Неверно утверждать, что эзотерика нынче начисто отсутствует у Цветкова. Например, не случаен фигурирующий практически во всех его рассказах образ воды (моря, океана). Цветков известен своей вовлеченностью в культурно-геополитические круги, где мыслят категориями: «вода — суша», «атлантизм — евразийство». Вода здесь понимается как нечто безусловно чуждое и враждебное. В этом свете особенно забавен пассаж из рассказа «ГАЗ». Открытое общество. Построено самое высокое здание на планете — тысяча этажей. «Богач», вложивший в возведение этой вавилонской башни огромные средства, поднимается наверх со своей спутницей, «вавилонской блудницей», проституткой по имени Лу. По словам «богача», с острия башни виден даже океан.
«— Но в нашей стране нет океана, — удивилась Лу.
— Зато он есть в соседней».
Намек понят. От врага не уйти. Трогательная эзотерика.
И все-таки вероятно, что Цветков разуверился в практическом воплощении революционных порывов. Даже враг призрачен. Это не следствие законов художественной литературы, а следствие «компьютерной игры» с игрушечной стрельбой. На этом фоне неестественно смотрится рассказ «Как становятся террористами?», выделяющийся подростковой прямолинейностью и непривычным реализмом. Персонаж, обиженный чванливыми барменами, убивает их из пистолета. Лично у меня эстетическую приязнь вызывают скорее бармены с «мягкими ртами» да посетители бара, нежели ничтожный террорист, ущемленный в своих правах потребителя. Локальные бредни о борьбе с буржуазией — смешны, когда нет ничего более гротескно-буржуазного по замашкам и вожделениям, чем сам пролетариат или подвешенный средний класс. «Ешь богатых!» — излюбленный лозунг Цветкова. Но его террорист, который «дожевывает сосиску и вытирает большим пальцем губы», — жалок и неактуален. И тошнотворен.
Тема сна и прежде была ключевой для Цветкова. Сон — это тоже виртуальность. Сон, заставляющий глаза слипаться, слепящий, как экран компьютера, сквозит сквозь цветковские строки, сквозь податливые фразы. В повести «Сидиромов» жизнь героя и его «жизнь во сне» как бы протекают параллельно. Вот Сидиромов шагает по улице, вокруг нарастают события. Вот он идет в «Гастроном», только во сне, — тоже события. «Его сегодняшний маршрут легко проследить, но можно ли подсмотреть подробности ночных экскурсий?» — задается вопросом герой. Сон оказывается значительней, а потому реальней яви.
«Сон о революции» — так называлось лимоновское предисловие к первой книге Цветкова — «ТНЕ». «После революции» — так озаглавлен последний рассказ в последнем сборнике Цветкова. Как следует из этого рассказа, оставшиеся в живых после революции «никогда не спали и, если видели приезжих спящими, считали это уродством, почти что трупным разложением». Но под конец все меняется. Умирает вождь. Новые поколения погружаются в дрему. Нужна новая революция? Нужна ли? И какая? Сон прошел, но, очнувшись от одного сна, не попадаем ли мы всего-навсего в другой? «Реальная жизнь начинается по ту сторону отчаяния», — говорил Сартр. По ту сторону экрана. Пока же есть эта сторона и есть молодой Алексей Цветков, склонившийся над клавиатурой. Безысходность. «Лу нажала всеми пальцами на десять кнопок сразу. Белый экран по-прежнему молчал и чего-то ждал от нее», — пишет Цветков. «Автоответчик пишет послания, CD поставлен на паузу…» — поется в песне, популярной у четырнадцатилетних девочек. Эти слова нужно было выбрать эпиграфом для вашей новой книги, Алексей.
Сергей ШАРГУНОВ.Вавилонская арка
С. Файбисович. Русские новые и неновые. Эссе о главном. М.,
«Новое литературное обозрение», 1999, 284 стр
«Сегодня [сталинская] арка „Большого стиля“ говорит с нами скорее о прошлом. Или давайте сойдемся на том, что как тогда, так и сейчас, она безразлична к настоящему: любое конкретное историческое (а не мифологическое) время не приживается в ней, и холодный арочный сквозняк перманентно выдувает нас в одном из двух противоположных направлений» — этот архитектурный образ как бы резюмирует книгу Семена Файбисовича «Русские новые и неновые». Монументальная арка 30-х годов воспринимается автором как мрачный символ отечественной истории XX века, воплощение тоталитарной мифологии, соединившей государственную мощь и «перманентный духовный порыв русской души», образ, длинная тень которого, кажется, достигает и нашего времени. И как арка является некоторой вехой, организующей путь, рубежом, маркирующим историю, так и книга подводит итоги века, итоги его последнего десятилетия.
«Новые и неновые» представляет собой внешне довольно пестрый сборник публицистических статей, эссе и рецензий, описывающих сегодняшнюю действительность. Темы текстов, соответственно, разнообразны — проблемы современного искусства, особенности мировоззрения, полемика с критиками, исторические и биографические описания. Статьи, будучи каждая самостоятельным произведением, собраны в четыре главы, рядом с названиями которых в скобках условно обозначена сквозная тема («художник и власть», «искусство и жизнь»). Подобная организация объединяет книгу, и она воспринимается как единое целое, словно коллаж или альбом зарисовок. Эти общие формулы, заявленные в названиях глав, а также явная привязка к конкретному историческому моменту, обозначенная в названии всей книги, позволяют рассматривать ее как своеобразное культурологическое исследование, попытку запечатлеть указанные аспекты современной российской жизни на рубеже веков, сравнить их с предыдущей историей и проанализировать возможные перспективы.
Действительно, кажется не случайным, что книга издана накануне круглой даты двухтысячного года: датированные девяносто четвертым — девяносто девятым годами, тексты как бы уже вышли из возраста злободневных журнальных статей, но еще слишком свежи для исторических свидетельств: выстраивая перед читателем картину прошедшего десятилетия и связывая этот период с советским прошлым, автор пытается таким образом восстановить распавшуюся «связь времен», а заодно вписать Россию — или по крайней мере Москву — в общемировое время, из которого она, похоже, выпала — ведь, например, эмоциональный накал празднования не круглого юбилея столицы был во много раз больше, чем все восторги и страхи, вызванные магией трех нулей и компьютерным Армагеддоном. Может показаться, что Москва параллельно общепринятому ведет свое собственное летоисчисление, как и положено Третьему Риму, — от основания города.
Именно анализу подобных странных проявлений коллективного сознания — мифов современности, которые, как считает автор, могут быть положены в основу новой идеологии, и посвящен этот сборник. Собственно, основной пафос книги — в демифологизации советского и постсоветского времени. Будучи человеком другого поколения — покинутого коммунизмом, я, конечно, не могу в полной мере оценить несомненность авторских выкладок (у меня и некая «арка большого стиля» ассоциируется не со сталинской постройкой, а с еще не осуществленным проектом реконструкции Гагаринской площади Ю. Платонова — гигантской аркой, обещающей перекрыть Ленинский проспект), да и всю книгу я воспринимаю скорее как версию реальности, впрочем, весьма увлекательную и, кажется, многое объясняющую.
Первая глава — своеобразный физиологический очерк, анализирующий нравы, психологию и представления современного общества. Автор стремится четко определить понятия, которыми данное общество неловко оперирует, пытаясь как-то себя идентифицировать: например, «средний класс», «новые русские» (последние описаны подобно неизвестному науке виду, определена их роль в развитии социума, повадки, происхождение). Но, безусловно, «если есть потребность по возможности адекватно осмыслить любой сегодняшний феномен, необходимо вернуться в недавнее прошлое и покопаться там», поэтому далее следует развернутый анализ советской действительности, изящно проиллюстрированный авторскими воспоминаниями, — который в свою очередь приводит читателя к неким глубинным чертам национального сознания. Так, страсть к всевозможным поучениям и советам, присущая типично советской модели поведения, объясняется не только привычкой все регламентировать, перенятой у государства, но и как проявление одного из свойств русской души — бескорыстного позыва проповедовать, помогать оступившемуся (другим проявлением этой бескорыстной потребности указывать истинный путь объявляется экспорт социалистического режима окружающим государствам). Похожим парадоксальным образом интерпретируется еще одна характерная черта упомянутой модели поведения — хамство, которое трактуется как протест против вялого течения жизни, презрение к земному уюту — и потому объявляется зеркальным отражением духовности, вечного стремления к высшим сферам, Истине, Идее. Сегодня с крушением идеологии это древнее стремление оказывается неудовлетворенным, поэтому, возвращаясь к нашему времени, автор определяет его как распутье, эпоху выбора между возвратом в привычное пространство больших идей и большого стиля и ситуацией, когда вековая тяга к высокому, будучи подавлена, компенсируется искусством, бросающим вызов обывательской пошлости. Яростно критикуя ностальгию по «золотому советскому веку» и вызванное ею желание возродить духовность (которая «от духов» и превращает мир «в призрачное царство с крепкими идолами на каждом шагу»), Файбисович в статье «Дракон» создает макет новой идеологии — по его мысли, восстающей из коммунизма, фашизма и адаптированного ими православия.
