– Нет, – односложно сказала я. Потом подумала и добавила: – Серафима Олеговна, а вот если бы все думали, что… – я заставила себя выговорить это, – …мы с Виктором Сергеевичем любим друг друга, ну так… по-настоящему… на всю жизнь… Все бы успокоились?
– Любите? Любите?! – захохотала Серафима. Посмеялась, резко замолчала. Еще налила себе в рот пустырника, поморщилась. – Гм… Ну, не знаю… Любви, как говорится, везде у нас дорога… То есть… Ох, Брусникина… Что с тобой делать… И что, он тебе сказал, что любит? Вот прямо так – любит и все? А что он при этом делал? В смысле… в каком состоянии был?
– Не в том, о котором вы подумали, – сказала я, уже жалея, что стала разговаривать с Серафимой. Ничего нового я не узнала. – Я хочу с Вульфой поговорить.
– Не советую, – скривилась Серафима. – У нее сейчас просто бешенство матки. Ни о чем больше не думает. Гоняется со своими эстрогенами по городу, себя опозорила, Витю…
Почему-то обо мне Серафима не упомянула. Мне-то как дальше жить? И ладно, не это сейчас главное, не меня же в тюрьму посадят.
– Я была у прокурора, – на всякий случай сообщила я.
– У кого?! – Серафима, отхлебнувшая в очередной раз из бутылочки пустырника, поперхнулась. – У Аршебы? И что? Что он сказал?
У Серафимы зазвонил телефон, а я, пользуясь минутой, выскользнула из ее класса. Я видела впереди спину Вульфы. Через двадцать минут должно начаться наше занятие, на которое она просила меня больше не ходить. Я догнала ее, когда она входила в кабинет рисования.
– Лариса Вольфганговна…
Вульфа нервно обернулась.
– Ах, ты здесь! – сказала она. И я просто физически ощутила ее ненависть, меня как будто обдало чем-то горячим и ужасным. – Что тебе надо?
– Можно я войду в класс?
– Нет! – выкрикнула Вульфа. – Нет!
Я молча стояла под дверью.
Вульфа, как фурия, промчалась в класс, поносилась по кабинету, двигая стулья, открывая одно окно, закрывая другое. Потом крикнула:
– Заходи! Дверь закрой!
Я зашла и далеко проходить не стала.
– Сядь, – она рывком вытянула руку, показав на первую парту. – Что ты хотела сказать?
– Я хотела вас попросить, – сказала я, не двигаясь с места (я знаю, по опыту нашего общения в детском доме, что никогда нельзя поддаваться тону, манере и даже ходу мыслей собеседника, если он настроен враждебно – проиграешь сразу же), – забрать заявление из прокуратуры.
– Ха! – сказала Вульфа и крепко водрузила руки себе на бедра. – Умная!
– Заберите, пожалуйста, заявление, потому что это все очень стыдно. И над вами все смеются.
Вульфа продолжала вести у меня черчение, никуда от этого не деться. Но даже если бы она вела важный предмет, математику или русский, я бы ей это сейчас сказала. Потому что мне казалось, кроме этого она ничего не услышит. Я перебирала в голове много вариантов – например, поклясться чем-нибудь. У нас обычно все клянутся, если хотят убедить, что не врут. Но это совсем ненадежно. Я хотела поклясться, что у меня ничего с Виктором Сергеевичем не было. Но ведь она не из-за этого так взбеленилась. Мне кажется, ей уже все равно, было или не было. Она чувствует, что он в меня искренне влюблен. А ее не любит. Вот и все. Больше ей ничего не нужно знать.
– Что ты сказала? – ахнула Вульфа. – Надо мной? Не над тобой? Не над ним? Надо мной смеются! Надо мной?! – Она ахала, принималась дико смеяться, сама себя обрывала, говоря: – Вот еще! – При этом смотрела на себя в зеркало, вздергивая голову, бегала по классу, вдруг сорвала со стоящего посреди аудитории мольберта, скомкала и выбросила прямо в окно чей-то рисуночек, на котором был нарисован трогательный и довольно уродливый мишка и маленькая девочка на розовом самокате – наверно, иллюстрация к веселому мультфильму.
Внезапно Вульфа остановилась на ходу и спросила меня:
– Ты сирота?
– Нет.
– А почему в детском доме?
– Так вышло, – пожала я плечами.
Не буду я ей говорить о маме. Даже о папе своем никудышном не буду. Не буду унижаться.
– А лет тебе сколько?
– Четырнадцать, – ответила я, не понимая, к чему она клонит.
– А, четырнадцать!..
Ни к чему Вульфа не клонила, просто не знала, что сказать, что спросить, как, чем меня уколоть.
– Тебя шлюхой считают – это не смешно, да? – выпалила она, очень походя сейчас на глупую старую девочку. Вульфа не старая, но когда она одевается, как на праздник в детском саду, да еще и ерунду такую говорит, она именно на такую девочку и похожа. Сегодня на ней было пронзительно-голубое платье, короткое-короткое, и обтягивающие розовые лосины в крупную разноцветную крапинку. Свои рыжие волосы Вульфа стянула цветной резинкой высоко, на самой макушке, так что часть волос выпала из хвоста и висела на рыхлой веснушчатой шее тонкими прямыми прядками.
Я не стала отвечать на «шлюху». Я ведь не знаю, кем меня считают в поселке. В детском доме так не считают. Если кто и думает, что у меня с Милютиным отношения, – то завидует, это же лучше, чем наша вонючая подсобка и наши неумные, немытые мальчики. В школе… Не знаю. Мне не показалось, что Серафима, изругавшая меня на чем свет стоит, презирает меня.
– Заберите, пожалуйста, заявление из прокуратуры, – повторила я. – Вам на суде все равно не поверят. Только себя опозорите.
– Далеко пойдешь, девочка, – ответила мне Вульфа и неожиданно подошла ко мне, схватила меня за плечи, тряхнула изо всей силы. Этого ей показалось мало, она сгребла мое лицо, впившись в него острыми ногтями, и пихнула изо всей силы, так что я, как ни старалась удержаться на ногах, отлетела, ударившись виском об стол.
Что было дальше, я знаю по отрывочным и сильно перевранным рассказам.
Вульфа, не став никого звать, лила на меня воду, стоявшую у нее в банке для цветов. Серафима, которая, чувствуя неладное, через некоторое время пошла меня искать, рассказывала потом, что, когда она вошла в класс, я лежала «бледная как труп!» и вся совершенно мокрая, с ног до головы. Значит, Вульфа от страха или ненависти – не знаю, что ею руководило, – вылила на меня всю банку.
Серафима закричала, стала звонить в «скорую». Вульфа же полезла к Серафиме отбирать у нее телефон, уверяя, что я притворяюсь. На крик Серафимы прибежали русичка и два наших мальчика, которые пришли на футбол, но обоих выгнали за плохое поведение, – Илюша Сироткин и мой дорогой Паша. С ними был еще Артем, который в футбол не играет, но иногда приходит, просто молча сидит и смотрит на других ребят.
Паша, увидев меня на полу и дерущихся учительниц – так ему показалось, – полез разнимать их и одновременно пытался ухватить за рыжий хвостик Вульфу, потому что нутром влюбленного человека понял как-то, из-за кого я лежу на полу, да еще и вся залитая водой.
Я смутно помню, как стала приходить в себя – стоял гвалт, у меня сильно болела левая часть головы, было отвратительно мокро и холодно, во рту вкус железа. Я видела орущего и прыгающего Пашу, красную, трясущуюся, ревущую Вульфу, воинственно размахивающую руками Серафиму, которая бросала свой багряный шарф вокруг шеи, как полководец, и поправляла меховую шапку, то и дело сползающую ей на один глаз.
– Руська! – Веселухин первый увидел, что я пришла в себя, и бросился ко мне, поскользнулся, растянулся на коленках рядом со мной, стал смеяться и плакать одновременно, оборачиваясь при этом к ревущей Вульфе и матеря ее на чем свет стоит.
А тут и «скорая» приехала, которую успел вызвать Виктор Сергеевич, которого позвал… Артем. Пришел в танцкласс, подошел молча к Виктору Сергеевичу, обнял его мертвой хваткой – руки у Артема самые сильные из наших мальчиков – и повел в класс к Вульфе, сказав только: «Там!»
Расступились дети, которые толпились у дверей, заглядывая в дверь, – человек двенадцать, все, кто пришел к Вульфе на рисование.
– А! – весело пророкотал врач в криво сидящих золотых очках, оглядев всю нашу ненормальную компанию, и, отодвинув Серафиму, стоящую у доски с широко расставленными ногами и открытым ртом, прошел ко мне. – А я тебя почему-то знаю.
– Вы мне руку вправляли… – постаралась как можно нормальнее произнести я, потому что мне как-то мешал язык. Наверно, я его прикусила, когда падала, и во рту было много крови.
– Точно не голову? – засмеялся врач. – Черт, слушай, да что за дежа вю? Мы же обсуждали с тобой уже это… Полицию вызвали, дамочки? – обернулся он к Серафиме.
Та посмотрела на Вульфу. Вульфа, похоже, ничего не соображая, сморкалась изо всех сил и что-то приговаривала, мне показалось: «Такая ты собака… собака… Нет, нет… ты собака… собака…» Наверно, она имела в виду Милютина или меня.
– Тут, кажется, тоже наша помощь нужна… – покачал головой врач. – Ну-ка, – он подсунул свою огромную руку мне под шею, – девица-краса, приподнимайся, можешь? Что с пульсом у нас? Дай-ка мне руку!.. Да что ж вы тут налили-то, а? Вода откуда? Дамочки, без полиции из школы не уеду. Надоели мне эти ваши школьные драки. Там замяли, тут замяли, потом опять все передрались.
