С одним мужиком по фамилии Сергеев, бывшим комсомольским активистом, а потом — сотрудником прокуратуры, они наладили дело по торговле березовыми вениками у единственной в городе бани с парным отделением. Мужик до этого сопровождал партии курток из Пакистана, но погорел на таможне и залез в долги. Веники выручили его. Из центральной России конечно, не возили, Сибирь была ближе. Поставили одну бабу, которая до того продавала чебуреки перед Домом быта и культуры, торговать перед банным входом. Была еще у Равиля идея открыть пару платных туалетов, но у них в городе это дело не пошло: население продолжало справлять нужду, где придется, и платить за это местному народу казалось не просто излишеством, но форменной дикостью.
Одно было плохо — Сергеев пил. Причем чем больше они на вениках зарабатывали, тем больше пил Сергеев. Спьяну он сошелся с этой торговкой, и они вдвоем стали воровать деньги у подельника: баба попросту утаивала часть выручки. Равиль обнаружил это довольно быстро, но не стал устраивать разборок, а наблюдал молча, выжидая. И когда они возвращались из Сибири с очередной партией товара, Равиль столкнул подвыпившего Сергеева с вагонной площадки в степи под Оренбургом. Это было не первое в его жизни убийство, еще в ранней юности он на спор со старшими парнями ударил по голове обрезком трубы одного таксиста с иногородними номерами. Таксист упал лицом на руль, в кармане у него не было и десяти рублей. Впрочем, возможно, таксист выжил — труба не была тяжелой.
Бабе Сергеева Равиль рассказал, что тот спьяну, возвращаясь из вагона-ресторана, выпал за борт, так он выразился. И поинтересовался, где она держат кубышку с украденным. Испуганная баба все поняла и отдала Равилю немалую сумму, которую Равиль сунул в карман, не считая. И цыкнул сгинь. С тех в городе ее никто никогда не видел.
Равиль вывел из этой истории два урока: дело должен возглавлять один человек, а именно — он сам. И надо более тщательно подходить к подбору персонала. Многие искали у него партнерства. Скажем, один бывший учитель словесности предлагал стать соучредителем бизнеса по печатанью классиков русской литературы. Свое издательство он предполагал назвать Раскольников, но Равиль рассмеялся ему в лицо. Сам он Достоевского не читал, но видел скучный — даром что детектив, как гласила афиша — фильм в кинотеатре, прикидывая, как бы приспособить фойе под торговый зал, и предсказал, что это дело развалится из-за отсутствия прибыли — в первые же полгода. И он оказался прав.
От идеи захватить кинотеатр он отказался. Много прибыльнее показалось предложение перепродавать алтайский мед: при себестоимости четыре рубля можно было сдавать его в потребкооперацию по одиннадцать рублей с полтинником, с прицепом, что называется. Дело обещало быть очень хорошим, но оказалось невозможно найти сборщиков, которым можно было бы доверять. Предложение упасть в долю для покупки свечного заводика при православной церкви он тоже отклонил: попы были жадными и явственно вороватыми. Оставалось одно — заняться малопочтенным делом по пошиву носильных вещей.
В общаке у воров Равиль взял кредит, причем на вполне божеских условиях. Он долго не мог решиться на это, потому что знал: задержи он выплаты хоть на день, его поставят на счетчик. А через месяц выловят из реки с ножом в спине. Но решился и открыл подпольный цех по пошиву детского и постельного белья, семейных трусов в горошек и цветок — эти товары в городскую торговую сеть давным-давно не поступали. Открыл так: двое братков заглянули в одно ателье, поговорили с директором, и тот на следующий день уволился. Директором стал Равиль. Первым делом он уволил половину работниц и старого закройщика, оставив только еврейку-бухгалтера и троих матерей-одиночек. Никаких костюмов и брюк, понятно, здесь больше не шили. Но много заработать на этом деле было нельзя: очень дорого оказалось качественное сырье, чтоб не разъезжалось после первой же стирки. Так что, скажем, комплекты постельного белья почти ничего не приносили. Магазины его товар не брали, опасаясь проверок. Брали комиссионки, но по смехотворным ценам — даже с кое-как нашитыми фирменными этикетками. Приходилось посылать собственных работниц на рынок… Аккуратно расплатившись с долгами, Равиль продал свое ателье, причем тому же самому директору через его же бывшую бухгалтершу.
К хорошим деньгам привыкают быстро. И Равиль привык. Но не прогуливал их, был, как известно, не пьющий, а доступными девками не интересовался. Деньги откладывал, потому что нужно было приобрести машину и жениться. В свою очередь для того, чтобы жениться, нужно было обзавестись собственным жильем. А поскольку все это в его жизни было впервые, даже мотоцикла никогда не было, жены — тем более, как никогда не было и своего угла, он подходил к делу осторожно и с расчетом. Он давно не жил в гостинице, а нанимал комнату с верандой в пригороде у одной очень жадной старухи, в его отсутствии шарившей в его вещах. Она перестала так поступать, когда Равиль вполне убедительно пообещал ей отрезать уши.
Настоящие деньги, однако, пришли позже. Подошла кооперативная эпоха, и Равиль открыл свой первый легальный цех — по пошиву женских дубленок, которые проще было бы назвать приталенными овчинными полушубками. Он назвал свое детище Время года, ему казалось — красиво, звучно, по делу. В степи у казахов можно было купить сырья сколько душе угодно, и по бросовым ценам. Главной в кооперативе была социальная направленность — Равиль принимал на работу женщин, освободившихся из колоний. На территории недавно брошенного полком мотопехоты монастыря он отремонтировал для них общежитие, которое представляло собой две комнаты с нарами, очень похожие на камеры в пересыльной тюрьме. Бабы эти находились в трудном положении, многие со справками вместо паспортов. Паспорта он им выправил через знакомую ментуру, но на руки не дал, запер в сейфе. Деньги выдавал лишь на текущие расходы, остальное держал на именных депозитах. Если какая-нибудь из работниц беременела, ее тут же увольняли, но расплачивались честно. Равиль быстро обрел необходимые навыки рабовладения, дело поставил на широкую ногу. Через год у него работали до сотни работниц, а поскольку он наладил бесперебойный сбыт товара в средней России, то один вложенный рубль стал приносить до тысячи рублей прибыли. И Равиль стал действительно богатым человеком.
Деньгами он распоряжался умело. Купил сразу две квартиры на одной площадке кооперативного дома, и объединил их. Невеста у него на примете была: русская по имени Надежда, дочка главного инженера цементного завода, из старообрядцев, образованная, закончила библиотечное отделение местного института культуры, работала в районной библиотеке. Конечно, выросла она не в отцовском скиту, но в строгости, мать, которая вела домашнее хозяйство, глаз с нее не спускала, на все лето они уезжали к деду с бабкой на Алтай. Все было договорено с инженером, но свадьбу пришлось отложить: на Равиля впервые было совершено покушение.
Его ударили по голове и пырнули ножом в живот в его собственном подъезде, но денег не взяли, оставили даже золотые часы. В больнице его откачали. Он выжил и стал прикидывать, кому он мог перейти дорогу. Все сходилось к тому, что его заказали конкуренты-армяне. Потому что, несмотря на то, что армянский цех был далеко, в Краснодаре, их интересы все же пересеклись в восточной Украине, в Днепропетровске. Впрочем, они, забив стрелку в ресторане на острове на Днепре, вроде бы договорились, и Равиль обещал Ашоту снизить объем поставок. Скорее всего, тот ему не поверил, в чем был, конечно же, прав… Выйдя из больницы, Равиль заплатил немалые деньги пацанам, и краснодарский армянский цех сгорел. Вместе со складом. Можно было жениться.
Школы Женечка, впрочем, достигал не часто. Иногда присутствовал на первых двух-трех уроках, но потом все равно сбегал. Нет, ему там не было одиноко, кое-какие приятели у него завелись, но их привлекали в основном уроки физкультуры, точнее — одна из одноклассниц на этих уроках. Звали ее Танечка Шагина. Для прыжков и бега она переодевалась в очень короткие облипавшие ее попку трусики и в легкую майку, из которой торчали созревшие к ее четырнадцати годам груди. Судя по всему, ей нравилось, когда однокашники мяли и щупали ее в раздевалке. Заставши однажды такую сцену, Женечка побледнел, выскочил в коридор, его чуть не стошнило.
Он бесцельно шатался по городу, бездумно петлял, достигая блаженной пустоты и отрешенности. Дышал сладким паром мокрых осенних листьев, которые дворники-татары не успевали убирать с тротуаров и мостовых: осень стояла пышная, теплая, яркая. Но однажды Женечка откопал в бабушкиной, точнее — дедовой, библиотеке Путеводитель по Москвъ тысяча девятьсот девятого года. Одна дарственная надпись чего стоила Глубокоуважаемому постоянному и неутомимому руководителю Графу Юлию Павловичу от искренне преданного ему, и — подпись неразборчива. Под надписью пометка 1913 г. 19ое. Почерк ровный, с росчерками, как бы с намеком на каллиграфию, так учили писать пером в классических гимназиях, смысл подхалимский. Бабушка, усмехнувшись, сказала, что в двадцать третьем, что ли, году дедушка выменял этот том на рынке на целую селедку, полученную им в пайке Наркомата путей сообщения. Помню, я, молодая жена, очень плакала, потому что мы ведь голодали…
