— Предполагалось, что ты не вспомнишь.
— А я и не помню. Однако уверенность в том, что мы оба останемся жить — ты и я, — это не интеллектуальное воспоминание, а эмоциональное. Я не помню слов — если там вообще произносились слова, — для меня важен лишь факт, что мы с тобой снова полетим.
— Только мысли, не слова, — подтвердила она. — И некоторые из них… впечатляют.
Ее торжественный тон насмешил меня.
— Вначале мне нужно будет исцелиться самому. Но еще до полного моего исцеления… твое тело отправится во Флориду. А там, через три-четыре месяца, ты снова будешь в небе. Если, конечно, ты не предпочтешь переместиться с земных небес в свои собственные.
— Не мои небеса, Ричард, наши небеса. Земные небеса — это смертная жизнь, обучение через иллюзии. А следующие небеса… это шаг выше. Однако я предпочту еще полетать с тобой тут. Нам ведь нужно завершить кое-какую историю, правда?
— Обязательно. Крушение было всего лишь одной главой нашей истории. Это, конечно, важная глава. В каждой повести должно быть испытание — удар, который может сокрушить всю историю. Но скоро все это останется позади. Мое тело исцелится, равно как и твое. И мы полетим.
— Твой выбор, — сказала Пафф. — С точки зрения смертных я буду спать… просто груда обломков. А настоящая я будет летать в небесах духа. Но когда ты призовешь меня обратно, я вернусь, — она улыбнулась. — Абсолютное подчинение.
Она на минутку задумалась.
— Возможно, с новым телом я стану немного другой. Наберись терпения — подожди, пока я вспомню, кто ты такой. Возможно, я буду напугана. Смертные — и люди, и самолеты — медленно восстанавливают свой дух.
— Да, ты такая же, как другие смертные, — сказал я с улыбкой. — Не сомневайся. Мне достанет терпения.
— Будем ждать.
— Возможно, ты захочешь другое имя, Пафф? Чтобы в нем отобразилась твоя решимость пройти это испытание?
— Мне мое имя нравится, — ответила она. — Если бы я была четырехмоторным транспортным самолетом, и ты совершал бы на мне беспосадочные кругосветные перелеты… я и тогда оставалась бы Пафф. Ты знаешь, что означает мое имя: хрупкая и в то же время вечная, совершенное проявление любви[3], — она усмехнулась. — А ты сам хочешь новое имя?
— Ну уж нет, благодарствую, — рассмеялся я. — Оставим прежние имена. До скорого, Пафф.
— Пока, Ричард.
Цвета поблекли, ангар снова погрузился во мрак, безжизненные обломки Пафф на полу.
Ее жизнь, как и моя, продолжится после смерти. Что там говорил Шимода?
Когда приходит бедствие и когда приходит благословение, всегда задавай себе вопрос: «Почему я?»
Причина есть. Ответ есть.
Мир пространства-времени и видимых форм порой бывает потрясающе красив.
Но не принимай его за реальность.
Пришла полночь, может быть, тысячная полночь с тех пор, как умер Лаки. И вдруг я ощутил его вес на моей больничной койке. А я ведь не раз слышал подобные рассказы — о том, как наши любимые животные после смерти приходят, чтобы еще раз прикоснуться к нам.
Тела рядышком нет — только тяжесть, — но я точно знаю, кто это.
— Привет, Лаки, дружище!
Ни лая, ни звука — лишь ощущение знакомого тела. Я отчетливо представляю себе, что он есть где-то тут, во тьме, — мягкая шерсть, темно-серое с бронзой туловище, белоснежные лапы и такой же белый галстук на груди… выглядит он очень представительно.
Сколько раз мы с моим шелти бегали по полям и лугам возле нашего дома — Лаки любил притаиться в высокой траве, чтобы через несколько секунд пружиной взлететь высоко над зеленью и большими скачками помчаться ко мне. Как прекрасен он сейчас, в ночи… эти темные глаза устремлены на меня. И мысли вместо слов:
— Привет, Ричард. Побегаем?
— У меня тут маленькая проблемка…
Он обдумал мой ответ.
— Пока я жил на Земле, у меня тоже была проблема, — наконец произнес пес. — А сейчас нет. Кстати, вот здесь ты вполне можешь побегать.
И тут я проснулся в месте, напоминающем мой дом — но не совсем. Здесь все очень ухоженно — совсем не так, как в тех диких местах, где я живу. И здесь я действительно могу бегать — как и обещал Лаки.
Сам он трусит рядом со мной, как в прежние времена.
Я перешел на шаг, чтобы и ему не приходилось спешить. Солнце разрисовало тропинку узором — летняя игра света и тени в лесу. Тихий полдень.
— Что с тобой тут происходило, Лаки? Все это время — с тех пор, как ты ушел.
— Не ушел, — ответил он. — Послушай: Не ушел!
Смерть — это детская вера в место, вера в пространство и время. Друг для нас реален, пока он близко, пока мы можем видеть его, пока можем слышать его голос. Когда же он переходит в иное место и умолкает — он ушел, он мертв.
Самому Лаки было проще, чем мне: он мог быть со мной, когда только пожелает, и только удивлялся, почему это я его не вижу и не глажу. Затем он понял, что таковы мои верования. И однажды они изменятся.
И теперь моя ограниченность уже совсем перестала печалить его. Эта проблема свойственна всем смертным.
— Я всегда был с тобой, — сказал Лаки. — Однажды ты это поймешь.
— Лаки, а каково это — умирать?
— Совсем не так, как виделось вам. Вы были так печальны. Вы с Сабриной обнимали меня, а я просто поднимался над телом. Ни малейшей печали, никакой грусти. Я делался все больше и больше… становился частью всего. Я в воздухе, которым вы дышите. Я всегда с вами.
— Эх, Лаки. Как я по тебе скучаю!
— Ты скучаешь, потому что не видишь меня, — но я же здесь! Я здесь! Я — все то, что ты любил во мне. Я — дух, и именно это и есть тот самый Лаки, которого ты любил! Я не ушел, не умер — не было такого никогда! Ты каждый день гуляешь по полям с Майей и с Жа-Жа, и я всегда бегу рядом!
— А они тебя видят, Лаки?
— Майя иногда видит. Она на меня лает, но Жа-Жа видит только пустое пространство, ты тоже не обращаешь внимания…
— А почему она лает?
— Возможно, я виден ей не полостью.
Я рассмеялся.
Лаки взглянул на меня.
— У меня время течет не так, как у вас на Земле. Мы вместе в любой момент, когда захотим быть вместе — как сейчас.
— Да, земное время не таково. Мы называем подобные моменты воспоминаниями, — мне кое-что припомнилось. — А ведь ты все это время то и дело на нас поглядывал. Я чувствовал, что ты о нас думаешь.
— Я по-прежнему вас люблю.
— Когда ты умер, я нашел двух медиумов, практикующих общение с животными. Один на восточном берегу, другой — на западном. Послал им твою фотографию. Звонил им.
— И что же они сказали?
— Сказали, что ты задумчивый. Серьезный.
— Вовсе даже не серьезный! — он устремил взгляд вперед, туда, куда вела нас тропинка. — Разве я был серьезным?
— Нет. В свой последний год ты много улыбался. Думаю, серьезным ты был исключительно на той фотографии.
— Я улыбался, когда ты пытался от меня спрятаться, помнишь? Я убегал вперед, а ты останавливался и прятался за деревом.
— Да. Я закрывал глаза и старался не дышать.
— И, конечно же, я тебя находил. Очень скоро ты слышал, что я уже рядом. Слышал мое дыхание.
— Это было так весело, Лаки! Я хохотал на весь лес.
— Мне всегда было отлично известно, где ты прячешься. А ты этого не знал? — (Лаки полагает, что люди не слишком умные животные, но они добры к собакам.) — Так что по поводу серьезности медиумы неправы. А они передавали какие-нибудь мои слова?
— Ты рассказывал, что было после твоей смерти. Ты покинул нас, а потом стал расти, расти…
— Я стал размером во всю Вселенную. Осознал, что я — всё. Они об этом говорили?
— Они оба сказали, что ты всегда с нами. В каждом нашем вдохе. Ты — часть нас.
— Близко к правде. Вы — часть меня. Я чувствовал, что вы со мной. Я много о вас думал.
— Они рассказали, почему ты умер.
— О том, что я не хотел быть больным и бессильным?
— Да.
— Хорошие медиумы.
— Они сказали, что ты не грустишь. Не скучаешь о нас.
— У меня не было причин грустить. Я знаю, что мы всегда вместе. У меня не было того ощущения утраты, какое было у вас, — он взглянул на меня. — Вернее, есть у вас.
— Лаки, так больно было смотреть, как ты умираешь… и с тех пор от тебя ни весточки.
— Я сожалею. Дело в ограниченности мировосприятия у смертных. Это в равной мере касается смертных собак. Вероятно, и я тосковал бы, если бы вы умерли, а я остался на Земле, — он устремил взгляд в чащу, потом снова посмотрел на меня. — Я частенько возвращался. Вы меня не видели. Но я знал, что вы увидите, когда сами умрете. Вопрос веры. И как только это произойдет, время исчезнет.
