Гийом Мюссо - Потому что я тебя люблю

— С меня достаточно! — отрубил он, вскочив. — Я еду в Лос-Анджелес к Лейле.

— Мы вам забронировали места на сегодня и завтра, — объявил Фрэнк, поднимаясь, в свою очередь. — Позвоните мне, когда будете готовы. Одна из наших машин отвезет вас в аэропорт.

— Мы готовы, — отрезал Марк. — Зачем ждать.

В комнате внезапно повисло напряженное молчание, затем Николь крикнула:

— Нет!

Марк, ничего не понимая, повернулся к жене.

Вместо ответа Николь указала пальцем в направлении стеклянной перегородки. Марк посмотрел в стекло и увидел себя, словно в зеркале. На него смотрел некто худой и грязный, с длинными сальными волосами, всклокоченной бородой и опухшей физиономией, с налитыми кровью глазами. И этот некто вызывал страх.

— Я надеюсь, ты не хочешь, чтобы она увидела тебя в таком обличье?

Устыдившись, он кивнул в знак согласия.

— Слава богу, что не все мои клиенты такие, как вы! — пробурчал Джо Кэллэхен, один из последних сохранившихся в Бруклине старых добрых цирюльников. — Стричься раз в два года! Это неразумно, доктор Хэтэуэй! Я уж не говорю о бороде!

Понадобился целый час усилий старого парикмахера, чтобы довести дело до конца. Приверженец хорошо сделанной работы, мастер поднес овальное зеркало к затылку врача, чтобы тот смог оценить новую прическу.

— В следующий раз не буду так тянуть, — пообещал Марк.

С коротко стриженными волосами, свежевыбритый, он с трудом узнал свое лицо.

После парикмахера Марк сделал короткий заход в шикарный бутик на Парк-Слоуп, который посещал, будучи молодым, полным надежд и жажды успеха. Полотняные брюки, элегантный пиджак, рубашка поло из последней коллекции, украшенная посеребренным крокодильчиком… Что поделаешь, судят по одежке… Несколько часов назад он был жалким существом, валявшимся в пыльном приюте. Однако несколько косметических процедур, стрижка, бритье, другая одежда — и вот он снова способен произвести впечатление благополучного человека.

Он добрался до дома пешком, машины полицейского уже там не было.

Ну, и к лучшему.

Марк позвонил, как вдруг вспомнил, что Николь вернула ему ключи. Он открыл дверь и прошел по коридору. Окна были открыты. Гостиная утопала в весеннем свете. Пахло бергамотом[33] и флердоранжем.[34] Музыка в исполнении Кита Джаррета[35] заливала комнату дождем кристально чистых нот, воспроизведенных высокоточной аппаратурой. Кельнский концерт — апофеоз Джаррета. Это была, и навсегда останется ею, самая красивая джазовая импровизация. Она нравилась даже тем, кто не любил джаз. Марка охватило волнение. Этот диск имел для него особое эмоциональное значение: Николь подарила его ему, когда началась их история любви.

— Николь? — позвал Марк.

Никто не ответил. Она, наверное, наверху.

Он стрелой взлетел по лестнице.

— Николь?

Открыл дверь ванной. Никого.

Марк остановился на пороге их комнаты. К двери кнопкой была прикреплена почтовая открытка с изображением двух переплетенных тел, парящих в воздушном покрывале. Он тотчас же узнал «Вальс», скульптуру Камиллы Клодель,[36] которой они восхищались в музее Родена во время своего первого путешествия в Париж.

Музыка Джаретта, страстные объятия Камиллы Клодель. Две мадленки,[37] оставленные Николь, уводили его в далекое прошлое.

Но где же его жена?

Озадаченный, он снял почтовую открытку и на обратной стороне увидел несколько слов, написанных в спешке.

Марк, любовь моя,

За меня не беспокойся. Со мной все хорошо, но я не могу сейчас поехать в Лос-Анджелес.

Больше всего на свете мне хотелось бы вновь быть с тобой и нашей маленькой дочкой.

Но это невозможно.

Это путешествие ты должен совершить один.

Прости, но я не могу рассказать тебе все.

Потом ты поймешь.

Что бы ни произошло впоследствии, знай, что я любила и буду любить тебя всегда.

12 часов спустя

Лос-Анджелес

Сент-Фрэнсис Мемориэл Хоспитэл

А лифт все поднимался и поднимался. Втиснутые внутрь кабины Марк Хэтэуэй и Фрэнк Маршалл злобно смотрели друг на друга. Не дожидаясь прибытия на место, агент ФБР решился задать вопрос, который не давал ему покоя:

— Вам не кажется странным, что ваша жена не поехала с нами?

Марк молчал, у Фрэнка появилось неприятное впечатление, будто он говорит в пустоту.

— И все же, — вновь заговорил Фрэнк, — ее дочь, которую она считала погибшей, вновь появляется, а…

— Что вы хотите сказать? — раздраженно прервал его Марк.

Фрэнк, казалось, слегка заколебался, но все же сказал:

— Если вы знаете что-либо, что неизвестно нам относительно вашей супруги, если у вас есть подозрения, нужно нам об этом сообщить.

Марк продолжал игнорировать его, демонстративно повернувшись к нему спиной. Он должен пока что забыть это странное послание, оставленное Николь, потому что он не знает, что оно означает.

Сейчас он должен думать только о своей дочери, которую вскоре обретет вновь. Ничто другое не должно отвлекать его, ничто другое не имеет значения.

— И еще, — добавил Фрэнк, — в интересах следствия ФБР не хочет раскрывать факт появления вашей дочери. В прессу мы информацию не дадим и хотим, чтобы журналисты были пока не в курсе.

— Почему?

— У нас свои причины, — ответил уклончиво полицейский.

Марк набросился на него:

— …о которых вы мне, безусловно, не расскажете! Вечно эта ваша мания секретности! Ну, с меня хватит, вы ничего больше не будете навязывать мне!

Обескураженный, Фрэнк нажал на кнопку срочной остановки лифта, заблокировав кабину между этажами, чтобы прояснить ситуацию.

— Пока мы не пришли с вами к полному согласию, Хэтэуэй, я не позволю вам взять Лейлу в Нью-Йорк. Это произойдет только при соблюдении вами некоторых условий.

— Идите к черту. Запустите лифт.

— Я требую, чтобы ваша дочь находилась под постоянным наблюдением психолога ФБР. И как только она заговорит, допрашивать ее будем мы.

Марк не выдержал. В мгновение ока он схватил фэбээровца за ворот пиджака и прижал к зеркалу лифта с такой неожиданной силой, что кабина закачалась.

— Психолог — это я, вам понятно? Моя дочь ни с кем другим общаться не будет. Я специалист по таким случаям — и лучший в своем деле!

Фрэнк не сопротивлялся, только заметил:

— Вы, возможно, когда-то и были лучшим, но в настоящее время вы всего лишь агрессивный и импульсивный человек, два года проживший на улице. И это, по правде сказать, не те качества, которые могли бы успокоить ребенка в состоянии шока. Вы меня понимаете?

Марк еще сильнее придавил агента к стене:

— Вы были даже не способны найти Лейлу! И то, что она нашлась, — не ваша заслуга. А сейчас оставьте меня в покое. Я все беру на себя. Дело закрыто.

Марк разжал руки и нажал кнопку лифта.

Фрэнк поправил воротник и уточнил безразличным тоном:

— Дело не будет закрыто до тех пор, пока не будет арестован похититель вашей дочери.

Двери лифта открываются, и взору предстает длинный коридор со стеклянными, видавшими виды перегородками. Наступила ночь, и огни над Городом Ангелов простираются до бесконечности.

Марк старается следовать полученным указаниям. Палата Лейлы расположена в конце коридора. В сорока метрах впереди себя он замечает дверь.

Палата 406.

Сорок метров.

Больница шумит как улей, по коридорам снуют врачи, медсестры, но Марк ничего не слышит. Укрывшись в оболочке молчания, он движется в замедленном темпе, словно перед прыжком, задерживая дыхание. Его раздирают нетерпение и опасение. Чтобы успокоиться, он твердит себе, что готов ко всему: дочь может не узнать его, поведет себя агрессивно, может быть, она не будет способна заговорить с ним, а может быть…

Тридцать метров.

Время растягивается до бесконечности. Почему он так боится? Ведь он оказался прав! В течение пяти лет, вопреки всему и всем, он изо всех сил отгонял от себя мысль о том, что Лейла мертва. Приходилось сопротивляться скорее головой, нежели кулаками. Этот урок он и Коннор усвоили еще в тяжелые годы детства, проведенные в квартале Чикаго, пользующемся дурной славой. Именно эти убеждение и умение и привели их к выбору профессии. Когда боль становится слишком острой, когда нет больше сил сопротивляться, — сосредоточь все свои умственные способности и держись! Всегда наступает момент, когда враг устает наносить удары. Всегда наступает момент, когда наконец появляется свет в конце туннеля.