— Сергей Ильич, можете посчитать меня дубиной стоеросовой, мне всё же охота узнать. Форма чемодана, узаконенная вами (для себя), — безусловная данность? Или выбранное вами условие для решения технологической задачи?
Бавыкин, видимо, ещё находился внутри своих досад. Наконец он сказал:
— Года три назад один астролог из раскрученных, ссылаясь на некие расчёты с опорой на беспорядки в затмениях и мифологические источники, заявил, что долгое время на месте четвёртой планеты нашей системы ничего не было. Но будто бы проносилось там нечто огромное, даже великанье, с пассажирами. Так вот, один из великанов, неизвестно по какой причине, вышел из Звездолёта, может покурить, чтобы не отравлять воздух в общественном месте, или ещё почему, но по рассеянности забыл то ли чемодан, то ли саквояж, то ли сундук. Так и возникла Земля. В мифах сундук признали ящиком Пандоры.
— Это не ответ, — покачал головой Куропёлкин.
— Это ещё одно напоминание о микро— и макрокосмосе. Как проживают муравьи, мы приблизительно знаем. А какие формы имеют разновидности макрокосмосов, нам неведомо. Если бы я принялся объяснять что-то всерьёз, вы бы меня всё равно не поняли. Значит, и не буду. Но вы-то хотели спросить о чём-то другом…
— Вы правы, — сказал Куропёлкин.
— Ну и спрашивайте, — кивнул Бавыкин. — А то ведь разойдёмся вскоре. И возможно, навсегда. Однако этого «навсегда» я не желаю.
— Ответ ваш необходим мне ради установления справедливости вашей оценки моей личности. Почему вы посчитали меня никудышным Пробивателем?
— А вы привыкли к слову Пробиватель?
— Увы, да, — сказал Куропёлкин.
— Мне вас жалко, — сказал Бавыкин.
Бавыкин встал.
— Давайте пройдёмся. Зайдём в сапожную.
На подходе к мастерской сапожника обнаружилась ниша с каменной лавкой.
— Присядем, — сказал Бавыкин. — Здесь акустическая яма.
Куропёлкин насторожился. А с чего бы вдруг кому-то, по разумению Бавыкина, необязательно было знать о том, что он, Куропёлкин, не годится стать настоящим Пробивателем? Отчего Бавыкин жалел его? Или отчего он Бавыкину виделся жалким?
— Мне жалко тебя, Женя, позволю себе так тебя называть, — сказал Бавыкин, — потому как ты мне симпатичен. Вдобавок ты Феномен. Может, ты один такой из созданных Творцом на Белом Свете. Будем надеяться, что не один. Хотя иных подобных тебе людей я не встречал и мог представить их лишь в отчаянных фантазиях. С использованием тебя нельзя спешить. А желают поспешить в уповании на «Авось». И этим «Авось» выставят тебя. При этом сами они по сути дела — дилетанты. Ещё во время Икара люди имели кое-какое представдение о воздушных океанах, а о том, что в недрах Земли и уж тем более других небесных тел, у них и понятия серьёзного нет. Впрочем, как и у меня.
— Почему же они, обращаясь ко мне, ссылаются на именно ваши проекты? — спросил Куропёлкин. — И на то, что вы якобы требуете их скорейшего исполнения.
— Преподаватель математики из Калуги полагал, что путешествия в ракетопланах сразу осуществлены быть не могут. И никого не торопил. И я считаю, что спешить вредно. Но есть ловкачи, какие желают отличиться, рискуя чужими судьбами, твоей в частности. Тем более что одно Пробивание вышло удачным. И к тому же без затрат. То есть фартово. А тут и ты, удачник, у них под зонтом, отчего же не воспользоваться тобой, пока ты, предположим, не ослабел здоровьем и не утерял способности. К тому же в тебе еще не угас азарт и не превратилась в золу ложная, но и опасно-красивая надежда.
— А на кой мне дачный участок на берегу кратера Бубукина? — спросил Куропёлкин.
— Сертификат, тебе преподнесённый, — сказал Бавыкин, — более всего возмутил меня! Выходит, они нацелились уже и на лунные недра. Кому-то наобещали, получили поддержку, наверняка запросили денег, предоставив сметы с фантазиями и убедив, что имеется подготовленный и пока боеспособный Пробиватель.
— А те, кому пообещали и кого убедили в полезности затрат, — дураки, что ли? — спросил Куропёлкин.
— Они не дураки, — сказал Бавыкин, — но они государственно нетерпеливы. И для них разумны намерения обьявить тебя Мировым Пробивателем (эпизод с мусором эстетически неприятен, но для подтверждения мощи страны — полезен), теперь же следует предъявить народам рекордные эффекты и дать понять, что любые недра нам доступны. И дело не в одних недрах. Тот, кто умный, тот поймёт…
— Но я не собираюсь участвовать в чужих затеях, — сказал Куропёлкин.
— А слава?
— Какая ещё слава! — возмутился Куропёлкин. — На кой мне она?
— Тебя будут вынуждать!
— Не вынудят!
— Согласен, — сказал Бавыкин. — Ты вольный человек. И рождён вольным человеком. Можешь в случае чего нырнуть в тот же Люк и сейчас же вынырнуть где-нибудь в Намибии и стать там погонщиком зебр.
— Вы иронизируете нало мной, — сказал Куропёлкин.
— Нисколько! — серьёзно сказал Бавыкин. — Просто пытаюсь дать направление твоим мыслям. Можно обойтись без Намибии и зебр.
— Значит, я не вольный человек, — сказал Куропёлкин.
— То есть ты полагаешь, что она не имеет (или не ищет) выгод в стараниях людей, жаждущих поспешить и заполучить добычи теперь уже и вблизи кратера Бубукина?
— Как я об этом узнаю?
— Возьми и спроси у неё, — сказал Бавыкин.
— Боюсь, что если даже она объявит мне о своих выгодах или невыгодах, — сказал Куропёлкин, — я не смогу стать вольным человеком.
— Я этого ожидал, — сказал Бавыкин. — Мне твоё состояние понятно. И мне тебя жалко.
— Сергей Ильич, — сказал Куропёлкин, — отчего вы опять говорите о жалости ко мне?
— Ну, во-первых, боюсь, что ты согласишься рисковать. Один раз получилось. Но тут явно был фарт, да и Земля жила беспечно, не готовясь к неожиданному воздействию на неё. А теперь у неё есть опыт и нежелание, чтобы ещё щекотали, а потому и не исключено, что какое-либо Измерение встретит тебя недружелюбно и не пропустит сквозь себя, затворит в своей кутузке, а то и утопит в соевом соусе.
— Сергей Ильич, — удивился Куропёлкин, — а вам-то что? Ну, засунут в кутузку пожизненно. Ну, растворят в соусе. Вам-то какая печаль?
— Мне известны твои хождения по морю житейскому. В твоей личности, пусть и долговременно, вызревает нечто важное, но ещё не вызрело, в тебе вызревает и любовь, какая могла бы изменить судьбу и сущность другого человека, но любовь эта пока задавлена страхами и неуверенностью в себе, тебе доверен дар от Творца, и он не должен быть утоплен ни в соевом, ни в гранатовом соусе.
— То есть, как я вас понял, вам будет неприятно, если я пропаду, — сказал Куропёлкин. — И я вроде бы кажусь вам жалким.
— Ты верно понял, — сказал Бавыкин. — Но при этом не обольщайся, есть у меня и свои эгоистические интересы. Потому я и аттестую тебя никудышным пробивателем по случаю. Пусть ищут более способных людей или готовят летунов понадёжнее.
— Давно ничем не обольщаюсь, — сказал Куропёлкин.
— Ну, вот уж нет, — усмехнулся Бавыкин. — Ты — из зачарованных. И то и дело купаешься в сомнениях. Кстати, если ты даже поддашься дурости, ни в коем случае не надевай какие-либо спецкостюмы со скафандрами и прочим. Ты рождён голым, и иные Измерения принимают тебя голым. Понятно, что не обязательно голышом.
— Сергей Ильич, — волнуясь сказал Куропёлкин. — Может, я и впрямь зачарованный или очарованный… Но я ещё и упёртый.
— Это я уже понял, — сказал Бавыкин. — И всё же какие-то рекомендательные слова я обязан был произнести.
— Я заставлю себя спросить её, — пообещал Куропёлкин.
— Пожалуй, всё, что я хотел высказать тебе, я высказал, — встал Бавыкин. — И вроде бы мы сыты, и усы, каких у нас нет, — мокрые.
И было понятно Куропёлкину, что надо приличия знать.
— Да, Сергей Ильич, — спохватился Куропёлкин. — Я ведь Башмак приволок. Вы согласились взглянуть на него.
— Да! Да! — подтвердил Бавыкин. — Конечно, надо взглянуть на Башмак. Пошли!
Снова он, длинный, сухонький, но будто бы и проводящий в гимнастических залах часа по два в день, снова стал походить на озабоченного рутиной руководителя конструкторского бюро и решительно повёл Куропёлкина, к удивлению того, через знакомую уже полупещеру со складом глобусов, пробитых металлическими штырями.
— Кстати, — во время прохода сказал Бавыкин. — Не буду говорить о той, кого ты называешь «она». Прошу, внимательнее отнесись к предоставленной тебе Баборыбе. Её заявление о беременности может быть использовано как средство управления тобой. И ещё присмотрись: а не вариация ли она, не воплощение ли сути более важной для тебя женщины.
— Мне такое и в голову не приходило… — Куропёлкин чуть ли не приклеился к полу. Хорошо хоть не осел. — Воплощение…
