— Я же вам говорила! — обрадовалась Мария, словно она сама их приготовила.
И вообще обед получился довольно удачным, несмотря на то что труба жаровни время от времени изрыгала на них свой пахучий дым. Но легкий ветер быстро разгонял его, вновь принося дыхание полевых цветов. Даже тепловатый лимонад показался им гораздо вкуснее софийского. К тому же они отнюдь не объелись и потому вполне легким шагом дошли до реки, откуда доносились голоса и стук вальков. Но даже эта жалкая прогулка не смогла испортить им настроения, хотя гам, поднятый людьми, был совершенно невыносим — кричали дети, женщины колотили ковры и дорожки в прозрачных струях реки — в той самой воде, которую немного ниже так ревностно охранял милиционер. Какой-то толстяк в засученных брюках даже попытался вымыть свою машину, но тут вмешались рыболовы, поднялся крик, ругань, посыпались взаимные оскорбления и угрозы, и, наконец, нахал был изгнан с позором. Какой-то желтоволосый старик уныло жарил шашлык, от дыма глаза у него налились кровью. Два его сына, приехавшие в двух больших черных «Волгах», шлепали картами неподалеку, время от времени покрикивая на отца, чтоб тот не забывал поворачивать шампуры. Сидевшая на вытертом коврике старушка пустым взглядом смотрела на всю эту человеческую суету. И в этом столпотворении Мария сумела найти три великолепных шампиньона.
— Дарю их вам! — сказала она. — Это, конечно, не четырехлистный клевер, но зато они ужасно вкусные.
Урумов пробормотал, что ему будет довольно трудно засунуть их в свою записную книжку.
— Причем тут записная книжка? Профессор, вы перебарщиваете с женскими сувенирами. Грибы нужно посолить, можно еще положить в шляпки по кусочку маслица — и в духовку!.. Пальчики оближете!
Они еще немного посидели в сторонке под деревом, но около четырех Мария первая предложила:
— Пора ехать!
— Почему? — спросил он, и сердце у него сжалось. — Ведь еще совсем рано.
Было и вправду рано, река, словно расплавленная, блестела под ярким солнцем. На берегу стало гораздо тише. Рыболовы, отчаявшись, смотали свои удочки, пьяные шоферы трезвели в густой тени.
— Криста обычно звонит в шесть часов… Если меня не будет, она встревожится.
Дорога до Софии промелькнула, как сон. Урумов уже вел машину совершенно спокойно. Он сидел, откинувшись на спинку сиденья, худощавые руки небрежно лежали на руле. Очень хотелось выставить наружу локоть, как, он видел, делают молодые пижоны, но это было бы уж чересчур. В узком ущелье было тенисто и прохладно, но время. от времени в глаза било яркое послеполуденное солнце, тогда он немного уменьшал скорость, пока опять не попадал в прохладную тень. В Софии Урумов отвез Марию домой, затем вернулся к себе. Но когда он пытался остановить машину у самого тротуара, капот зловеще задребезжал. Он вышел, озабоченно осмотрел повреждение — царапина была почти незаметной. Так или иначе, никто не поймет, что машиной пользовались. Он чувствовал себя как мальчишка, который без спросу покатался на отцовском велосипеде и радуется, что этого никто не заметил. С этим лукавым чувством он поднялся к себе и с грустью закрыл за собой дверь, словно перевернул самую увлекательную страницу в книге своей жизни. Было около шести, солнце ярко освещало восточную стену его кабинета, белые кони светились как живые. Это был его день, его настоящий день, и он должен был остаться с ним навсегда.
Наверное, только в провинциальных городах остались еще такие смешные расфуфыренные дома. Смешные и в то же время трогательные в своем желании предоставить своим обитателям все, что есть в по-настоящему богатых домах. Наследственный дом Обретеновых, желтый, как айва, был украшен фальшивыми розовыми консолями и двумя зубчатыми башенками на крыше, в которых сейчас гнездились голуби. Кроме того, у дома были осыпающиеся гипсовые наличники, крохотный балкончик под центральной аркой крыши и флюгер, который давно уже не показывал ни направления ветра, ни стран света. Розовощекий, с приподнятыми белыми бровями дом, по мнению Кристы, был похож на веселого старичка, попивающего домашнее винцо. Но жить в нем было удобно. Кроме Юлианы с дочерью, на втором этаже жили две деревенские девочки, ученицы городской гимназии. Юлиана держала их не столько из-за денег, сколько потому, что за квартиру девочки платили натурой — то барашком, то настоящей огородной фасолью.
Криста тоже жила на втором этаже в маленькой комнатке, украшенной двумя гобеленами и множеством старых семейных фотографий в черных лакированных рамках. Жила спокойно, даже чуть легкомысленно и лишь очень редко в тихие провинциальные ночи прислушивалась, не даст ли о себе знать «это». Но «это», разумеется, молчало и таилось, прочно сросшись с нею самой. Криста вообще ничего не чувствовала, только прибавила аппетит этого существа к своему и потому уписывала за обе щеки все, что подавали. Во всем остальном она чувствовала себя превосходно, ощущая даже какой-то прилив жизненных сил. Однажды тетка застала ее во дворе прыгающей через веревочку, словно маленькая девочка.
— Смотри, ребенка выронишь! — с укором сказала Юлиана.
— Этого я не боюсь! — засмеялась девушка. — Что принесла?
Тетка приносила цыплят, кур, иногда жирные свиные отбивные, за которые ругательски ругала местные снабженческие власти. Они и в самом деле не слишком усердствовали, да и к чему, когда все и без этого так или иначе устраивались, особенно пролетариат. Впрочем, какой уж тут пролетариат, когда деды и бабки этих пролетариев по-прежнему жили в деревне и работали в сельскохозяйственных кооперативах, да и сами они держали где-нибудь на заднем дворе всякую живность, так что в каждом доме почти всегда водилось мясцо.
Все эти дни у Кристы была только одна забота — ни о чем не думать и ни о чем не тревожиться. И. она не думала ни о Сашо, ни о ребенке, упрямо гнала их из головы. Но когда через несколько дней она окончательно успокоилась, ее вдруг охватила какая-то непонятная нежность к этому крохотному созданью, к свернувшемуся в клубок несчастному ореховому ядрышку, которое не знало, что уже осуждено на смерть. Или не осуждено? Разве можно верить юным легкомысленным девушкам, их угрозам и обещаниям?
Целыми днями она никуда не выходила, запоем читая романы. При этом самые настоящие романы, а не те скучные трактаты, которые они изучали в университете на факультативных занятиях. Тетка вырезала их из пожелтевших газет тридцатых годов и сшила с помощью шила и сапожной иглы. За столько десятилетий скверная газетная бумага почти рассыпалась, но прочные просмоленные нитки держались крепко. Все до одного романы были любовными. «И правильно, — думала она, — ни о чем другом и писать не стоит, все остальное на свете скучно, как и любовь, конечно, но тут по крайней мере что-то щекочет нервы». И любовь щедрым потоком лилась с пожелтевших страниц. Каких только событий там не было — измены, бегства с неизвестными мужчинами, таинственные смерти, убийства. Криста проглатывала по два романа в день, пока наконец в голове у нее не перепутались и герои, и заглавия, и события. Но по крайней мере душа ее насытилась любовью, особенно изменами. И в самом деле, разве они заслуживают чего-нибудь, эти противные и глупые мужчины, кроме того, чтоб украшать их рогами, если ты на это, конечно, способна. Она, Криста, не была способна, и ей приходилось довольствоваться романами. В старое время жилось действительно трудно, кроме кризисов были еще бесчисленные мухи и клопы, туберкулез, векселя и банкротства. Но зато были рахат-лукум, боза, шоколад с сюрпризами. Была любовь и любовные романы. Ах, как они вздыхали, тогдашние девушки, как плакали! Сейчас если увидишь на улице плачущую девушку, можно не сомневаться, что у нее болят зубы. Отчего им еще плакать, если даже двойки в университете они глотают, словно конфетки. А о ребятах и говорить нечего, те совершенно избаловались и боятся даже ходить в купальню, вдруг встретят там случайно голую женщину. Наевшись за обедом приготовленных теткой вкусностей, Криста опять спешила наверх, в свою тихую комнатку. Здесь было довольно жарко, но она все же как следует закутывалась в розовое одеяло из любовных грез и надежд и впивалась в очередной роман. Их оставалось еще около двадцати, и она твердо решила до отъезда прочесть все. Кто знает, а вдруг последний окажется самым лучшим. Дафна де Мюрье, Оливия Уэдсли — и как только она до сих пор не знала, что на свете есть такие славные писательницы. Наконец однажды тетка не выдержала:
— Послушай, Тинка, тебе нужно двигаться, гулять! — посоветовала она осторожно. — Особенно, если думаешь рожать.
— Я не буду рожать, тетя! — строго ответила девушка.
— А если он передумает… И захочет ребенка?
— Все равно!
— Как это — все равно?
— Вот так — все равно. О нем я должна думать или о себе? И вообще, очень он мне нужен! Зачем современной женщине муж?.. Чтобы его обслуживать? Мужчины стали ленивы, как магараджи.
