— Правда. Теперь, может, всю долгую осень не будет такого солнца и таких кленовых листьев на асфальте! Только я обещала встретиться с Ларуськой у Выборгского в три. Ты не возражаешь?
— Ну что ты! Отчего нам не поторчать у всех на виду? Запросто. Хорошо еще, что ты не удосужилась притащить свою вторую подругу.
— Какую?
— Лебедёву-как-корову.
— Тебе не стыдно? У нее нормальная фигура.
— Смотря, на чей вкус.
Почему нужно о Ларке так пренебрежительно говорить? Может, он таким образом спасается от ее чар?
— Привет. Долго меня ждали? Это все мать: «Сначала сходи в булочную, а потом шляйся».
— Все ясно. Идти против власти — все равно, что писать против ветра.
— Ты, Пшеничный, мог бы и поизящней выражаться при девочках.
— Простите, ваше Высочество, это всего лишь русская народная пословица.
— Ларусь, смотри какой красоты кленовые листья.
— Когда это ты успела набрать такой букет?
— Да-а, веник что надо! Можешь присоединить еще и этот крупный экземпляр к своей коллекции.
Правильно. Раз праздник, значит должны быть и подарки. Какое редкое сочетание цветов у листа Пшеничного: коричневый с желтыми и бордовыми прожилками. Я знаю, что у меня сегодня будет три подарка, и этот самый яркий.
— Ты чего улыбаешься?
— Подумал, что этот фиговый лист надо было бы подарить не тебе, а Лебедушкиной-Подушкиной в бане прикрываться. Впрочем, ей понадобится целая шайка.
— Как тебе не стыдно?!
— Вон «шестерка» идет! Айда к Петропавловке!
— Ну-ка, девушки, поднажали! Быстрее, быстрее! Кто ж так бегает?!
— Уф, запыхалась. Думала, не успеем.
— Бегать нужно больше. А то на переменах ходите под ручку как гусыни.
— По-моему, кто-то обозвал нас толстыми глупыми птицами.
— Кто-то просто хочет вылететь из трамвая и посмотреть, не отрастут ли собственные крылышки.
— Можно, конечно, меня и выкинуть, но тогда вместе со мной вылетит и счастливый билет.
— У тебя счастливый билет?!!
— А ты веришь в счастье по билетикам?
Я так и знала. Вот он второй подарок! Пшеничный отдает мне свое счастье. Только неудобно перед Ларуськой…
— Ларусь, давай разорвем билетик попалам.
— Еще чего! Ты еще его съешь. У меня сколько раз цифры совпадали, и никогда ничего не выпадало.
— Так я и думал: Ларуся у нас человек без предрассудков. Ну, а вы, мисс, если вам выпадет счастье, отвалите мне половинку?
— Да.
— Корыстный ты человек, Пшеничный, не хорошо таким быть.
— А в тебе пламенеет дух первых комсомолок — так и рвешься кого-нибудь перевоспитывать.
— Не ссорьтесь. Хотите барбариску?
Теперь обязательно должен быть третий подарок. Я даже знаю, где мне его подарят. На пляже у Петропавловской крепости.
— Давайте пойдем по песку. Там ближе всего к воде. Можно будет даже окунуть ноги.
— Лезть в ледяную невскую воду? Слуга покорный.
— Действительно, придумала: разуваться, ноги мочить.
— Не хотите купаться — не надо. Я одна пойду. Смотрите как здорово: камни сквозь воду блестят, и отражение дворцов плывет прямо к ногам. Будто это и не Ленинград вовсе, а затонувший сказочный Китеж.
— Ты так говоришь о Ленинграде, будто этот город — твоя собственность.
— Но ведь ты здесь живешь всего год, и не можешь знать всех мест, как мы знаем.
— Кое-что я знаю.
Неужели третьего подарка не будет? Нет, предчувствие не могло меня обмануть. Еще есть время. Нужно просто об этом не думать. Не показывать судьбе своего нетерпения, и тогда все сбудется.
— Вы как хотите, а я скидываю босоножки и лезу в воду. Должна же я поблагодарить Неву за праздник.
Ой— ой-ой, какая ледяная! Прямо ноги сводит! Почему же ты, Нева, такая суровая? А знаю -это ты испытываешь меня: не выскочу в первую же секунду — значит, получу подарок…
— Интересные у тебя отношения с Невой. Это она заставляет тебя задирать юбку и демонстрировать своему любимому городу ноги?
— Дурак ты.
— Ну, раз я дурак, тогда не покажу, какую замечательную вещь я нашел среди камней.
Вот он, третий подарок. Не зря я лезла ради него в ледяную воду.
— Подумаешь, нашел. Стеклышко?
— Не-а.
— Консервную банку?
— Не-а.
— Лягушку?
— Не-а.
— Ничего у тебя нет. Просто так сжал пальцы, чтобы мы гадали.
— Есть. И я раздумываю, кто из вас более достоин такого подарка? Пожалуй, Ларуся. Она компанейская — осталась со мной на берегу.
Как! Мой подарок Ларуське?! Это же нечестно! Впрочем, почему бы и нет? Может, Ларуська ему больше нравится. Конечно, больше. Вон у нее какая коса. Как у киноактрисы.
— Эй, зачем ты полезла в глубину? Утонешь еще, спасай тебя потом.
— Спасибо не надо. Я плавать умею.
— Вылезай, я покажу тебе свою находку.
— Действительно, не валяй дурака, простудишься.
— Слушай, давай уйдем отсюда, она сразу прекратит выпендриваться.
— Не прекратит. Ты не знаешь, какая она упрямая.
— Считаю до трех: идешь смотреть, что у меня в руке, или я бросаю это в воду. РАЗ!
Сейчас они повернутся, их спины медленно уплывут вдаль. И я, закоченевшая, останусь здесь навсегда.
— ДВА!
Он отдаст ей мой третий подарок. И она так никогда и не узнает, что это не просто камушек или стекло, а подарок судьбы.
— ТРИ! БРОСАЮ!
— Подождите, я выхожу.
— Давно бы так. Смотри, ноги красные, как у вареного рака. Уф, прямо ладонь об них обмораживается.
Он сидит передо мной на корточках. Передо мной, а не перед Ларуськой. У него, оказывается, синие глаза. Я думала — серые. По радужке вьется желтая ниточка. Греет руками мне ноги. Прямо при Ларуське.
— Покажи, что ты нашел.
— Осколок старинной фаянсовой тарелки. Из нее ел комендант этой крепости.
— Разве в Петропавловке был комендант?
— Конечно. Рядом с собором что находится? Комендантский домик. Эх ты, ленинградка.
Как горит отпечаток его ладони под коленом. Наверно, там даже белый след остался… Приду домой, нужно будет посмотреть.
— Ненормальная, столько в ледяной воде проторчала. Обувайся сейчас же. И выброси свой дурацкий букет из листьев. Неудобно же, на тебя люди таращатся.
— Не выброшу. Пусть все смотрят. Кленовые листья — это протянутые ладони осени. Она хочет, чтобы каждый с ней поздоровался.
— Рехнулась?
— Ничуть. Я считаю невежливым отмахиваться от знаков внимания осени. Вот сейчас пойду и буду протягивать каждому лист — как рукопожатие осени.
— По-моему ее пора в смирительную рубашку и в Скворцова-Степанова.
— А это где?
— Вот и попался! Сразу видно, что ты не ленинградец!
— «Шестерка»! Айда на перегонки до трамвая!
Если первая добегу, значит, я самый счастливый человек на свете.
Ура— а! Я первая!
— Вот чокнутая!
Вот тебе, бабка, и Юрьев день!
Вот тебе и счатье! Сиди теперь в уголке дивана, размазывай слезы по валику. А вдруг Ларка все наврала? Не было ничего такого? Нет, так чудовищно подруга соврать не может. А он? Как же он мог после всего того, что было в Павловске в воскресенье, пойти со мной и Ларуськой на Петропавловку? Сидеть около меня на корточках, греть ноги, подарить три подарка? Неужели он такой двуличный?
Нет, нужно не ныть, а разобраться по порядку. Сначала я, как дура, больше всех радовалась: как же, первый раз всем классом в Павловск. Погода летняя. В электричке горланим дурацкие песни. Выпендриваемся перед «8-в», с которым нас слили. Пшеничный, правда, не пел. Стоял вместе с новыми мальчишками в тамбуре. Они там, наверно, курили. Интересно, кто теперь будет Обезьяной, Сидоров-то отсеялся? Мы с Ларисками сидим отдельно от «вэшников». На Ларке новое платье. Чтобы не толстило, она затянулась поясом.
Потом играли в колдунов. Поляна из-за кочек неудобная, на ней не очень-то разбегаешься. Хотя он меня два раза расколдовывал. А Ларку ни разу. Но все равно, какие это колдуны. Пошли искать место для пряток. Я первая нашла старую березу, и предложила водить. Мне казалось, что от меня счастье солнечными зайчиками скачет по траве, по белому шершавому стволу, по листьям.
Почему я не чувствовала никакой опасности? Стояла, обхватив белый шершавый ствол, и прикидывала, куда все могли убежать прятаться. Видела я шалаш? Нет. Слева — кусты, справа — овраг… Мог Пшеничный раньше знать о шалаше? Нет, он первый раз в Павловске. А Ларка? Она никогда не говорила о нем. Значит, все побежали врассыпную, а на шалаш натолкнулись только они вдвоем?
Та— ак, я, как первоклашка, брожу по сырому, заросшему травой оврагу, ищу, кто куда спрятался. Потом, как идиотка, мчусь к березе: «Палочка за Алку!!!» А эти двое сидят в шалаше и не думают выскакивать!
Или все— таки Ларка все выдумала? Не было шалаша? Тогда откуда же я до сих пор ощущаю запах обуглившихся старых веток и подопревшей травы? Бр-р-р-р. Он, наверно, сидит у входа, а Ларка внутри. Или наоборот? Нет, иначе Ларка бы убежала. Значит, сидят рядом (в шалаше не постоишь, а лежать… кошмар!) Она жует соломинку. Как в кино. Он… Странно, почему он все время молчит? Я же нарочно спросила у Ларки: сказал он что-нибудь?
