Вот так и проходит вечер. Азамат читает хорошо, практически рассказывает, он ведь наизусть знает почти все сказки. Мы с Киром разбираем кудель. Алэк сидит у папы на ручках и теребит его косу, успокоенный глубоким уверенным голосом. На Кира это всё тоже действует умиротворяюще. Он не хмурится, иногда даже улыбается и хихикает, если сказка смешная. И я уже начинаю надеяться, что, может быть, всё у нас будет хорошо.
На ночь мы выставляем Хосу банку сливок, под которой кладём сварганенное Азаматом устройство с диктофоном: берёшь банку, диктофон начинает говорить записанное. А записали мы приглашение сходить завтра вечером на ферму вместе -- всё равно за едой надо, фермер-то до нас по такому снегу сам не доедет.
Я пытаюсь подбить Азамата на что-нибудь интересное в постели, но он признаётся, что сегодня не в духе для экспериментов, и мы ограничиваемся стандартной программой, что, впрочем, совсем не плохо, особенно если учесть, что Азамат действительно перестал меня стесняться и даже получает удовольствие, когда я в порыве чувств принимаюсь ему рассказывать, какой он симпатяшка.
Днём Азамат с Киром снова маются. Ребёнок стабильно отказывается заниматься чем угодно вообще, а Азамат всё придумывает новые и новые способы продуктивного времяпрепровождения.
-- Ну а что, что ты собираешься делать? -- кипятится Азамат после того, как ребёнок категорически заявляет, что не собирается играть в бродилку на буке, и в лес с Азаматом тоже не пойдёт.
Кир снова пожимает одним плечом, глядя в сторону.
-- Отлично, -- фыркает Азамат. -- Очень содержательно. Ну сиди ковыряй в носу, раз так. А я пойду гулять.
-- Ты охотиться? -- спрашиваю.
-- Нет, так просто, проветриться, -- немного успокаивается он.
-- Возьми Алэка выгуляй.
-- Ты сама-то не хочешь сходить?
Я задумываюсь. Оставлять Кира одного неохота, да и в лесу в это время года ничего интересного нет.
-- Сегодня не хочу, -- говорю. -- Мне на лыжах лень, а тебе надо побегать, спустить пар.
Азамат кивает, подвешивает на себя мелкого и уходит. Я достаю те нитки, что вчера успели распутать, сажусь на диван, ставлю в буке передачку про животных...
-- Помочь? -- осторожно спрашивает Кир.
Я рассматриваю своё барахло, пытаясь придумать, в чём мне можно помочь. Для вязания мне больше ничего не нужно, разве что попросить его мне материалы для гобелена заготовить, шарфик-то не на века меня займёт.
-- На вот, намотай нитки на челнок, -- говорю.
Кир охотно берёт у меня деревяшки и клубки и принимается мотать, но притормаживает.
-- Тут один челнок с заусенцем. Хотите я ошкурю?
-- Какие ты слова знаешь, оказывается, -- хихикаю я. -- Я думала ты только умеешь говорить "нет" и ругаться.
Кир слегка краснеет.
-- Ну ошкурь, ошкурь, -- разрешаю. -- Можешь и вот эти три тоже обработать, они совсем шершавые, я потому ими не пользуюсь.
Кир бежит в чулан, роется там, потом возвращается с наждачкой и рулоном обёрточной бумаги, которую расстилает на ковре, чтобы не напылить. И садится шкурить.
Со временем он всё чаще заглядывает в мой бук, где показывают что-то про лягушек.
-- А какой это язык? -- спрашивает он. Точнее, он-то спрашивает, какой это "диалект" или "говор", имея в виду региональные варианты муданжского.
-- Это всеобщий, -- говорю. -- На нём говорят на других планетах.
-- И вы его понимаете?
-- Ага.
-- Ух ты, -- Кир смотрит на меня с восхищением.
-- Азамат тоже его понимает, -- говорю.
-- Ну, он-то ясно, -- протягивает Кир.
-- Почему ясно?
-- Ну так он мужчина, да ещё Император, конечно он всё знает!
-- Со знаниями не рождаются, -- говорю. -- Он в своё время много учился, чтобы много знать. Конечно, для этого нужен ум и терпение, но в принципе никто не мешает тебе выучить столько же.
-- Я же не смогу понимать этот всеобщий, -- пожимает плечами ребёнок.
-- Это ещё почему? -- удивляюсь я.
-- Так я безродный.
-- Был. Теперь ты очень даже родной. Да и вообще это не важно.
-- И имя у меня глухое, -- гнёт свою линию Кир.
-- Это вообще ни при чём, вон Тирбиш прекрасно говорит на всеобщем языке.
Кир с подозрением косится на меня.
-- Да?
-- Конечно. Этому же учат не в школе, а в клубе.
Может, так ему понятнее.
-- Но... я ведь не могу ходить в клуб...
-- Кто тебе сказал? -- поражаюсь я. -- Конечно можешь!
-- Да-а? А почему тогда отец сам хотел меня учить?
-- Он думал, что у него выйдет лучше, чем в клубе, -- пожимаю плечами. -- И вообще он хотел проводить с тобой время. Но если ты хочешь в клуб, пожалуйста, иди. Вот вернёмся в столицу, там и выберешь. Я знаю, что Старейшина Асундул клуб ведёт.
-- Не надо Старейшин, -- быстро говорит Кир.
-- Ах да, прости, забыла, что ты их не любишь. Ну, посмотрим, наверняка найдётся подходящий клуб, их в столице сотни.
Кир задумчиво кивает и снова упяливается в бук.
-- А про что там говорят?
-- Рассказывают, как разные лягушки защищаются от хищников, -- отвечаю.
Кир некоторое время вслушивается, даже шкурить прекратил.
-- А в этом языке, -- говорит он, используя на сей раз правильное слово, -- есть буквы?
-- Есть, -- киваю. -- Только они не такие, как в муданжском.
-- Заново учить придётся? -- уточняет Кир, но без отвращения.
-- Ага. Но их меньше.
-- А слова там есть?
-- А как же!
Кир ещё немножко слушает, потом вздыхает и устраивается поудобнее, чтобы шкурить дальше. Я лезу в бук и подключаю муданжские субтитры к передаче. За это следует благодарить команду книжников Унгуца, стремительно переводящую на муданжский избранные тексты земной культуры. Их представления о важнейших текстах не совсем совпадает с моим, но тоже имеют под собой основание -- они начали с книг и фильмов об образовании и устройстве Земли, плавно перейдя на биологию и географию, поскольку считают, что планета и её "природное население" (то есть, растения, звери и боги) определяют человеческую культуру.
-- Вот, -- говорю, -- теперь внизу будет написано, что они там говорят.
Кир впивается взглядом в экран со всем вниманием, на какое способен подросток. Челноки забыты, но я не внакладе. С нужной скоростью ребёнку читать тяжело, но он очень старается, глаза так и бегают туда-сюда, аж рот приоткрыл от усердия.
Через две передачи и связав несколько сантиметров, я решаю, что ребёнку пора отдохнуть и останавливаю плейлист.
-- Пойдём обед готовить, -- говорю.
Кир нехотя отрывается и трёт глаза. Ещё бы, два часа сабы читать.
Мы в атмосфере дружеской тишины режем и варим суп, запекаем мясной рулет и жарим гречку -- после визита маменьки осталось несколько пачек, и Азамат неожиданно проникся нежностью к гречке, жареной на бараньем жиру с луком. Она так пахнет бараном, что Кир явно считает её мясом и выпрашивает у меня пару ложек до обеда.
-- Давай теперь делать какой-нибудь сладкий пирог. Ты с чем хочешь?
Кир хмурится и внезапно делает ровно такое выражение лица, как когда Азамат ему предлагает поиграть. Здрасьте-приехали.
-- Ни с чем.
-- Значит, будет без ничего, -- пожимаю плечами. -- В крайней тумбочке стоит мешок с мукой, начерпай оттуда два стакана.
Кир лезет в мешок и косится на меня.
-- Это не мука, тут что-то белое.
-- Это мука, только не ячменная, а из пшеницы. Она у вас на Муданге не растёт, я её с другой планеты заказываю.
-- Мука с другой планеты? -- поражается Кир и принимается хохотать. -- Вы бы ещё траву оттуда привезли! Или шишки!
-- Ладно-ладно, -- хмыкаю. -- Не пробовал ещё ничего из неё, а смеёшься.
Кир начерпывает мне два стакана и под детальным руководством просеивает их сквозь сито. Мне-то обычно лень, но раз есть рабочие руки... Я замешиваю тесто и предоставляю Киру его разминать. Потом скатываю в колбаску, режу и показываю, как раскатывать. А потом сижу в кресле и любуюсь, как он старательно творит чудеса скалкой -- у меня так ровно никогда в жизни не выйдет.
-- Ну вот, -- говорю, когда образуется целый стол заготовок. -- Теперь мажем маслом, посыпаем сахаром, скручиваем, складываем, режем -- и в духовку.
Кир с упоением делает плюшки, как будто это не булочки съел-и-нету, а скульптура на века. Смазывает так, чтобы масло не заходило за край, чтобы всё хорошо прилипло куда надо, режет ровно посередине, разворачивает сердечком, ещё с боков прижимает немножко, чтобы пошире вышло. Короче, дорвался человек до креатива. Плюшки в этом смысле дело благодарное, я тоже в детстве любила их лепить.
Когда два противня загружены в духовку, ребёнок даже немного расстраивается, что такое интересное занятие кончилось.
К обеду подтягивается Азамат с голодным Алэком, так что я ухожу кормить мелкого, а когда возвращаюсь, у нас всё по-прежнему. Кир мрачно сидит в углу, Азамат пытается рассказывать, каких зверей видел в лесу, но ребёнок упорно всем своим видом показывает, что ему не интересно. Зато хотя бы он ест свои плюшки. Не то чтобы я считала, что сладкое и хлебное необходимо для ребёнка, но ведь странно, что вчера он так категорически отказался, да и сегодня был не в восторге от мысли о пироге. Какая такая травма детства может быть связана с выпечкой?
