Два дня спустя старая карга Вера Верне, скрюченная, как виноградная лоза, возбужденным голосом сообщила о прибытии нового аббата.
Мари отправилась в церковь.
Новый аббат, по всей видимости с трудом волокущий на себе тяжелую серую сутану, подметал паперть, болтая с прихожанами.
И когда Мари увидела красную толстую физиономию, грубые черты лица и куцую фигуру пятидесятилетнего священника, у нее больше не осталось сомнений в том, как она проведет последующие годы. Она будет разводить цветы, кормить кота, изредка наведываться в церковь и молчать до конца своих дней.
— Грег…
— Я работаю.
— Грег…
— Оставь меня в покое, мне еще двадцать три цилиндра драить!
Склоненная над второй турбиной мощная спина Грега с выступающими под трикотажной майкой буграми мышц отказывалась поворачиваться.
Матрос Декстер не отставал:
— Грег, тебя капитан ждет.
Грег развернулся так резко, что Декстер аж вздрогнул. Торс механика, от голых плеч до впадин возле крестца, сверкал от пота, и это делало его похожим на языческого идола: в рыжих огнях котельной окруженное облаком испарений блестящее тело казалось лакированным. Благодаря техническим талантам этого здоровяка изо дня в день, час за часом грузовое судно «Грэндвил» бесперебойно двигалось вперед, бороздя океаны и перевозя товары из порта в порт.
— Что, ругать будет? — сдвинув широченные, с палец толщиной, черные брови, спросил механик.
— Нет. Он тебя ждет.
Грег опустил голову уже виновато. И с уверенностью повторил:
— Ругать будет.
Декстеру стало так жалко друга, что по спине даже побежали мурашки. Он, гонец, знал, зачем Грега вызывает капитан, но не имел ни малейшей охоты сообщать ему об этом.
— Не сходи с ума, Грег. За что ругать? Ты пашешь за четверых.
Но Грег его уже не слушал. Он подчинился приказу капитана и теперь вытирал тряпкой руки, почерневшие от въевшейся смазки: он готов получить выговор, потому что гораздо важнее собственной гордости была для него дисциплина на борту: если начальник за что-то ругает, значит, он прав.
Грегу нечего было раздумывать, сейчас он все узнает от капитана. Грег вообще предпочитал не задумываться. Он был не по этой части, а главное, он считал, что платят ему не за это. Грег даже полагал, что размышлять — это предательство по отношению к чиновнику, с которым он подписал контракт, пустая трата времени и энергии. В сорок лет он работал так же, как вначале, когда ему было четырнадцать. Проснувшись на рассвете, до поздней ночи сновал по судну, драил, ремонтировал, отлаживал детали моторов. Казалось, он одержим стремлением делать хорошо, неутолимой самоотверженностью, которую ничто не может поколебать. Узкая койка с тощим матрасом служила ему лишь для того, чтобы передохнуть, прежде чем снова приняться за работу.
Он натянул клетчатую рубаху, надел непромокаемый плащ и двинулся за Декстером по палубе.
Море сегодня было недобрым: не то чтобы разбушевавшимся или неспокойным, а именно в дурном расположении духа. Изредка, точно исподтишка, швырялось пеной. Как это часто бывает в Тихом океане, все вокруг казалось одноцветным; серое небо передало миру свой свинцовый оттенок: волнам, облакам, дощатым палубам, трубам, брезенту, людям. Даже рожа Декстера, обычно отливающая медью, напоминала набросок углем на картонке.
Борясь с завывающим ветром, мужчины добрались до рубки. Стоило двери захлопнуться у него за спиной, Грег заробел: вдали от ревущих машин или океана, вырванный из привычной атмосферы едких запахов мазута и водорослей, он утратил ощущение, что находится на корабле, а не в гостиной на суше. Несколько человек, среди них старпом и радист, вытянувшись в струнку, стояли возле начальства.
— Капитан… — Готовый капитулировать, Грег опустил глаза.
В ответ капитан Монро произнес нечто нечленораздельное, прокашлялся, и наступила тишина.
Грег молчал в ожидании приговора.
Покорность Грега не помогла Монро заговорить. Он вопрошающе взглянул на своих подчиненных. Тем явно не хотелось оказаться на его месте. Поняв, что если будет слишком медлить, то потеряет уважение экипажа, капитан Монро совершенно бесстрастным тоном, никак не вяжущимся с той информацией, которую ему предстояло сообщить, спотыкаясь на каждом слове, сухо произнес:
— Нами получена телеграмма для вас, Грег. Проблема, касающаяся вашей семьи.
Грег с удивлением поднял голову.
— В общем, плохие новости, — продолжал капитан, — очень плохие. Ваша дочь умерла.
Грег вытаращил глаза. В это мгновение на его лице отразилось лишь изумление. И никакого другого чувства.
Капитан продолжал:
— Так вот… С нами связался ваш семейный врач, доктор Сембадур из Ванкувера. Больше нам ничего не известно. Примите наши соболезнования, Грег. Мы искренне вам сочувствуем.
Грег даже не переменился в лице: на нем застыло изумление, чистое изумление, и никакого переживания.
Все вокруг молчали.
Грег поочередно посмотрел на каждого, точно ища ответа на вопрос, который задавал себе; так и не получив его, он в конце концов пробормотал:
— Моя дочь? Какая дочь?
— Простите, что? — Капитан вздрогнул.
— Которая из дочерей? У меня их четыре.
Монро покраснел. Решив, что плохо передал смысл сообщения, капитан дрожащими руками вынул телеграмму из кармана и вновь перечитал ее.
— Гм… Нет. Больше ничего. Только это: вынуждены сообщить вам, что ваша дочь скончалась.
— Которая? — настаивал Грег, не понимая смысла сообщения и поэтому раздражаясь еще больше. — Кейт? Грейс? Джоан? Бетти?
Словно надеясь на чудо, капитан вновь и вновь перечитывал послание, как будто ждал, вдруг между строк появится имя. Незамысловатый, краткий текст ограничивался лишь констатацией факта.
Понимая беспочвенность своих надежд, Монро протянул листок Грегу, который тоже прочел сообщение.
Механик вздохнул, потеребил бумажку в руке, а затем вернул капитану:
— Спасибо.
Капитан чуть было не пробормотал «не за что», но, сообразив, что это глупо, выругался сквозь зубы, замолк и уставился в горизонт по левому борту.
— Это все? — спросил Грег, подняв голову. Глаза его были ясны, словно ничего не случилось.
Матросы просто опешили от его вопроса. Может, они ослышались? Капитан, которому предстояло ответить, не знал, как реагировать. Грег настаивал:
— Я могу вернуться к работе?
Подобное бездушие вызвало в душе капитана протест, он ощутил потребность придать этой абсурдной сцене немного человечности:
— Грег, мы будем в Ванкувере только через три дня. Если хотите, мы свяжемся с доктором отсюда, чтобы он вас проинформировал.
— Это возможно?
— Да. У нас нет его координат, поскольку он назвал адрес компании, но, хорошенько поискав, мы найдем его и…
— Да, так было бы лучше.
— Я лично этим займусь.
— Действительно, — продолжал Грег, точно автомат, — все же мне было бы лучше знать, которая из моих дочерей…
Тут он умолк. В то мгновение, когда он произнес это слово, до него дошел смысл случившегося: его ребенок ушел из жизни. Он замер с открытым ртом, лицо побагровело, ноги подкосились. Чтобы не упасть, ему пришлось ухватиться рукой за стол с разложенными на нем картами.
Оттого что он наконец стал страдать, окружающие испытали чуть ли не облегчение. Капитан подошел и похлопал механика по плечу:
— Беру это на себя, Грег. Проясним ситуацию.
Грег внимательно вслушивался в скрипящий звук, с которым по мокрому плащу скользнула ладонь начальника. Капитан убрал руку. Оба были смущены и не решались взглянуть друг другу в глаза. Механик — из боязни показать свое горе, капитан — из боязни встретиться с несчастьем лицом к лицу.
— Если хотите, возьмите выходной.
Грег насупился. Его страшила перспектива безделья. Чем ему заняться вместо работы? Испуг вернул ему дар речи.
— Нет, лучше не брать.
Все находящиеся в рубке представили себе муки, которые предстоит пережить Грегу в ближайшие часы. Запертый на корабле, молчаливый, одинокий, раздавленный тоской, тяжесть которой сравнима с грузом их судна, он будет терзаться страшным вопросом: которая из его дочерей умерла?
Грег ворвался в машинное отделение, как бросаются в душ, чтобы отмыться. Никогда еще цилиндры не были начищены, надраены, натерты, смазаны, закреплены с такой энергией и тщательностью, как в этот день.
И все же, несмотря на тяжелую физическую работу, Грега неотступно мучила одна укоренившаяся в его мозгу мысль. Грейс… В его воображении возникло лицо второй дочери. Неужели Грейс умерла? Пятнадцатилетняя Грейс, так жадно любившая жизнь; ее сияющее улыбкой лицо. Грейс, веселая, забавная, отважная и нерешительная. Кажется, она была самая болезненная? Не веселость ли дарила ей ту нервическую силу, которая создавала видимость здоровья, не делая его ни более крепким, ни более устойчивым? А может, заразившись от своих товарищей, она принесла из школы или лицея какую-то болезнь? Слишком добрая по натуре, Грейс была открыта для всего: игры, дружбы, вирусов, бактерий, микробов. Грег представил себе, что больше не будет иметь счастья видеть, как она ходит, двигается, склоняет головку, поднимает руки, смеется во весь голос.
