она была очень отзывчивой на ласки своего страстного супруга. «Ты моя царевна-либидо», — ворковал я ей на радостном русском языке, которым мы пользовались, чтобы скрыть от окружающих суть конжугальных контактов.
Сузан, надо сказать, была суперароматная. Она прыскалась духами «Hypnotic Poison», которыми у нее пах пах, прическа и даже попугай. По ночам я вдыхал пьянящий диоровский запах, и даже пронзительные крики и комментарии Кадавра, кружившего над нами в самые сокровенные секунды, не могли вывести меня из сказки семейного счастья.
Первый месяц был медовый, но второй — бедовый. Оказалось, что Сузан не понимала моей сексуальности, моей интертекстуальности. Полдня она проводила болтая по телефону с подругами — видимо, лесбийками, как часто бывает среди женщин. Более того, молодоженка отнюдь не бросила аспирантуру, а продолжала слушать курсы, в том числе мои. Между нами возник конфликт. Если я не награждал Сузан пятерками, она устраивала сцены тут же в классе перед студентами, а потом пилила меня в супружеской кровати, с которой я когда-то связывал такие большие надежды. Жене вторил злым голосом Кадавр.
Я впал в фрустрацию.
Вдобавок супруга, иссушенная феминизмом, готовить не хотела и не умела, поэтому я должен был заказывать блюда из ресторана на дом. Сплошное брюшное несчастье! Цитирую грустный график: понедельник — китайская еда, вторник — итальянская, среда — тайландская, четверг — мексиканская, пятница — индийская, суббота — сандвичи. А в воскресенье идем к Джеку Мак-Гольдстийну в гости, чтобы не грохнуться с голоду.
Брак обряк. Мы спорили и ссорились, опускаясь до брутальной брани, до ранящих ругательств.
— Ах ты американская сухарка, — корил я Сузан, — тебе никогда не понять эмоций моих внутренностей, моей славянской селезенки!
— А ты не уважаешь женских нужд, не то что мои подруги, которые гораздо чувственнее вас, грубых мужчин.
Житейские и животные коллизии!
Впрочем, я еще не был готов захолоститься и поэтому решил спасти наши отношения. Однажды вечером — это было в понедельник, мы только что отужинали вон-тонами по-кантонски и курицей «ни-хао» — я проникновенно посмотрел на супругу.
— Сузи, хочу прочитать тебе стихотворение.
Холодность женщины всегда
Мужчин оставит без ума.
Утроба не пустырь, а рай —
Ее детьми ты наполняй!
Сказано — зачато. За какой-нибудь год жена произвела на свет двух сыновей. Старшего в честь меня назвали Роландом. Цитирую его имя целиком: Роланд Герберт Спенсер фон Хакен Харингтон VI. Младший тоже носит силовое имя: Танкред Рихард Вагнер фон Хакен Харингтон I.
