— Нет.
— Просто прикоснулся губами к щеке?
— Не к щеке, а вот сюда.
Ткнула пальцем куда-то между щекой и шеей.
— И потом ничего не сказал?
— Нет.
Все ясно. Если бы Лариска показала на щеку или губы, можно было бы сомневаться. А такой жест — посередине — этого она выдумать не могла. Только почему же она мне в тот же день не рассказала, а только через неделю? Я бы не пошла на Петропавловку позориться.
А— а-а, теперь какая разница?! Все равно все кончено. Теперь осталось сжать все свои чувства в плотный комок, запихать их в старую железную банку из-под чая и спрятать куда-нибудь подальше от сердца. Ну, скажем, в глубину полки между Толстым и Достоевским. А глаза с мокрого места убрать, засунуть под лампу без абажура и высушить.
— Ты чо, так и будешь рассиживаться на диване, а старенькой бабушке бегать за тобой из кухни?
— Ты не старая.
— Не старая, так болезная. Не слышишь, что ли, тебя к телефону.
— Меня уже нет.
— Ах, нет? Вот пойди сама и скажи это в телефон.
— Хорошо. Пойду и скажу.
— Дура. Такой мальчик хорошенький за ней ухаживает, а она незнамо что из себя строит.
Бабушка права, больше он такой идиотке никогда не позвонит.
Или все— таки позвонит? Погадаю по кастрюлям на полке: позвонит -нет, позвонит — не позвонит, да — нет… Так и знала, что «нет». А ну-ка, попробую перегадать по окнам в соседнем доме. Опять «нет».
— Привет. Ты что делаешь? Стираешь? А где Ксения?
— Смешная ты, Ленка, не успела приехать из Германии, сразу: «Где Ксения?» Ты полагаешь, я сторожу ее?
— Чо ее сторожить? Она сама, как собака, сторожит своего мужа. Так, где она?
— Уехала на прием к английской королеве.
— Ска-ажешь. Тебе моя бабка ничего не показывала?… Ну, из Германии?
— Нет. Мы недавно с дачи приехали.
— Хочешь, покажу тебе кое-что?
— По секрету?
— Угу.
— Секреты лучше при себе держать.
— Не умничай. Подожди здесь. Я сейчас. Пока бабки с Ксенией нет…
Ушла, слава богу. Все гадание испортила. И телефон молчит как мертвый. Может, телефоны любят, когда их упрашивают? Я что? Я — пожалуйста: ваше телефонное высочество, не велите казнить, велите выслушать: не могу я больше ждать, когда вы звоночком звякните. Ну что вам стоит: дзи-инь и все!
— Не подглядывай. Повернись лицом к тазу.
— Я и так на стирку смотрю.
— Теперь оглянись! Ну!
— Шуба…
— Видала, какой ворс серый, прямо как седой.
— Из кого это она?
— Синтетическая. У нас таких не делают. Идет?
— По-моему, она тебя взрослит. Я такую же видела на пожилой женщине.
— Врешь. Это ты из зависти.
— Чему мне завидовать?
— А тому! Тебя родители как оборванку одевают! Ни одного импортного платья нет! Уже с мальчишками гуляешь, а халат короткий! Задницу видать!
— Ну и выражений ты в Германии набралась. А стирать в выходном платье нелепо.
— Да у тебя и нет его, выходного.
— Есть.
— Бордовое? В талию? Да такие сейчас уже никто не носит.
— Мода и вкус — вещи разные.
— Это у тебя-то вкус? Где ты его откопала?
— Родители привили. И не только вкус.
— Чего же еще?
— Вот ты школу кончишь и пойдешь работать к своей бабушке в гастроном. А я буду в университете учиться.
— То-то и видно, какая ты университетская дура: расплескала грязную воду по всей кухне, а моей бабушке убирать. А потом, почём ты знаешь, может, я в торговый институт пойду?!
— Это не образование.
— Только в твоем университете образование? Да ты сначала поступи туда, потом хвастай.
— Поступлю.
— Как же, разбежались всех туда с голым задом брать.
— Если в первый год не поступлю, буду поступать во второй, третий…
— И в десятый провалишь, дура университетская. Вон звонят! Небось тебя. Сейчас как крикну в телефон, что ты ду…
— Отдай трубку!
— Не дам. Аллё? Вам эту ду…?
— Отдай!
— Не дам!
— Твоя бабушка придет и увидит тебя в шубе!
— На, подавись!
Слава богу, испарилась! Ну, телефончик, миленький, хоть бы это был не он!
— Аллё, это ты? Что это у вас там за драка?
— А-а, Ларуся… Не обращай внимания, это соседка.
— Чего у тебя голос такой кислый? Ларку ждала? Ну и зря. Ей не до тебя. У нее роман с «вэшником».
— С кем это?
— С Папковым. Представляешь, их Алка два раза у «Первого мая» видела. Чего соседка с тобой цапается? Ты ей на хвост соли насыпала?
— Угу. Брякнула, не подумав, что у нее шуба старушечья.
— Ну и правильно, правду всегда нужно в глаза говорить.
— Обидную правду лучше при себе держать.
— Правду не скроешь, ее уши все равно будут торчать. Пшеничный звонил?
— Нет.
— Если позвонит, скажи ему, что в «Первом мае» идет законный фильм «Летят голуби». У Верки с Нинкой видела коса на бок заплетена? Это оттуда.
— Вряд ли Пшеничный позвонит. Кос-то у него нет.
— Причем тут косы? Не захочет в кино, пойдем на набережную поболтаемся. Только не вздумай, пожалуйста, с ним одна умотать. Это будет не по-товарищески.
— Я понимаю.
— Ну, договорились. Скажешь ему, что встречаемся без пяти четыре у «Первого мая».
«Без пяти четыре», а белья еще целая куча! Вода, пока я болтала, остыла! Нужно чайник скорее поставить!… Да что я ношусь, как угорелая? Он и не собирается мне звонить. Очень я ему нужна. Разве что как замена, пока Ларка с Папковым…
— В кино идешь?
— Под дверью подслушивала?
— Очень надо. У нас в комнате и так все с кухни слышно. С мальчиком?
— С подругой.
— Врешь.
— Сама ведь голос слышала.
— Звонят! Тебя! Бери скорее трубку!
Ой, как сердце стучит. Никакой гордости у меня нет.
— Слушаю?
— Кто это у вас столько на телефоне висит? Два автомата сменил.
— Не знаю. Может, ты попадал, когда Ларуся звонила?
— Ага, успела, значит? И что сказала?
— В «Первом Мае» идут «Летите голуби». Сеанс в четыре.
— Понятно. Послушай, а без этой комсомолки двадцатых годов мы не могли бы в кино сходить? Скажем, в «Выборгский»?
— Неудобно. Она узнает — обидится. Может, тебе в кино не хочется идти?
— Ты что, чокнутая? Я НЕ ХОЧУ ИДТИ С ТВОЕЙ ЛАРУСИХОЙ!
— Не кричи. Без нее неудобно.
— Неудобно спать на потолке и штаны надевать через голову! Ладно, бесполезно разговаривать. Жду тебя у «Выборгского» без четверти четыре.
Ти— ик-ти-ик-тик… Трубку повесил. Разозлился. Но ведь позвонил!
— Чо, не хочет с тобой идти?
— Ну что ты Ленка, подслушиваешь? Он не хочет, чтоб с нами шла моя подруга.
— Так не бери ее.
— Мы же с ней дружим.
— Ты чо, того? Совсем сбрендила? Он же тебя бросит.
— Нечего и бросать. Я ему вообще не нравлюсь.
— А кто ему нравится?
— Моя другая подруга — Ларка…
— Чего же он тогда тебе звонит?
— Сама не знаю.
— Вот и видно, что ты дура университетская!
Ленка права: ведь так просто сделать всем хорошо, а я не умею. «Без пятнадцати четыре» — едва-едва успею! Белье по боку. Пусть помокнет. Значит так: мчусь к «Выборгскому», и рысью тащу Пшеничного к «Первому Мая». К четырем успеем. А если он упрется? Тогда лечу к «Первому Мая», вру Лариске, что перепутала место и время, и тащу ее к «Выборгскому».
А если она упрется?…
Ленка ошиблась. Правильный диагноз: дура недоуниверситетская.
— Ты вчера алгебру сделала?
— Угу. Только, по-моему, второй номер неверно.
— А я как после кино пришла, мать сразу: Прошлялась, а уроки кто будет делать?» Ну, я ей: «Нам, между прочим, уроки не задали». А она: «Нужно будет сходить к вашему математику, спросить, как это он учит, что уроков не задает». Я ей спокойно так: «Иди, если хочешь». Она и заткнулась. Дай алгебру списать.
— На, возьми Ларусь. Только второй пример спроси у Ларки с Пшеничным.
— Чего у них спрашивать! Полюбуйся, сидят, целыми уроками анекдоты травят. Бессовестная она все-таки — взяла и села с парнем без спросу.
— Мы тоже с тобой сели вместе без спросу.
— Девчонкам можно. Все так сидят: Лаша с Алкой, Рита с Нинкой. И только Ларка одна с парнем. Если девчонки будут такое себе позволять, то, что с мальчишек требовать. Это «домашняя», что ли?
— Угу.
— Много переписывать. Слушай, подняла бы ты руку и сказала Ник. Миху, что весь класс «домашнюю» не понял. Ты же у него в любимчиках.
— У него нет любимчиков. И вообще, неудобно за «вэшников» говорить. Мы же их не знаем. Кстати, куда Сидоров с Боярковым испарились?
— В ремеслуху пошли. Куда ж им еще? У «вэшников» тоже полкласса отсеялось. Как они тебе?
— Пожалуй, не похожи на наших. Наши учатся, словно в электричке едут: сидят себе по двое в купе, кто читает, кто болтает. Конец года — остановка. Часть вышла. А на их место навалилась компания, самоуверенная, веселая, захватывают свободные места, туристские песни горланят.
— Ага, эти более дружные. И когда только Алка с Лашей успели к ним втереться?
— Алка их по Богданову с прошлого года знает.
