– Давай, заходи, – махнул мне рукой прокурор. – Гена, пропусти человека. Вижу, очень нужно, рвется как…
Я, не веря своим ушам, вошла в кабинет. Вот это был кабинет! Огромный, почти как наш актовый зал в школе. Посреди стоял длинный стол, в центре на стене висел парадный портрет нынешнего президента – лукаво улыбающегося, с леопардом на поводке. Здорово, красиво, нашим бы понравилось.
– Присаживайся, – кивнул прокурор. – Что хотела? Почему так рвалась? Кто обидел?
– Я…
– Если есть оружие, клади на стол, – сказал прокурор без тени улыбки, но я поняла, что он шутит. Вряд ли бы он меня пропустил, если бы думал, что у меня есть оружие.
– У меня нет оружия, – на всякий случай ответила я. – Я хотела вам объяснить… Вам написали жалобу на моего учителя… Я ходила в больницу, чтобы взять справку… Она просто ревнует… Я не знаю, как доказать…
Я начинала несколько раз говорить, но каждый раз получалось непонятно. Я замолчала. И прокурор молчал, глядя на меня.
– И…? – спросил он.
Я перевела дух. Он что-то понял из того, что я сказала? Он помнит эту жалобу? Наверно, помнит, не каждый же день в нашем районе такое случается.
– Я прочитала про сто тридцать четвертую статью и поэтому пришла.
– И…? – опять сказал прокурор, теперь уже не глядя на меня, а щелкая мышкой и ища что-то в компьютере.
– И я хотела попросить вас, чтобы… – Я замолчала. А о чем я хотела попросить прокурора? Я не знала, как это сформулировать.
– Это все? – спросил он.
Как – все? Я же ничего еще не рассказала.
– Нет.
– Тогда дальше говори, не молчи. У меня прием скоро начинается. Учитель, так, и что?
Он издевается надо мной? Я смотрела в совершенно непроницаемое восточное лицо. Если бы он сейчас заговорил на чужом языке, я бы не удивилась. Но Джабраил Самгаинович говорил по-русски отлично, без всякого акцента. А что думал при этом, я не понимала.
Я сосредоточилась. Другого шанса у меня не будет. Я не понимаю, слушает ли он меня, знает ли, о чем я говорю, зачем пропустил меня без записи и документов (я читала на сайте прокуратуры про «запись по паспорту»). Значит, я должна попытаться кратко, без подготовки – я не успела собраться с духом и с мыслями – все ему рассказать. Передо мной на стене были часы. Я читала, что, если уложить всю информацию в две минуты, это легко воспринимается собеседником, даже если он вообще ничего не знал раньше о том предмете, о котором ты говоришь, – если, конечно, ты говоришь на понятном ему языке.
Я постаралась сказать главное и уложилась ровно в две минуты четыре секунды.
– Школу скоро заканчиваешь? – спросил прокурор.
– Девятый класс в этом году, – стараясь ничему не удивляться, ответила я. И так уже было понятно, что прокурор человек необычный.
– В юристы иди. В адвокаты. Или лучше в прокуроры. Напор у тебя такой… И мыслишь связно. Ясно. Детский дом. Сирота. Хороший учитель. Плохая ревнивая женщина. А теперь сядь.
Я действительно встала, когда говорила, мне так было проще.
– Сядь вот сюда, чтобы мне хорошо тебя было видно. И слушай. Заявление есть. Я с ним ничего поделать не могу. Если все так, как ты говоришь – а говорить ты можешь и от большой любви к учителю, но если все так, все равно, пока есть такой сигнал, такое заявление, мы должны на него реагировать. Тебе ясно?
– Да.
– Имеется большая любовь к учителю? Ты извини, что я без обиняков, но у меня такая работа.
– Нет.
Я ответила совершенно честно. Я не знаю, что такое большая любовь. Но почему-то думаю, что прокурор имел в виду что-то другое, а не ту теплую греющую точку у меня в душе, которая появляется, когда я думаю о Викторе Сергеевиче, или когда он смотрит на меня и улыбается одними глазами.
– Допустим. Далее. Интимные отношения есть?
Я постаралась выдержать взгляд прокурора и ответила:
– Нет.
Он долго-долго смотрел на меня большими, темными глазами, похожими на маслины на пустой баночке, в которую дядя Гриша бросает окурки и плюет сверху, чтобы они не дымились.
– Допустим. И все равно это все плохо, понимаешь? Как звать?
– Его? – не поняла сразу я.
– Тебя – как звать?
– Руся.
– Все это не нужно, Руся, ни тебе, ни ему, ни школе, ни району. Дамочка эта приходила сюда ко мне, я ее помню. Очень истерическая, неуравновешенная особа. Но она не просто пришла. Она оставила заявление. И я вынужден разбираться. Подключать полицию. Приходил к тебе уполномоченный по делам несовершеннолетних?
– Нет. Я в больнице была.
– На предмет…? – поднял брови прокурор.
– С крыши упала, – кратко ответила я.
– А! – засмеялся прокурор. – Точно упала? Не бросилась?
– Нет. Паша хотел броситься, это мой друг. А я полезла его снять.
– Все как-то наоборот, да? – спросил прокурор.
– Ну да, – согласилась я.
– Так, ну хорошо, гражданка Руся… как твоя фамилия?
– Брусникина.
– Вот, гражданка Брусникина Руся. Очень бы хотелось тебе верить. Но у меня другая профессия. Постарайтесь сделать так, чтобы та дама заявление забрала. Тогда поговорят-поговорят и забудут. А иначе – придется долго и нудно разбираться. Время сейчас такое. Детей обижать не позволяется.
– Меня никто не обижал, – как можно тверже сказала я.
– Все, иди! В следующий раз паспорт не забудь.
Я не стала объяснять, что паспорт мне все равно не дадут в детском доме. Какой смысл объяснять это прокурору? Даже если он поймет. Он же не изменит существующего порядка.
Я вышла на улицу и почувствовала, как подморозило. Когда я бежала в прокуратуру, холода не ощущала совсем.
Я услышала сзади сигнал машины и звук тормозов.
– Ты откуда? Ну-ка, садись в машину…
Я не успела даже ничего сообразить, как Виктор Сергеевич открыл мне дверь, перегнувшись через сиденье.
– Давай, давай, быстро, ты же вся дрожишь. Руся, что случилось?
– У вас же занятия, – чувствуя, что я правда трясусь от холода, проговорила я.
– Да у мамы… с сердцем… – Виктор Сергеевич включил посильнее печку. – Что-то мои девочки решили все разом заболеть, да, малыш?
Никогда он так меня не называл. Я беспомощно взглянула на своего тренера. Кажется, так не нужно со мной разговаривать, потому что я теряю свою обычную уверенность и защиту. Мне нужна защита, моя собственная, – броня, маска – на каждый день. Иначе я не выживу, я это давно поняла. Иначе Лерка будет приходить и вытряхивать мою сумку, искать в ней деньги. Иначе Веселухин будет, не спрашивая моего разрешения, запираться со мной в подсобке, не заботясь, хочу я это или нет, а я буду бояться его. Иначе меня уничтожит Песцов – своим ядовитым пренебрежением. Иначе меня уничтожит любой. Не знаю, нужно ли быть в броне и маске домашним детям, но нам – нужно. Мне – нужно.
Я отвернулась к окну.
– Что? Ты что? – Виктор Сергеевич обнял меня и повернул к себе. – Ну что ты, малыш?
Я аккуратно освободилась от его рук.
– Я не малыш.
– Хорошо. Руся, моя милая девочка.
– Виктор Сергеевич… Я была сейчас у прокурора.
– У кого? – страшно удивился он.
– У прокурора, – повторила я. – Я все ему объяснила, но он сказал, что Вульфа должна забрать заявление, иначе будут разбираться.
– Ясно… – Виктор Сергеевич покачал головой и тронул машину. – Куда тебя отвезти? В больницу?
– Да.
– Почему ты меня отталкиваешь? Тебе неприятно?
– Нет.
Он коротко взглянул на меня.
– Руся, я, знаешь, что решил… Доказать она ничего не сможет, даже если и совсем с ума сошла и будет добиваться суда. Просто будет позор. Мне жалко маму.
– Я поняла, – кивнула я. – Нам не надо встречаться. Я больше не буду ходить на танцы.
– Нет, подожди. – Виктор Сергеевич снова притормозил машину и взял обе мои руки в ладони, подул на них. – Нет. Это, наверно, странно прозвучит… Я хотел поговорить об этом с мамой, но не стал сейчас ее тревожить… Давай мы с тобой… обручимся, знаешь, как раньше делали?
– Так то было раньше! – удивилась я.
– Как ты просто отказываешься! – усмехнулся Виктор Сергеевич. – Слышала бы тебя сейчас Вульфа! Вот она бы не отказалась.
– Может быть, ей предложить?
Я это сказала не подумав. Виктор Сергеевич отпустил мои руки, молча на меня посмотрел и двинул машину.
– Я понял, – сказал он. – Кто-то из нас сильно заблуждается в отношении другого, да?
Мне не очень было понятно, о чем он говорит. Ну, правда, кто сейчас обручается? Кто в это поверит? Как? Только еще больше будут говорить, смеяться… Я хотела сказать обо всем этом Виктору Сергеевичу, но, видя, как он сжал губы, и, прищурившись, смотрит вперед, говорить ничего не стала.
Ведь небо на меня не упало. Мне с ним тепло и хорошо и… разве что немного волнительно, когда он берет мои руки в свои. И… мне было приятно, когда он меня целовал. Если я с ним обручаюсь – это почти что выхожу замуж?
