Пришло время последовать зову истории! Вперед, мои прекрасные подданные!
* * *
Грянул хор бодигардов.
У народа из горла
Льется песня про царя.
«Русью Ролик управляет,
Он свободу умеряет:
И закон, и произвол.
К нам в страну орел пришел.
Ролик-батюшка пригож.
У рубля обмен хорош.
Едь в Испанью, если хошь,
Покупай джинсовый клеш,
Дачу строй или таунхаус.
Кайф кругом. Окончен хаос!»
Раздались ахи и аплодисменты. Толпа свидетелей события века все увеличивалась. Ликующе звучали голоса:
— Американские киношники набирают статистов.
— К коменданту Кремля приехал комендант Белого дома.
— Сейчас начнется раздача дисконтных карт универсама «Дьюп».
— Где здесь запись?
— Я в очереди первый.
Вдруг толпа пришла в волнение. Раздались милицейские свистки, затрещали языки и выстрелы.
Я запрыгал высоко-высоко, чтобы разглядеть, в чем дело. Наискосок по Красной площади бежал Варикозов, срывая со встречных женщин колготки. При этом он вопил во весь голос:
— Одежда должна быть национальной по форме, естественной по содержанию. Все носящие синтетику лишаются благодати Божьей!
Веня наконец дошел до ручки — или ножки.
Взвод милиционеров окружил размахивающего прозрачными трофеями традиционалиста и повалил его наземь. Крики заглохли. Я хотел было выручить Веню из беды, но передумал: революции, даже радостные, без жертв не делаются.
Вновь зашумела народная молва.
— Смотрите, чеченского боевика поймали!
— Ишь ты бородища какая.
— Говорят, это полевой командир.
— Или мулла ихний.
А толпа продолжала расти. И все ждут, что я буду делать дальше!
Ко мне подскочил Матт. Надраенный чайник празднично сверкал в лучах солнца.
Бывший студент качнул колпаком.
— Your Majesty![312] Мое место здесь, на Красной площади. Я стану юродивым хитом Москвы, как Иваныч в опере «Борис Годунов». Тогда Анна Курникова бросит Энрике и полюбит меня. Мы с Анной поедем в Гретхен, штат Иллинойс. А там — пахать, сеять, жрать, рожать!
Я державно дал убогому Уайтбагу добро и отпустил его искать свое счастье.
Отпал еще один сподвижник. Ряды Когорты в очередной раз поредели.
Но мы продолжаем идти вперед…
* * *
Кремлевский Дворец — очень большой. Мы пробыли здесь уже два часа. Два часа странствий по замечательному зданию, выстроенному архитектором К. А. Тоном для моих царственных предшественников.
И во дворце я продолжал привлекать интерес сотен счастливчиков, волею истории оказавшихся там, где решалась судьба великой страны. Стены дрожали от гула голосов и топота ног. Я шагал из зала в зал, стройной спиной ощущая поддержку туристов и монархистов. Воодушевленный энтузиазмом масс, процитировал им слова поэта:
Не на день я, не на год устрояю
Престол Руси, но в долготу веков…
Некоторые из членов Когорты, изнеженные кабинетным или казиношным трудом, уже хромали от усталости, но я продолжал вести их то туда, то сюда. Необходимо было найти подходящее место для моего воцарения.
Георгиевский зал.
Я улыбнулся статуе «Малороссия», украшавшей карниз над одной из коринфских колонн. Величественное изваяние напоминало таковое Флоринды в бункере любви, но только одетое.
А где же моя зеленоглазка? La voilà![313] Она цокает по мраморным плитам на высотных янтарных каблуках, время от времени бросая на меня волнующие взгляды. А вон Пеликанов, Горемыкин, Милица, то есть Минерва, Водолей, Водолейка, Клюшкин, Гурецкий, отец Спартак, Тамара Гордеева и Октябрина Трупикова.
За главными силами Когорты, прикрывая их тыл, бредет Бизонов с бодигардами. Далее идут уже не сотни, а тысячи туристов. Феофактов, семенящий где-то сбоку, удивленно смотрит на народное движение.
В памяти всплыли строки из моей книги про Малюту Скуратова.
На склоне Кремлевского холма рядом с Боровицкими воротами стояло здание, вход в которое был запрещен даже самым отчаянным опричникам. Здесь был секретный склад средневековых средств смерти. Здесь находился арсенал тирании.
Я озарился.
— Внимание, милые подданные! Айда в Оружейную палату!
* * *
В Палате полно прекрасных предметов. Кареты и булавы, сервизы и оклады, ковши и кадила. И, самое главное, ряд тронов. Выбирай себе сиденье на любое седалище!
Вот трон царя Ивана Грозного. Он облицован пластинами, на которых вырезаны композиции на разные темы, от бытовых до библейских. Пластины, кстати, из слоновой кости. Мне вспомнилось дипломатическое животное, притопавшее к тирану из Тегерана. Слоны играли видную роль в русской истории! Правда, трон был сделан не в Москве, а на Западе. Если я воссяду на импортном престоле, народ может этого не понять.
Вот трон царя Михаила Федоровича. У него высокая спинка, задорные ножки. Но он весь покрыт золотом, отделан турмалинами, топазами и жемчугом. Это de trop.[314] Такое кресло может стоять в биллиардной у колумбийского наркоторговца, а не во дворце утонченного императора двадцать первого века.
Вот трон царя Алексея Михайловича. Он не простой, и даже не золотой, а алмазный. По бокам узоры с линиями и листочками, а также изображения слонов, которые так много значат для русского человека. На спинке трона мягкая подушка, что хорошо: она поможет мне не уставать во время длинных тронных речей. На подушке вышиты два гения, поддерживающие корону. Это уместно.
Хоп-троп! И я усаживаюсь на прекрасном престоле под клики и крики Когорты.
Царственно ерзнув, тут же решил: нужно будет заказать подушку и для сиденья тоже. Ягодицам пригодится! Никсонвильский магазин «Restoration» (даже название подходящее!) имеет в продаже прекрасный набор парчовых пуфов для попы.
Туристы и монархисты гудят все громче и громче. Раздаются звонкие восклицания: «Ой, как интересно!» Возбужденно шипит Милица, то есть Минерва. Сияет шевелюрой Пеликанов.
В общем шуме мой чуткий слух улавливает протесты музейных смотрителей.
— Не ходите ногами по паркету!
— Отойдите от стенда!
— Руками ничего не трогать!
Я снимаю темные очки, поправляю в укромной нише тела диктофон: ни одна звуковая подробность моего восхождения на престол не будет утрачена.
Недрогнувшей рукой разворачиваю манифест, написанный мною специально на этот случай.
В меня втекает Weltgeist.[315]
Я расправляю плечи и начинаю торжественно декламировать: «Мы, Милостию Божией Роланд Первый, Самодержец Семиотический, Царь Маскюлинный, Великий Князь Деконструктивный и прочая, и прочая, и прочая…» (в традиционные титулы, которые устарели в связи с событиями новейшей истории, я внес поправки, отражающие легкую мою биографию).
Сквозь ряды Когорты проталкивается коренастая женская фигура и семенит ко мне.
— Молодой человек, законы не про вас писаны? — раздается скрипучий голос.
Передо мной стоит сердитая старуха в халате образца «рабочая одежда». У нее желтые, как у тигра или Сталина, глаза. В костлявой руке швабра.
— А ну слазь с экспоната!
— Это мое место!
Члены Когорты делают вид, что с интересом рассматривают выставленные под стеклом короны и регалии.
Старуха трясет шваброй.
— Слазь, кому говорят!
Пеликанов, Водолей, отец Спартак и остальные сторонники начинают пятиться, движимые традиционным ужасом русского мужчины перед фурией русской женщины. Милица, то есть Минерва, прыгает с рук Горемыкина и пробегает перед троном. Родион разражается рыданиями.
Феофактов неоригинально замечает:
— Черная кошка — плохая примета.
Вдали уже мелькают спецназовские бронежилеты.
Феофактов хмыкает.
— Переворот, видимо, не состоится.
Бизонов с бодигардами в боевом порядке отходят к выходу. Флора снимает с точеных ножек туфельки и, прекрасно покачиваясь, летит туда же.
Но я продолжаю героически сидеть на троне. В эти секунды, кажущиеся часами, мне становится ведомо страшное одиночество власти.
А бронежилеты все ближе и ближе. Уже видны петлицы и пуговицы; уже можно отличить офицеров от рядовых.
Старуха кричит:
— Слазь!
Милица злорадно улыбается и юркает под спецноги спецназовцев.
Неужели мне придется покинуть престол, не дочитав манифеста?
Фигушки!
«Посему я, в полном сознании эпохальности моих планов и серьезности ситуации, сложившейся в этой стране, решил восстановить институт самодержавной власти и взять бразды правления в свои руки».
Старуха орет и орет. Вертящийся передо мной разинутый рот — это воронка, которая всасывает в себя века и события.
