Слёзы катятся у меня из глаз. Отчего я плачу? От обиды? От горя? Слёзы мои беспричинны. Просто иногда надо дать себе волю и выплакаться. Но я не хочу, чтобы люди видели мои слёзы, а то они сразу же найдут им какое-нибудь простенькое объяснение. Вот этого я не выношу. Всем нам в школе вбивали в голову уйму бесполезных вещей, но из этого ещё не следует, что посторонние вправе решать, из-за чего я горюю.
Не очень-то прилично женщине плакать в поезде. Поэтому я стою с опущенной головой. Но люди всё равно могут заметить. Лучше уж смотреть в окно, растирая озябшие пальцы. Тем более что до поручней мне всё равно не дотянуться.
За окном проплывает зимний пейзаж.
Путешествие — всё равно что лотерея. Тут важен не столько результат, сколько сам процесс ожидания: а вдруг повезёт? И всё же порой насладиться этим процессом в полной мере не удаётся.
В палисадниках у стоящих вдоль железнодорожного полотна домиков уже нет яркого цветочного изобилия, как осенью; повсюду — одни травяные пионы, похожие на кочаны капусты.
— Вот, вы уронили, — услышала я обращённый ко мне на удивление чёткий голос.
Женщине, поднявшей с полу мой носовой платок, на вид лет тридцать. На обыкновенную служащую она не похожа. Такая ослепительно белая кожа может быть только у «амфибии». На ней пёстрое платье, переливающееся всеми цветами радуги, как сетка цветовой настройки в телевизоре. Да ещё с люрексом. Поверх платья накинута норковая шубка. На плече висит маленькая сумочка от Луи Виттона. Всё вместе выглядит довольно аляповато.
Чутьё сразу же подсказало мне, что мы с ней — люди одной профессии. Под платьем у неё наверняка такая же чешуя, как у меня, у Кэндзиро или у любого другого обитателя аквариума под названием «сцена». Пока я её рассматривала, женщина, по-видимому, тоже сделала для себя кое-какие выводы. Во всяком случае, её вопрос прозвучал неожиданно:
— Вы с каким агентством сотрудничаете?
Интересно, как она догадалась?
Чудеса, да и только! Ведь у меня нет ни мехового манто, ни сумки от Луи Виттона, ни побрякушек — ничего из того, что так любит артистическая братия.
Сегодня на мне канареечно-жёлтый свитер из ангорки с короткими рукавами и бриджи того же тона. Сверху — белая пуховая курточка, на ногах — белые сапоги до колена на высоченных пятнадцатисантиметровых каблуках. За спиной болтается рюкзачок в форме медвежонка. Картину дополняет парик из длинных, до пояса, отливающих шёлком каштановых волос. В ногах у меня стоит «громыхалка» — чемодан на колёсиках, неизменный спутник всякого бродячего артиста. Спереди на чемодане красуются три наклейки с одним и тем же текстом: «Женщина! Ринка Кадзуки поёт тебе хвалу!» Может быть, по этому чемодану она меня и вычислила?
— У меня сегодня концерт в Камате, в оздоровительном центре «Онли ю»[17]. Вам не приходилось там выступать? — спрашивает меня женщина-амфибия, энергично двигая губами.
Как интересно! Верхняя губа у неё накрашена розовой помадой, а нижняя — оранжевой. Она, безусловно, хороша собой, но во всём её облике сквозит какая-то безвкусица. Густые чёрные волосы уложены в замысловатую причёску, которая великолепно смотрелась бы с кимоно, но совершенно не вяжется с её европейской одеждой. Должно быть, она тоже певица, исполнительница энка, и заранее причесалась для своего выступления.
— Кабаре в Цуруми? Как же, знаю. Я там выступала на прошлой неделе.
Взглянув ей под ноги, я, естественно, увидела чемодан на колёсиках. Человека, отправляющегося в путь в седьмом часу вечера, да ещё в такой экипировке, трудно принять за обычного путешественника. Посмотрев вокруг себя, я приметила среди пассажиров ещё нескольких представительниц нашего бродячего племени.
У обычного путешественника беззаботный вид свободного человека. А этих выдаёт загнанный взгляд, густая косметика и неизменный чемодан «громыхалка».
Я даже как-то повеселела. В одном вагоне со мной едут, по крайней мере, ещё четверо моих «товарищей по несчастью». Выходит, не такая уж я ненормальная. Таких, как я, оказывается, не так уж мало.
Среди артистов, выступающих в кабаре и оздоровительных центрах, люди разных профессий. Говорят, одних только исполнителей энка по всей стране насчитывается не менее тысячи восьмисот человек. Кроме того, существуют ещё джазовые певцы, а также исполнители старинных и современных эстрадных песен. Прибавьте к этому целую армию куплетистов, мастеров разговорного жанра, стриптизёрш, гордо именующих себя «танцовщицами», фокусников, дрессировщиков, выступающих с обезьянками, собачками или птицами, двойников звёзд эстрады… Весь этот пёстрый люд кочует с места на место ради того, чтобы погреться в огнях рампы и поплескаться в аквариуме, именуемом сценой.
— Ну пока, желаю вам успеха, Ринка-сан, — говорит моя попутчица, высаживаясь на станции «Камата».
— Постойте. Я не спросила, как вас зовут.
— Мы ещё увидимся.
— И всё же, как вас зовут?
Раздаётся пронзительный сигнал к отправлению, и разделяющие нас дверцы захлопываются. По движению разноцветных губ красавицы я угадываю: Аяко. Изо рта у неё вырываются струйки белого пара.
— Аяко?
— Ринка-сан, там, где вы будете сегодня выступать, висит моя афиша. Так что будем знакомы. Как говорится, прошу любить и жаловать.
Шутливым жестом послав мне воздушный поцелуй, она удаляется по платформе, громыхая своим чемоданом.
«Аяко», — повторяю я про себя. Исполнительница энка… Красавица… Аяко-сан… Это имя вызывает у меня только одну ассоциацию — со знаменитой Аяко Фудзи. Интересно, какую фамилию носит моя новая знакомая? Зачем она взяла себе такое неудачное имя? Это всё равно что назвать себя Хибари или Харуми[18] — слишком уж заметные фигуры стоят за этими именами.
— Привет!
Ровно в семь вечера я вхожу в кабаре «Пиф-паф». С жадностью поглощая гамбургер из купленного в пристанционной закусочной «Макдональдс» набора, включаю электрообогреватель в пустынной выстуженной гримёрке.
Прибор издаёт глухое гудение, вспыхивает бледно-оранжевая лампочка, и я немного успокаиваюсь. Достав из чемодана свои концертные наряды, я принимаюсь гладить фурисодэ, в котором мне предстоит петь во втором отделении. И вот тут-то на одной из афиш, висящих на рыжевато-бурой стене этой семиметровой клетушки, я вижу лицо своей новой знакомой — Аяко.
«Ненавижу спешащих людей! Бррр! — гласит афиша. — Фирма звукозаписи "Болидоррэкордз" выпустила мою пластинку с песней "Поезжай не спеша", которая стала девизом проходящей по всей стране кампании за безопасность дорожного движения. На второй стороне диска — песня "Всегда смотри вперёд", рекомендованная ассоциацией водителей грузового транспорта. Рейтинг диска в списке хитов, выпущенных "Болидором", стремительно растёт! Желаю вам удачи на дорогах! Ваша Аяко Будзи».
Да, теперь этого имени мне не забыть до самой смерти! Я так хохотала, что уронила себе на ногу утюг. Фу-ты ну-ты! Вот бы с ней подружиться! Наконец-то мне встретилась женщина, над которой можно поиронизировать. До сих пор постоянной мишенью для насмешек со стороны любящих меня людей служила я. Спасибо и на том, но иногда хочется и самой над кем-нибудь посмеяться. Аяко Будзи. Ай, молодец! «Ненавижу спешащих людей!» Ха-ха-ха! «Бррр!» Вот умора!
Я корчилась от смеха, тыча пальцем в афишу, с которой на меня смотрела улыбающаяся Аяко в тёмно-синем кимоно и надетой набекрень полицейской фуражке.
Пока я предавалась веселью и валяла дурака, стрелки часов подобрались к восьми. А я ведь ещё не переговорила с музыкантами! Ну и балда!
Розовое китайское платье с блёстками я надевала уже не раз, выступая в оздоровительных центрах, но здесь появляюсь в нём впервые. За такими вещами приходится следить, иначе можно нарваться на неприятность. У меня даже есть особая тетрадочка, в которой я отмечаю, какой костюм был на мне в тот или иной день. В каждом кабаре имеется специальный менеджер, отвечающий за эстрадные программы. Он присматривается к исполнителям, обращая внимание на их певческие данные, внешность, манеру себя держать, наконец, на то, в каком виде они выходят на сцену, и негласно выставляет каждому соответствующее количество баллов. Если какая-нибудь певица два или три раза подряд выйдет на сцену в одном и том же платье или если выяснится, что каждый раз она исполняет одни и те же песни, её уже больше не станут приглашать. Бедных и убогих здесь не любят.
Поэтому мы постоянно озабочены тем, как раздобыть деньги на новые наряды и нотные записи, короче говоря, вечно сидим в минусе. Стоимость аранжировки одной песни (а без неё никак не обойтись, если тебе аккомпанирует ансамбль меньшего состава, чем записано на пластинке) составляет от тридцати до пятидесяти тысяч иен. Если же речь идёт всего лишь о транспонировке, то в последнее время аранжировщики (как правило, из бывших оркестрантов) соглашаются спустить цену до десяти-двадцати тысяч, иначе они попросту остались бы без заказов, а, следовательно, и без заработка.
