Ася оторвалась от машинки, глянула на него через плечо:
— Ты-то живешь получше… Не мог помочь ему?
— Дал я ему денег… Да они ли ему нужны? Работа.
В полдень она принесла из кухни лапшовый суп. Виталий выложил на стол коробку конфет. Конфеты Асе понравились. Все ж она заметила:
— Принес бы лучше селедку пожирнее.
Он проводил ее до метро и поехал в институт сдавать лабораторки. Бывал он у нее часто, раз или два в неделю. Ходили на танцы, в кино. Ася по дешевке купила отрезик и скроила вечернее платье. Вместе обсудили и решили, что оно чудесно сидит. Иногда она звонила ему. Если попадала на Надежду Александровну, старалась говорить благовоспитанно, жеманилась, но голосок, построение фраз выдавали ее.
— У тебя странные знакомства, — удивилась Надежда Александровна. — Не мог найти получше?
Виталий ответил грубо.
Однажды он залежался у нее на диванчике, шел второй час ночи. Ася разобрала постель, окликнула Виталия, тот, задумавшись, не отозвался. В изголовье кровати — одна подушка, Ася достала из необъятного шкафа вторую, посмотрела на Виталия: нужна или не нужна? Он думал, морщился, сбросил ноги с дивана, снял с вешалки пальто.
— Не надо. Все у нас пойдет не так.
— Это ты верно сказанул, — одобрила Ася. — Что ты не кот — я давно знаю. Ты. мне вообще очень нравишься. — «Нравиться» у Аси означало многое, любовь она признавала только в песнях. — Я, — продолжала она, — вышла б за тебя замуж, но ты-то не возьмешь меня. Не девушка — раз, дура — два.
Короче, хромай к метро, там найдешь такси. Привет папе-генералу и маме-генеральше.
Она умела копировать людей. Очень похоже изображала самого Виталия, походку его, жест, голос. Когда рассказывала о чем-либо и слов не хватало, пускала в ход руки, могла передать ими то, что интонацией выражается больше, чем самими словами.
— Тебе, Аська, на роду написано артисткой быть.
Идет, возвращаясь с танцев, по переулку Стопани, услышит мелодию из форточки и начинает импровизировать, поет во всю глотку, настораживая милиционера.
В квартире ее не любили. Жила там разноплеменная публика, занятая своими делами, соседями не интересовались, молча выстаивали у своих плит на кухне, у каждой двери — свой счетчик. Телефон звонит — никто не подходит, пока Ася не подбежит, не закричит в даль унылого коридора: «Ян Карлович, вас!»
В рестораны она не ходила, ни на что не напрашивалась, гордилась втайне, что Виталий приезжает к ней. Он слышал однажды, как по телефону выговаривала она подружке:
— На кого это ты меня приглашаешь? На этого Жоржика? Чихала я на него с седьмого этажа, запомни, дорогая. Знаешь, кто ухаживает за мной?.. То-то.
Сказала бы тебе, лопнешь ты от зависти Что? Помолчала бы лучше, тетеря. Ну, пока.
А потом произошло то, чего никто не ожидал, не предполагал и предположить не мог: в авиационной катастрофе погиб генерал Игумнов.
Виталий очнулся на третий день после похорон. Надежда Александровна в глубоком трауре принимает соболезнования по телефону со всех концов страны, и звонки оживляют ее.
Жизнь продолжалась. Надо было жить, то есть ходить на лекции, говорить, есть, спать.
Из финансового управления приехал седой джентльмен — полковник Покровский, раскрыл синюю папку пенсионного дела. Надежде Александровне до конца жизни будет выплачиваться пенсия, Виталию полагалась треть оклада покойного — до окончания института. Полковник Покровский потрогал платком глаза и попросил Виталия проводить его. В молчании дошли до метро.
Покровский расстегнул шинель, достал из-под кителя толстый пакет.
Это была личная переписка отца, более сотни писем, написанных им и полученных им, он хранил их не в сейфе, опечатанном, кстати, сразу же после катастрофы, — у верных друзей, и друзья отца передали их сыну, потому что хорошо знали Надежду Александровну.
Виталий прочел все письма в холодной аудитории и понял, что отец его не тот железный человек, каким он видел его и представлял в отдалении. Отец любил жить, делать добро, любил отдавать под суд мерзавцев, любил детей и в гарнизонах каждую неделю заходил в ясли, любил первым поздравить офицеров с повышением и любил ненавидеть тех, кого ненавидел. И такого человека обманывала мать. Отголоски давних ссор звучали в письмах матери. Она оправдывалась, сваливала все на «людскую зависть». Отец, не привыкший дважды повторять написанное и сказанное, умолкал. Почему он терпел? Почему не дал волю гневу? Кто его сдерживал?
Чтобы снять с себя давящую тяжесть, Виталий ездил к Асе. Ася все понимала — по-своему. Не утешала, не ободряла. Говорила, как обычно, ходила, как обычно, пела прежние жалостные песни, и Виталий проникался спокойствием.
Родионов появлялся теперь ежедневно. Виталия избегал. Допоздна пил чай, и Надежда Александровна провожала его до стоянки такси. Мать начала курить, далеко отставляла дымящуюся сигарету в длинных красивых пальцах получалось эффектно. Она и в девичестве выглядела скорее моложавой, чем свежей, и появление на сорок втором году седой пряди молодило ее.
В начале весны Надежда Александровна решительно заявила, что вскоре покидает Москву, жить будет в Ленинграде — пока.
Родионов вот-вот кончал академию. Виталий спросил:
— Николай Федорович получит назначение туда же?
— Ах, не стоит говорить об этом, ты неверно понял бы меня. Как ты?
Поедешь со мной?
Он сидел в своей комнате за столом, стол приставлен к окну, когда вошла мать, не повернулся, знал, зачем она пришла.
— Я останусь в Москве. Уезжай с Родионовым куда хочешь. Мне наполеоновские маршалы не нужны. Ты предавала отца при жизни, предаешь и после смерти. Проживу без тебя.
По всхлипам, по сморканию он узнавал, что происходит за спиной его.
— Я буду помогать тебе… высылать деньги.
— Не надо. Родионову скажи, чтоб не приходил сюда больше.
— Николай Федорович очень хорошо к тебе относится…
— Не надо! Не надо! — заколотил Виталий кулаками по столу. — У меня был и есть отец! Не надо… Уходи.
Через неделю Надежда Александровна уехала. Солдаты посносили в грузовики многочисленные ковры, чемоданы, ящики, баулы, саквояжи. Виталий походил по квартире, сказал: «А!» — и звук прокатился по комнатам, растекся по стенам, залег в углах. Тревожно забилось сердце. Все.
Из комендатуры пришел сердитый майор, потрогал каждый стул, предупредил, что придется переезжать, четыре комнаты — это многовато на одного.
В том же доме на первом этаже Виталию дали квартиру с двумя небольшими комнатками. Он вывез из нее принадлежащую комендатуре мебель, купил все новое, выпил в одиночестве бутылку шампанского и поехал в институт сдавать зачет по импульсной технике.
В те годы в полувоенной форме ходили ответственные и полуответственные товарищи. У Степана Сергеича гражданского костюма не было, сама судьба посылала ему зеленые петлички начальника охраны.
Филиал фабрики — на окраине города, в охране сплошь старички инвалиды на пенсии. Соберутся на скамеечке у проходной и знай себе чешут языки. В каждой смене караула — свой начальник. Боевой костяк пил зверски, от него не отставали подчиненные. Женщины, стрелки охраны, употребляли умереннее, но могли при случае хлестко облаять.
После короткого приступа отчаяния Степан Сергеич бросился наводить порядки. Раз ему поручили охрану государственного объекта, он сделает все возможное, но объект останется невредимым. Опять он в гуще дел, опять он в борьбе — Степан Сергеич обретал уверенность. Окриками, выговорами и беседами он уменьшил пьянство до вполне приемлемого уровня; от старичков попахивало, но не всегда. Крикливые бабы поприжимали языки. Директор дал доски, дыры в заборе заделали, здания цехов окружались теперь подобием оборонительной полосы.
Приоткрыв дверь кабинета, Шелагин часами наблюдал, как проходят мимо вахтера спешащие на работу люди. В узком проходе часто возникали пробки, сипло кричали вахтеры. Надо, решил Степан Сергеич, преобразовать режим пропускания, расчленить ползущую массу на составные элементы и создать условия, позволяющие каждый элемент проверять отдельно. Степан Сергеич долго ломал голову и придумал. Вычертил на бумаге устройство, приложил к нему объяснительную записку, остался доволен. Изобретение показал технологу, парню с институтским значком. Тот минут десять рассматривал чертеж, потом вдруг повалился на стол и расхохотался.
— Так это ж вертушка! Обыкновенная вертушка! Приспособление для равномерного пропускания людей внутрь помещений!.. Вертушка!
Чертеж и объяснительную записку технолог Шелагину не отдал, сказал, что изобретение когда-нибудь пригодится. На самом деле оно обошло на правах остросовременного анекдота многие молодежные компании, попало на встречу выпускников.
Зайдя однажды к Шелагину, технолог посоветовал:
