— К Александру Сергеевичу в гости? — улыбнулась мальчишке кассирша — Надо было приезжать 12 июня; был большой праздник в Михайловском! Со всей России съезжались гости… Правда, была гроза и всех дождик помочил.
Вадим уже заметил, что в Острове люди приветливые, разговорчивые, путеец тоже перекинулся с ним несколькими добрыми словами, когда показывал дорогу на автовокзал. Автобус отправлялся в Пушкинские Горы в одиннадцать с минутами, а сейчас, если верить круглым электрическим часам с треснутым циферблатом — 9.45. Не так уж долго ждать. Немного в стороне по неровному шоссе грохотали машины, все больше зеленые полуторки и трехтонки, тарахтели на обочинах и телеги с возницами. На голубоватом небе не осталось ни облачка, хорошо бы выкупаться, да уже не успеешь, до речки не близко. В сердце закрадывалась тревога: а что, если Григория Ивановича Добромыслова нет в поселке? Если он все еще работает в лесничестве, то, может, и живет в лесу? Кто к нему проводит его, Вадима? Первым делом он разыщет в Пушкинских Горах лесничество, ну а дальше видно будет…
Перед самым приходом автобуса на станции появились два спортсмена в белых кедах, оба без всякой ручной клади. Они старательно не смотрели в сторону Вадима, щелкали семечки и, стоя на площадке, лениво перебрасывались словами. У мальчишки пробежал холодок между лопатками: чего им тут нужно? Не похоже, чтобы они тоже куда-то собрались ехать, не подошли к будке кассира, а вскоре уселись на свободную облупленную и изрезанную ножами скамью, как раз напротив столбика с желтой дощечкой, где были написаны номера транзитных автобусов. И почему он, Вадим, решил что они спортсмены? Костюмы старые, стираные, да парни-то не богатыри: один, с короткой светлой челкой и прищуренными серыми глазами, был худощавым и немного сутулым, второй — рыжеватый с красноватыми волосами, зачесанными набок, редкими белыми ресницами и немного вывернутыми губами — был покрепче на вид, плечистее и кривоног. Один кед у него был с дыркой у носка. Парни выплевывали под ноги шелуху и не смотрели на него и от этого на душе Вадима становилось все тревожнее. Среди немногих пассажиров не было ни одного мужчины, да и теток-то всего четыре. Видно, знакомые, потому что держались рядом и оживленно разговаривали друг с другом. Кассирша закрыла на замок свою будку и пошла к белому с железной крышей зданию через шоссе, наверное, там столовая или буфет. Автобус запаздывал, но никто не проявлял нетерпения, видно, привыкли ждать. Наконец он появился, запыленный, раскаленный, бело-голубой с длинным носом. Трофейная колымага. Такие в Ленинграде давно не ходят. Шофер был в синей майке и камилавке, с залепленной кусочком пластыря скулой. Если бы Вадим проскользнул в автобус первым, возможно, ничего бы и не произошло, но он пропустил вперед женщин с сумками и котомками, а когда занес ногу на металлическую подножку, то почувствовал, как цепкая рука ухватила его за воротник куртки. Не оборачиваясь, Вадим лягнул ногой в полуботинке парня — это был рыжий с белыми ресницами — и, ухватившись за блестящий поручень, попытался вскочить в салон с жесткими черными сидениями. Там шумно усаживались женщины, шофер, сдвинув брови, курил, глядя прямо перед собой.
— Пусти, сволочь! — наливаясь яростью, крикнул Вадим, но пахнувшая луком и колбасой ладонь зажала ему рот, сильный рывок и назад — и рука его оторвалась от скользкого поручня.
— Чего там у вас? — равнодушно покосился на дверь шофер. Пластырь с одной стороны немного отлепился, — Я поехал.
— Братишка нарезал из дома, — с ухмылкой сказал шоферу худощавый парень с челкой, — Путешествовать ему, видишь ли, захотелось!
Вадим мычал и вырывался из цепких лап Рыжего, но тот изловчился и так надавил грязным пальцем на глаз, что у мальчишки от боли перехватило дыхание, а в глазу будто вспыхнула всеми цветами радуги электрическая лампочка. Ноги его оторвались от земли, он слышал как фыркнул автобус, лязгнула дверь которую шофер закрывал ручкой с рычагом. Во рту он почувствовал солоноватый привкус крови — наверное, губу прикусил…
«Спортсмены» затащили его за общественный туалет, неподалеку от автостанции, тут росли лопухи, припорошенные пылью, и репейник и без лишних разговоров извлекли из-за пазухи сверток с деньгами. Худощавый газету выбросил, потряс пачкой зеленых бумажек перед носом мальчишки, ухмыльнулся:
— У кого спер, сучонок? У мамы с папой?
Рыжий настороженно осмотрелся, перевел взгляд на мальчишку.
— Надо бы тебя сдать в милицию, но мы добрые, понял? А воровать не хорошо, салажонок…
— Это вы — ворюги, — сдерживая злые слезы, выдавил из себя мальчишка.
— Не серди нас, вьюноша, — добродушно заметил напарник Рыжего. — Мы можем и по сопатке, слышишь?
— Ладно, гуляй, пацан… — прибавил Рыжий — Без краденых денег оно спокойнее… — и противно рассмеялся, показав золотой зуб.
— Вдвоем на одного? — зло сверкал на них влажными глазами Вадим — Мразь вы, подонки!
— Оскорбляет, а? — удивился худощавый — Может, ты эти деньги, салага, заработал на колхозных полях? Или получил по наследству от бабушки?
— Ясно, украл, — сказал Рыжий, — И потом, ты не местный, мы всех своих знаем.
— И жаловаться на нас ты не пойдешь, — прибавил второй, — Ну к чему тебе это, пацан? Ты даже кричать не станешь, как ты людям объяснишь, что у тебя столько бабок?
Вадим смотрел на них с нескрываемой ненавистью и молчал. Глаза щипало, но он не хотел при них вытереть их ладошкой. Верно, жаловаться в милицию он не пойдет… Какую глупость сморозил, что не разменял в Ленинграде полусотню. И вот выследили, сволочи… Теперь и пообедать не на что. Да и билет на автобус, наверное, пропал.
Что-то дрогнуло в наглых глазах Рыжего. Он достал из кармана деньги, отделил от пачки одну зеленую бумажку и сунул мальчишке за воротник рубашки.
— Мы не жадные, — сказал он, — Это тебе на мелкие расходы.
— Балуешь салажонка, — неодобрительно заметил худощавый, — Смываемся, Петух!
Оглядываясь на него и о чем-то негромко переговариваясь, они вскоре скрылись за автобусной станцией, а Вадим, опустив плечи, все стоял в лопухах и ненавидяще смотрел им вслед. Кажется, второй автобус идет через два часа. Билет, по-видимому, придется снова покупать. Не так было жалко денег — он еще не привык иметь их в больших количествах и знать им цену — как угнетало собственное бессилие, полная незащищенность от этого жестокого мира. Чем эти лучше эпкавэдэшников? Поступили с ним, как с мокрым мышонком! Эх, если бы он был взрослым… Уложил бы в жирных лопухах обоих! Сплюнув кровью от прикушенной губы, он присел на пыльный серый камень и стал яростно выдергивать из штанин цепкие двуногие семена репейника. И откуда их столько набралось?
Большая сиреневая стрекоза уселась на лопушину и выгнула дугой длинное полосатое туловище. И замерла на солнце в такой позе. Низко пролетела над головой сойка. С шоссе доносился шум проезжающих машин. Может, поднять руку и ждать, чтобы кто-нибудь остановился? Ему не хотелось больше оставаться в этом белом малолюдном городе.
Вадима подобрал в Острове туристский автобус из Ленинграда, из разговоров земляков он понял, что они учителя и едут на экскурсию в Михайловское. В Острове они сделали небольшую остановку, мальчишка и столковался с бородатым добродушным на вид мужчиной — по-видимому, старшим группы. Вернее, тот сам подошел и заговорил с ним, видно, очень уж был несчастный вид у мальчишки. Рассказывать, что его нагло среди бела дня Ограбили, он не стал, наоборот даже показал билет, заявив, что замешкался, а автобус без него ушел… Места свободные были и Вадима пустили в салон, шофер покосился на него, но ничего не сказал. Мрачный, расстроенный Вадим смотрел в окно на проплывающие мимо деревни, золотистые поля, темные речки. На лугах паслись коровы. Местность была малолесистая, асфальт выбитый, иногда автобус резво подпрыгивал и старчески кряхтел. Совсем низко пролетел пузатый самолет с выпущенными шасси, где-то близко аэродром. Неожиданно открылась зеленая перед прудом лужайка, на которой скопилась тьма грачей. Прямо какое-то грачиное собрание. Кто-то заметил, что грачи обучают своих птенцов. Только непонятно чему: все черные, как головешки, птицы бродили по траве, ни одной не видно в воздухе. Лужайка осталась позади, серебристо блеснула узкая речка и снова поплыли тронутые желтизной поля, несколько минут ехали будто сквозь березовую рощу. Огромные деревья как солдаты в ряд близко стояли по обе стороны, сразу стало в автобусе прохладно. Вверху над головами был приоткрыт квадратный люк.
В Пушкинских Горах автобус остановился у нового застекленного двухэтажного ресторана с плоской крышей, тут же стояли несколько разноцветных автобусов и «Побед». Огромные стекла в металлических рамах жарко блестели. Туристы, разминаясь на ходу, пошли обедать, а Вадим, поблагодарив бородатого мужчину, зашагал вниз по дороге. Есть не хотелось, да и хотелось поскорее определиться. Здесь прямо в центре была гористая местность: заасфальтированное шоссе то круто обрывалось вниз, то резво взбегало на гору. Белели стены Святогорского монастыря, зеленела свежей покраской крыша высокой часовни. Мальчишке указали, где находится лесничество, оказалось — совсем близко. На крыльце небольшого деревянного здания с черной вывеской лежала огромная собака непонятно какой породы. Она и не подумала отодвинуться, когда Вадим поднялся на крыльцо, лишь приподняла большую лохматую голову и зевнула, показав красную пасть с острыми зубами. Прижимаясь к перилам, он прошел в темные сени, где было несколько дверей с тусклыми узкими табличками. И уже переступая высокий порог, он подумал, что не знает с чего и начинать, значит, нужно говорить правду… Первый кабинет был пустой, лишь на столе дымился в стеклянной пепельнице окурок, в другом кабинете, если так можно было назвать маленькие комнатки с низкими белыми потолками и одним окном, застал пожилую женщину в очках, склонившуюся над бумагами. Не поднимая на вошедшего глаз, она произнесла:
