Среди множества игрушек, подвергнутых изучению, была подводная лодка, заводная, подаренная мне на день рождения как раз за месяц до ареста отца. Лодка эта действительно могла плавать под водой. Скорее всего, ее привезли из-за границы.
Военных, делавших обыск, сопровождал некий тип с портфелем под мышкой. Не знаю, кто он был. Может, управдом. А лицо его помню до сих пор: маленькое такое, сальное и улыбающееся, точно это было не лицо живого человека, а маска. Когда, обыскав комнату, стали выходить, этот человечек осторожно, крадучись подошел к полке с игрушками и взял подводную лодку. Он собрался положить ее в карман, но мать остановила его.
— Что вы делаете? — сказала она.
— Вам теперь все равно, — ответил он, хихикнув, — а моему сорванцу пригодится.
— Сейчас же положите на место!
— Не шуми, не шуми, отшумелась.
И я рванулся к нему. Он, сунув лодку в карман, вытянул руку, отталкивая меня. Я вцепился в нее зубами.
— Ах ты сволочь! — заорал он.
Мать схватила меня и оттащила в сторону. Один из военных обернулся и строго спросил:
— Ну, в чем еще дело?!
— Кусается, вражонок, — сказал человечек с портфелем, растирая укушенную руку.
— Товарищ, — сказала мать, — не знаю, как вас… Этот гражданин взял игрушку.
— Какую игрушку?
— Подводную лодку, — сказал я. Боже, как мне хотелось вцепиться этому человечку не в руку уже, а в горло! Но еще больше хотелось плакать. Лодка была моей гордостью.
Военный молча посмотрел на него, и человечек так же молча вытащил лодку из кармана и протянул военному.
— Она что, в самом деле подводная? — спросил он, с интересом разглядывая лодку.
— Она даже плавает под водой, — на свое несчастье, охотно пояснил я. — Ее надо завести и нажать эту штучку…
— Занятно, — проговорил военный. — Очень занятно. Ладно, разберемся, что это за устройство. — И он положил лодку в свой карман.
— Змееныш, — прошипел человечек с портфелем, выходя из комнаты последним. — Погоди у меня!
Когда все ушли, я разрыдался. Кажется, со мной случилась настоящая истерика, меня никак не могли успокоить; а отца уводили, нужно было прощаться; и мать металась, сама вся зареванная; отец требовал успокоить детей, потому что плакал и младший брат; военные торопили; и тогда старший брат начал меня бить, так что военным пришлось вмешаться. В конце концов нас по одному вывели в прихожую проститься с отцом, он был уже в кожаном пальто, и я помню, что пальто было неприятно холодным и жестким.
— Эх ты, рева-корова, — укоризненно сказал отец, поднимая меня на руки. — Москва у нас что?
— Москва слезам не верит, а верит сэ-сэ-эр, — ответил я.
— Именно. Никогда, Кешка, не распускай нюни. — Почему-то в раннем детстве дома меня звали Кешкой. А во дворе — самураем. — Слезы недостойны настоящего мужчины.
Став взрослым, я понял, что отец был не совсем прав. Иногда слезы бывают как раз достойны настоящего мужчины, ибо не только омывают глаза, но и очищают душу…
* * *
Обыскали всю квартиру, не оставив без внимания ни одного уголка, заглянули и в мусоропровод, и в холодильник (в доме, где жили Воронцовы, были встроенные холодильники), а потом вернулись в кабинет. Старший еще раз осмотрел стол, попробовал приподнять столешницу, глядя при этом на Василия Павловича — проверяя, должно быть, его реакцию, — и устало сказал:
— Ну хорошо. Одевайтесь, гражданин Воронцов.
— Что я могу взять с собой?
— Только самое необходимое: мыло, зубную щетку, смену белья, папиросы, можно немного денег. Бритвенные принадлежности — запрещается. — Он пристально, чуть ли не сочувственно посмотрел на Василия Павловича и тихо проговорил: — И что вам не живется спокойно? В таких-то условиях жить бы да жить… Белье лучше возьмите теплое. И свитер можно, пригодится.
— Собери, Женя, — сказал Василий Павлович.
— А из еды что-нибудь можно? — спросила она.
— Это пожалуйста, — вздохнул военный. — Вы, товарищи, свободны, — обратился он к управдому и дворнику. — Завтра вас пригласят подписать протокол обыска.
Василий Павлович хотел было заявить протест, что протокол обыска положено составлять тотчас, на месте, в его присутствии, однако не стал возражать, промолчал. В конце концов, подумал он, это не имеет значения. Все, что им нужно для обвинения, у них уже есть, и вряд ли они пойдут на то, чтобы приписать наличие антисоветской литературы, листовок или чего-нибудь в этом роде. Не обратили же внимания на собрание сочинений Ленина со статьей Троцкого. Не знал Василий Павлович, что через день в квартиру — в освобожденную уже квартиру — придут другие, опытные и образованные «сыщики», которые на многое обратят внимание. Что, впрочем, также не имело значения. Разве что для какой-нибудь справки, для отчетности. Испокон веку каждый зарабатывал свой кусок хлеба по-своему же…
— Можем и мы двигаться, — поднимаясь, сказал военный. — Мы и так задержались у вас слишком долго, скоро будет светать.
— При свете дня эти дела не делаются? — усмехнулся Василий Павлович.
Военный пожал плечами и вышел из кабинета.
Евгения Сергеевна стояла посреди прихожей с маленьким чемоданчиком. Катя стояла тут же, прижавшись к стене.
— Давай прощаться, мамуля, — сказал Василий Павлович. — Уж не знаю, надолго ли…
— Вася!.. — вскрикнула Евгения Сергеевна и бросилась ему на грудь.
— Ну, ну, мамуля, — говорил Василий Павлович, гладя жену по голове. Волосы у нее были мягкие, шелковистые. — Держи себя в руках, мамуля. Катюша, подай, пожалуйста, пальто и шляпу.
— Как же мы без вас? — всхлипнула она, подавая пальто.
— Все уладится, Катюша, не унывай. И учись, обязательно учись. Коммунизм могут построить только образованные, умные люди.
— Все, — сказал старший военный. — На выход.
— Васенька!.. — снова закричала Евгения Сергеевна и вцепилась в рукав пальто. — Не отпущу, не отдам!..
Часовой, стоявший до сих пор у двери, словно статуя, буквально оторвал ее от Василия Павловича.
— Береги себя и сына, — успел еще сказать он, когда, взяв под руки, его выводили из квартиры. — И никому не верь, слышишь, никому не верь, что твой муж враг народа!
Его вытолкнули на лестничную площадку. Дверь захлопнулась.
— Вася, Вася… — бормотала Евгения Сергеевна, опустившись на пол. — Что же это такое, Васенька?..
Катя осторожно подняла ее и увела в гостиную. Усадила на оттоманку и сказала:
— А вы бы взяли и позвонили Андрею Александровичу.
— Андрею Александровичу?.. — встрепенулась Евгения Сергеевна. — Да, да, Катюша! Конечно, нужно немедленно позвонить ему. Который час?
— Шестой.
— Ты думаешь, удобно звонить? Он поздно встает… Или ничего? Наверно, ничего. Все-таки они друзья, верно?..
— Ничего, — сказала Катя. — Он вчера, когда вас не было, сам звонил. Я забыла передать…
— Да?..
— Правда, — кивнула Катя. Разумеется, она лгала, однако ей было нисколько не стыдно. — Хотел с днем рождения Василия Павловича поздравить.
— Но если так, — проговорила Евгения Сергеевна с надеждой, — тогда Андрей Александрович ничего не знает…
— Уж верно не знает, — поддакнула Катя. Она взяла трубку (в гостиной, как и в прихожей, и в кабинете, и даже в спальне, тоже был телефонный аппарат) и протянула Евгении Сергеевне.
— Станция, — ответил женский голос.
— Квартиру товарища Жданова, пожалуйста, — дрожащим голосом попросила Евгения Сергеевна, понимая, что вот сейчас, сию вот минуту многое, если не все, должно решиться…
— Я не могу вас соединять ни с кем, запрещено, — сказала телефонистка обычным казенным голосом. — Дайте отбой.
— Послушайте, девушка…
— Дайте отбой, — повторила телефонистка. — Ваш номер отключается.
Евгения Сергеевна положила трубку на стол, мимо аппарата, посидела недолго молча и, словно вспомнив о чем-то, резко поднялась и пошла в прихожую.
— Пусть отключают, пусть. Я сама пойду к Андрею Александровичу, я расскажу. Они боятся его, Катюша, вот и отключили.
Она накинула на плечи пальто (жили-то они рядышком) и сунула ноги в боты. И открыла дверь.
На лестничной площадке стоял тот самый часовой, который раньше торчал в прихожей. Евгения Сергеевна испуганно попятилась назад. Сняла телефонную трубку, но в трубке не было слышно даже шороха — гробовая тишина.
— Они что, и нас арестовали? — растерянно пробормотала Евгения Сергеевна. И вдруг рассмеялась. Она смеялась долго, истерично, не смеялась, а хохотала, так что Катя всерьез перепугалась. Налила в чашку воды и накапала валерьянки. Потом увела Евгению Сергеевну в спальню и уговорила прилечь.
Часов в десять пришли двое мужчин в штатском и с ними опять управдом. Они по-хозяйски, не обращая внимания ни на Евгению Сергеевну, ни тем более на Катю, обошли квартиру и уселись в гостиной у стола. Один из них раскрыл портфель, достал бумаги.
