Будто земля раскололась от хохота казаков. Смеялись все враз, заливисто, раскатисто, с приседаниями и похлопываниями по коленям, по животу и заду.
Кецай понял — над ним смеются. Сорвал тогда с головы малахай, оземь хлоп! Поутихли казаки. Сдергивать кухлянку стал, — чудит паря — совсем удивились.
— Погодь, — кинулся к Кецаю Анкудинов, — не петушись. — Хотел кухлянку одернуть, не успел. Стоял перед ним голый по пояс Кецай и выкрикивал гневно гортанные слова, а какие, не понять.
Разобрал интерес казаков, еще ближе придвинулись. А голый Кецай говорил и говорил. Енисейский внимательно вслушивался и покачивал головой, казаки пытали: что? Он отмалчивался. И так погляди на человека — гневается. Но вот расступились перед Атласовым.
Кецай был похож на олюторов, это и успокаивало. «Сладим», — подумал Атласов.
— Бороться хочет с Анкудиновым Степкой, — ответил Енисейский на немой вопрос Атласова.
— Ишь ты, — Атласов уважительно посмотрел на Кецая. — Эк его, каков! Но сломит его Анкудинов. Да и пущай облачится, не лето.
Кецай заговорил вновь, и Енисейский усмехнулся:
— Требует!
Поджал губы Атласов, с возросшим интересом посмотрел на коряка. Мороз какой, а он голый и не мерзнет. Знать, вынослив.
— Я с ним поборюсь! Держи, Иван, шубу.
Енисейский запротестовал: атаман, угомонись, не тревожь уснувшую анадырскую хворь.
— Да что ты суетишься! — прикрикнул, гневаясь, Атласов. — Лучше шубу крепче держи. — Вспарило атаманово тело.
«А пробирает, зябко», — подумал Атласов и стал находить на Кецая. А Кецай ноги расставил, вперед наклонился, руки нешироко развел и стал ими поводить, как бы подманивая атамана. Взыграла кровь у Атласова. Схватил он Кецая за руки, дернуть хотел на себя, да опомниться не успел — снег тело обжег. Взъерепенился, вскочил, хотел наброситься на Кецая, а тот руки опустил и улыбается. Плюнул в сердцах Атласов и — поскорее к одежде. Нетерпеливо натянул Кецай кухлянку, надернул малахай, а неказистость не скрыл.
— В юрту его зови, — приказал Атласов Енисейскому, — поговорить с ним хочу.
Остановил взгляд на улыбающемся Анкудинове.
— Отдай Кецайке нож, — сказал он Степану.
— Это зачем, почему?
— Не супротивьсь!
Заворчал Степан: жалко нож, проверенный, и кован с секретом, не зубрится. Однако нож отстегнул, подошел к Кецаю.
— Бери, Кецай, — Степан добродушно улыбнулся.
«Большой, а добрый», — подумал Кецай и сунул руку в торбаса. Всего ожидал Степан Анкудинов, но когда увидел в протянутой к нему руке маленький костяной нож, залапил Кецая.
— Вот это по-нашему. Смотри, братцы, отдарил. Большого понятия, знать, корякский народ!
Енисейский напомнил Кецаю, что атаман ждет.
— Садись, — Атласов гостеприимно показал рукой на место у костра. Кецай сел на мягкую оленью шкуру и по-восточному поджал ноги. Атласов сам выловил в котле кусок жирной оленины и протянул Кецаю. — Ешь.
Кецай с аппетитом съел мясо с мозговой косточкой, вытер о колени руки и, оставаясь внешне равнодушным, разглядывал бородатых людей, которые скупо перебрасывались словами.
Значит, рассуждал Кецай, он не ошибся, когда заявил сродственникам, что не боится огненных людей. С того времени, когда огненные люди, словно горные бараны, скатились с хребтов к берегам моря «Дамского, разве был убит хоть один человек из его рода? Болтают, что побили огненные люди олюторов. Да кто мимо них мирно мог пройти, когда олюторская стрела всегда нацелена в спину, а впереди выставлены засады! А сколько воинов потеряло племя Кецая в боях с неистовыми и злыми олюторами!
— Кецай, а что за люди живут за рекой Паланой?
Кецай помедлил с ответом, затем с явной неохотой сказал:
— Медвежатники.
Атласов знал сибирских медвежатников. Нет сильнее, злее и хладнокровнее этих людей. В любой драке медвежатник — сам-десять.
Заскребло на душе: все-таки Аверька вспугнул юкагиров. Ведь Еремка Тугуланов как просил: не гляди, атаман, что покорны на вид, измена таится и в трудную минуту прорвется; веру в тебя у них Аверька украл: загубит, мол, Волотька вас в Камчатке. «Пусть посмеют! — негодовал Атласов. — Ты, Еремка, плутни разводишь. Аверьку найду — повешу!» И вот ночью скрылись десять юкагиров. А куда? Спросил:
— Какого они нрава, эти медвежатники?
(А сам в уме прикидывал: тридцать казаков, двадцать пока еще верных юкагиров… Сколь же значительно число медвежатников? Захолонуло сердце, а любопытство разгорелось: на камчатских медвежатников, раз до Палан-реки добрались, отчего не посмотреть.)
— Мирного, — ответил Кецай и, приметив, как заблестели глаза Атласова, смолк.
— Ростом каковы? Ну, силой какой обладают, а? — разобрало Атласова, и он крикнул в нетерпении: — Чаю! — И когда Енисейский наполнил кружки, протянул сам одну Кецаю.
Кецай держал в руках кружку с горячим, терпко пахнущим черным напитком. Он наблюдал, как прихлебывал Атласов, как блаженно отдувался Енисейский. Зажмурив глаза, он втянул горячую воду. Дыхание перехватило. Но в следующий миг тепло разлилось по телу.
— Хочешь, расскажу про медвежатников? — спросил Кецай, когда с чаем было покончено. — Слушай. Есть у медвежатников бог свой — Кутха. Вот он и говорит как-то своей жене Мыты:
— Роди, жена, мне человека.
Но так уж вышло, родила Мыты человека и медведя («Крепкая баба», — подумал Атласов). Испугался Кутха.
— Поскорей собирайся и пойдем отсюда, а детей оставим тут.
Заплакала Мыты, а когда отвернулся Кутха, она тайком отрезала груди и положила перед детьми, чтобы с голоду не умерли.
Человек и медведь ели материны груди, так и выросли. Большими стали, тогда медведь и говорит брату-человеку:
— Пойдем в лес.
Выбрали место, хорошо зажили. К осени поближе стало, медведь предлагает:
— Давай, брат, на зиму себе корм запасать. Я что летом поем, того и будет на зиму.
Медведь, как добрый охотник, рыбу ловит, а брат пластает и сушит. Много заготовили.
Как зиме подходить надо, медведь опять говорит брату-человеку:
— Ставь балаган, а я себе яму вырою.
— Нет, ты брат мой, и я с тобой спать лягу.
Залезли они в яму и заснули.
Как только наст стал делаться, проснулся медведь и говорит брату:
— Скоро охотники придут меня убивать. Только ты не пугайся, тебя не тронут. Как меня убьют, начнут пластать и есть, а ты не ешь, только голову мою возьми.
Понаехало охотников с комариную тучу. Закричали, застучали, медведя выгоняют. Тут человек из ямы вылез.
Удивились охотники. Хотели убить, да зарычал в яме медведь.
Когда распластали медведя, человеку кусок теплого мяса протянули.
Отказался человек, попросил:
— Отдайте мне голову моего брата.
Охотники и отдали человеку медвежью голову. Нашел он отца и мать. Кутха и Мыты обрадовались — не бросил в беде брата-медведя брат-человек. Решил Кутха, пусть медведь станет человеком.
— Так на медведей медвежатники не охотятся? — спросил пораженный простотой сказки Атласов.
— Как без медвежатины жить медвежатникам, — улыбнулся Кецай.
— Тогда ладно, — сказал Атласов. — Ты сиди, сиди (Кецай захотел приподняться). — И Енисейскому: — Анкудинова зови, да побыстрее. (Подумал: «Если про медвежатников — без вранья, то дальше все пойдет легче».)
Послышалось зычное: «Степан! Сам требует!» — и вот — мгновение — уж стоит, улыбаясь, Степан Анкудинов и держит в руках хрупкую и до сих пор не виденную Кецаем вещь.
Кецай не мог сравнить эту вещь ни с чем; она не напоминала ни жирник, ни чаут, ни торбаса, ни лук, ни нарту… Завороженный, он встал и приблизился к Степану. Боясь вздохнуть, он рассматривал таинственную для него вещь и поражался ее хрупкости. («Верно, жилы натянуты, — подумал удивленно Кецай. — А зачем? Не лук ведь, не выстрелишь». — И усмехнулся про себя несуразности и ненужности подобного предмета.)
— Ну-ка, чудец, развесели народ своей скрипицей, — воскликнул Атласов.
— Понравилась, — удивленно хмыкнул Степан. — А что сейчас скажешь, паря?
Он сел на валежину, поставил скрипицу на левое колено и провел по струнам смычком. Звук, необыкновенно тонкий и сильный, отбросил Кецая ко входу. Он судорожно уцепился за полог, и, если бы не Енисейский, вовремя удержавший его, далеко был бы Кецай.
— Перепугали мужика, — сочувственно покачал головой Степан. — Кецай, — он шагнул к нему и положил руку на плечо, — хочешь посмотреть? Смотри, — и он протянул ему скрипицу.
Кецай с недоверием задел пальцами струны, и они тренькнули.
— Ну вот и обнюхались, — сказал Степан. — А теперь сидай на место, слушать будешь.
Что за дивные звуки полились… Они навевали то тревогу, то вселяли радость.
«Как хорошо шаманит огненный человек Степан, — думал Кецай. — Он, наверное, мог бы изгнать злых духов из нашего селения».
